На берегах Ганга. Прекрасная Дамаянти

Для губернатора и его свиты подали лошадей. Когда церемония встречи закончилась, Гастингс помог баронессе Имгоф вскочить на поданную ей под дамским седлом лошадь, затем сам с юношеской ловкостью вскочил на коня и, пробираясь сквозь толпу восторженно приветствовавшего его народа, поскакал по направлению к губернаторскому дворцу. Риза-хан со своей свитой пустился вслед за ним, а Нункомар сел в паланкин и приказал нести себя обратно во дворец.

Как Риза-хан, так и Нункомар, были разочарованы и расстроены. Визирь ожидал, что губернатор заговорит с ним обстоятельнее о положении дел в стране. Нункомар же предполагал, что Уоррену в Лондоне было специально указано на него, как на помощника в назначенном над визирем следствии, Гастингс встретит его особенно приветливо и даже отличит перед другими, а главным образом выслушает его и спросит совета. Вместо того Уоррен Гастингс встретил его не только высокомерно и равнодушно, но даже враждебно.

Губернатор в сопровождении мистера Барвеля и полковника Чампиона, проехав через толпу народа, громким ликованием приветствовавшего нового властелина, направился к резиденции и тотчас же удалился в приготовленное для него помещение, обставленное с княжеской роскошью и выходившее окнами в сад.

После беглого осмотра своего будущего жилища Гастингс выбрал себе для кабинета и приемной те же комнаты, которые занимал его предшественник, затем обратился к мистеру Барвелю и полковнику Чампиону в тоне, не допускавшем никакого возражения и похожем на приказание:

— Господа, я уже имел честь представить вам баронессу Имгоф как мою приятельницу и представительницу моего дома. Баронесса в настоящее время хлопочет о разводе со своим супругом, моим секретарем, и процесс, вероятно, скоро окончится. Как только развод состоится, баронесса сделается моей женой. Поэтому я просил бы вас, чтобы вы уже теперь смотрели на нее как на мою жену и оказывали ей все почести, подобающие ее положению. Я не желаю, чтобы над женщиной, которая будет моей супругой, тяготело какое бы то ни было подозрение, и надеюсь, что друзья мои и чиновники компании воздержатся от всяких ложных толкований положения моей будущей супруги.

Мистер Барвель и полковник приблизились к баронессе и почтительно поцеловали ее руку. Она вспыхнула, но с достоинством королевы приняла оказываемое ей почтение. Затем Гастингс предложил ей вместе с дочерью осмотреть дом, а сам с Барвелем удалился в кабинет, попросив полковника Чампиона подождать в приемной.

— Милый мой мистер Барвель, — сказал Гастингс, опускаясь в кресло перед письменным столом, — сегодня мы начнем нашу совместную деятельность для великой цели, одинаково дорогой для нас обоих. Поэтому необходимо, чтобы между нами с самого начала царило полное согласие, исключающее любое недоразумение.

— Я ничего лучшего не желаю, — возразил мистер Барвель, прямо и открыто поглядев ему в глаза, — и вы можете быть уверены, что не найдете у меня ни задней мысли, ни двуличия.

— В таком случае, — продолжал Гастингс, — поговорим откровенно. Парламент в Лондоне утвердил для Индии новое положение. Положение это я не одобряю и, судя по обстоятельствам дела, оно может сделаться опасным не только интересам компании, но и могуществу Великобритании. Кроме губернатора, в руках которого должно находиться управление всей Индией, учреждается совет, который может парализовать все его распоряжения, даже касающиеся самых важных вопросов.

— Совершенно верно, — сказал Барвель. — Я немало удивлялся такому распоряжению и, конечно, если бы мой голос имел какое-либо значение, то решительно воспротивился бы этому. Впрочем, пока я еще не предвижу дурных последствий, так как совет и губернатор, конечно, всегда будут действовать согласно.

— А может быть, и не всегда… Может быть, директора в Лондоне захотят смотреть на разногласия совета с губернатором как на средство крепче держать в руках бразды правления. Мне необходимо с самого начала знать, кого мне держаться и чего ожидать, поэтому-то я и спрашиваю вас: смотреть ли мне на вас, как на друга или как на врага? Я не желаю уклончивых ответов, общих фраз, так как всегда придерживаюсь правила: кто не за меня, тот против меня. Я знаю Индию, знаю, как следует обращаться со страной к ее населением, и могу выполнить свой план только в том случае, если не встречу сопротивления, а, напротив, найду деятельную поддержку. Мой план состоит в том, чтобы, уничтожив даже фиктивную зависимость компании от туземных князей, сосредоточить британское господство в руках губернатора. Англия тогда только будет великой и могущественной державой, когда удержит за собой власть над Индией. Если вы согласны быть моим союзником, моим другом в этом деле, то дайте мне руку, если же нет, то скажите мне откровенно и честно, чтобы мы с первого же дня знали, как нам относиться друг к другу.

— Я согласен, — отвечал Барвель, решительно и быстро схватив протянутую руку Гастингса.

— Прекрасно, — сказал Гастингс. — Значит, мы союзники, и мне остается только уверить вас, что во всех случаях жизни я всегда остаюсь другом своих друзей, но и врагом врагов. А теперь перейдем непосредственно к делу. Какого вы мнения относительно Риза-хана?

— Он строгий магометанин, — отвечал Барвель, не задумываясь, — и деспотичная натура, но все же честный человек и истинный друг Англии.

— Таково и мое мнение, судя по тому, что мне приходилось о нем слышать. А все-таки, — прибавил он, метнув на собеседника быстрый пронизывающий взгляд, — мне кажется, в Лондоне смотрят на дело иначе.

— Но почему же? Я никогда не докладывал ничего такого, да и губернатор был со мною одного мнения, потому что он сам назначил Риза-хана визирем.

При этих словах лицо Барвеля выражало такое непритворное удивление, что Гастингс едва ли мог бы предположить в нем двуличие.

— А Нункомар? — спросил он.

— Это мошенник! Со всем свойственным ему умением притворяться он выставляет себя нашим другом, делает вид, что покорно и униженно подчиняется нашим требованиям, а между тем все трудности, возникающие на пути нашем, — его заслуга. Да, я почти держу в руках ясные доказательства того, что он имеет тайные сношения с двором в Дели и не пожалеет ничего, чтобы при случае подкопаться под английское владычество и возбудить вражду населения.

— А между тем в Лондоне, как кажется, о нем совершенно другого мнения…

— Не может быть, не может быть! В моих докладах директорам я никогда не скрывал своего взгляда на Нункомара, да и Кливе хорошо знал его.

— Вероятно, в Лондоне откуда-то черпают и другие известия. Но так как мы друзья и я вполне доверяю вашим словам, то считаю долгом доверить вам тайну, которая, впрочем, скоро перестанет быть ею.

— Тайну, касающуюся Нункомара? — спросил Барвель.

— Касающуюся как его, так и Риза-хана. Я привез с собой приказание немедленно подвергнуть управление Риза-хана строгому расследованию.

— Это несправедливо, он не заслужил этого, вы глубоко оскорбите его!

— Все равно. Приказания следует исполнять. Мне указано, что для успеха следствия я должен прибегнуть к помощи Нункомара. Компании было бы желательно назначить его министром и опекуном несовершеннолетнего набоба.

— А… уж это его рук дело! По своей привычке подкрадываться впотьмах он нашел способ доставить свои наветы в руки компании! И вы хотите исполнить это приказание?

— Насколько это соответствует нашим целям, непременно. Мы должны служить Англии и компании даже против воли.

Гастингс пожал руку Барвелю и сказал ему на прощание:

— Единственно, о чем попрошу вас, это сделать так, чтобы никто не предполагал и не ожидал чего-нибудь необычайного: прикажите раздать всем нищим на улице милостыню, простому народу — как можно больше фруктов и рису — словом, пусть думают, что первый день своего приезда я посвящаю только доставлению радости другим. Старайтесь, чтобы чиновники мои говорили, будто им приказано относиться к Нункомару с уважением, пустите слух, что я боюсь магараджи…