Земля надежды

По сигналу Опечанканау, восседавшего на троне, темного, как тень в лунном свете, воины двинулись вперед, производя столь же мало шума, как стая волков. Их мокасины ступали бесшумно, колчаны со стрелами плотно пригнаны к телу, луки за спиной. Лунный свет тронул каждого из них как благословение, высветив в белом сиянии то перо, вплетенное в темные волосы, то старый бледный шрам на высокой скуле, то взволнованную улыбку, то блик на лоснящейся коже.

Джон молча ступал шаг в шаг за Аттоном, глядя на то, как ступают его мокасины, как двигаются бедра под кожаной юбочкой. Полностью сосредотачиваясь на моменте путешествия, Джон пытался этим скрыть от себя знание о конечной цели путешествия.

Им предстояло разделиться на две основные группы. Одна должна была отправиться вниз по реке на каноэ до Джеймстауна, чтобы, воспользовавшись ночным временем, быстро выдвинуться и к рассвету зажать город в клещи.

Другая группа должна была идти сушей по обоим берегам реки. Если на их пути попадется какой-нибудь дом или хижина, большое претенциозное строение или лачуга, крытая только надеждами ее обладателя, требовалось войти и убить там каждого мужчину, женщину или ребенка — кого найдут… не оставляя в живых никого, кто мог бы убежать и сообщить новости вниз по реке.

Джон вместе с Аттоном попал в наземный отряд. Он решил, что Опечанканау проверял его преданность делу повхатанов, поставив в отряд, которому предстояло убивать так рано и так скоро. Не в тот отряд, которому предстояло сражаться с солдатами форта, а с теми, кто будет убивать беззащитных мужчин и женщин, спящих, тесно прижавшись друг к другу и уложивших детей рядышком с собой. Но потом он понял, что Опечанканау поставил его туда, где он, если вдруг решит изменить, не мог бы принести много вреда. Он был в арьергарде, он не мог броситься вперед и предупредить Джеймстаун. Все, что он был в состоянии сделать, это не дать произойти нескольким убийствам и позволить убить себя.

Перед самым рассветом они вышли к маленькому домику. Он стоял на высоком берегу, обратившись к реке, точно так же, как Джон построил свой собственный дом, как Бертрам Хоберт построил свой. Перед домом был разбит небольшой огород, пребывавший в пренебрежении и заросший сорняками. А между домом и рекой тянулись длинные поля табака, растеньица были высажены ровными рядами и хорошо росли. В реку выдавался маленький причал для погрузки табака и отправки его вниз по реке, в Джеймстаун. В окнах не было ни огонька, только дымок, вившийся над трубой, показывал, что кто-то всю ночь поддерживал огонь в очаге, чтобы было на чем приготовить утренний завтрак.

И именно этот запах дыма от горящих поленьев в чистом ночном воздухе, не смешанный ни с каким другим запахом, отбросил Джона назад. Он физически отшатнулся и столкнулся с воином, бегущим за ним. Это был английский запах. Запах горящих поленьев для повхатанов был запахом внутри их хижин, смешанный с запахом готовящейся еды, детей, людей, сидящих внутри. Запах дыма из трубы, покрытой сажей, был запахом английского дома.

Идущий за Джоном сильно толкнул его в спину, но не произнес ни звука. Джон тронул плечо Аттона.

— Я не могу делать это, — сказал он.

Аттон повернулся, и взгляд его был холоден, как прикосновение лезвия ножа к обнаженной коже.

— Что?

— Я не могу делать это. Я не могу идти и убивать своих людей.

— Ты хочешь, чтобы я сейчас убил тебя?

Джон покачал головой, не говоря ни слова.

— Если не я, тебя убьют другие.

Джон подался вперед, будто хотел обнять Аттона, и положил несчастное лицо на плечо друга.

— Придется им. Потому что я не могу сделать это.

— Ты подождешь здесь, пока мы делаем это?

Джон кивнул.

— И ты не закричишь и не убежишь?

Джон снова кивнул.

— Мой брат будет стоять здесь на страже, — просто сказал Аттон остальным. — Идите за мной.

Воины быстрым шагом прошли мимо Джона, не взглянув на него. Он прислонился спиной к дереву — бесполезный страж, неверный друг, сломленный воин и опозоренный муж.

Они сделали все быстро и чисто. Раздался всего один удивленный крик, и стало тихо. Очень скоро все вернулись. Аттон вытирал ракушечное лезвие своего ножа куском европейского муслина.

— Пошли, — коротко бросил он отряду.

Они кивнули и снова встали на тропу. У одного воина было что-то зажато в руке. Аттон протянул руку и вышиб это. Керамическая бутылка упала на землю и покатилась прочь. Аттон пнул ее ногой так, что та закрутилась, расплескивая жидкость, и в воздухе завоняло спиртом.

Потом Аттон повернулся к Джону:

— Ты сможешь найти дорогу назад, в деревню, к Сакаханне?

— Да.

— Тогда иди назад. Жди, пока вернутся воины.

— Она не примет меня, — с уверенностью сказал Джон.

— Это так, — сказал Аттон. — Никто из нас не захочет принять тебя, Орел.

Он помолчал, ему в голову вдруг пришла неожиданная мысль.

— Как тебя звали раньше? До того, как ты стал моим братом, Орел?

— Джон Традескант, — сказал Джон, и имя прозвучало странно и непривычно.

— Тогда ты должен снова стать им, — категорически заявил Аттон. — А теперь отправляйся к Сакаханне, прежде чем кто-нибудь убьет тебя.

— Мне так жаль… — начал было Джон.

— Отправляйся к Сакаханне, а то я сам убью тебя! — резко сказал Аттон и исчез в темноте.

Деревню охранял сын Аттона. Он узнал шаги Джона и окликнул его из серого рассвета:

— Это ты, Орел?

— Нет, — ответил Джон.

Голос его был безжизненным и усталым.

— Ты должен называть меня Джон.

— Мой отец с тобой? Воины идут домой?

— Они на войне, — сказал Джон. — Я один.

Мальчик остановил свой влюбленный бег вперед, в объятия Джона, и внезапно взглянул на него так, будто Джон был отгорожен стеной страшного ужаса, будто его доверие и уверенность в Джоне внезапно пошатнулись.

— Ты не с ними?

— Я не смог, — просто ответил Джон.

Он думал, что самым сложным будет сказать эти слова Сакаханне. Но оказалось, что еще труднее смотреть в умные глазенки ее сына. Свет медленно погасал на лице мальчика.

— Я не понимаю, — пожаловался он, желая, чтобы происходящее оказалось слишком сложным и трудным для понимания, тем самым уговаривая Джона придумать другое объяснение.

— Я не смог убить англичанина, — тяжело выговорил Джон. — Я думал, что смогу сделать это. Но когда дошло до дела, я не смог. Я оставил дом в Англии, потому что не мог выбрать, на чью сторону встать, и не хотел убивать англичан. А теперь я здесь, в новой земле, и все равно не могу принять чью-то сторону и начать убивать.

Глаза мальчика обежали его лицо.

— Я думал, ты — храбрый воин, — с упреком сказал он.

Джон покачал головой:

— Нет, похоже, что нет.

— Но ты — друг моего отца!

— Больше нет.

— И Сакаханна любит тебя!

Движение позади него заставило Джона обернуться. Там, глядя на него, стояла Сакаханна. Мужчина и мальчик повернулись к ней лицом, ожидая ее приговора.

— Что ж, наконец ты решил, — спокойно сказала она. — В конечном итоге ты все-таки англичанин.

Джон медленно упал на колени, на оба колена — так он становился только перед величайшей королевой Европы, да и то нехотя.

— Да, — сказал он. — Я не знал этого до того самого момента, когда понадобилось пролить их кровь. Прости, Сакаханна.

Она смотрела на него и сквозь него, как будто прекрасно понимала, что происходит в его душе, и на мгновение Джон понадеялся, что будет прощен, что их непоколебимая любовь преодолеет даже это. Но она отвернулась, щелкнула пальцами своему мальчику и пошла легкой походкой вдоль по улице в свете рассвета. Она не оглянулась. Он знал, что никогда больше она не посмотрит на него с любовью.

Воины вернулись домой, торжествуя. Первая волна атаки на дома, расположенные далеко друг от друга по берегам реки, прошла отлично. Атака на Джеймстаун застала спящий город врасплох. Почти пятьсот колонистов были убиты, но как только поднялась тревога, армия индейцев отступила. Хотя внезапное нападение на форт удалось вполне, город раскинулся теперь так широко и дома были настолько хорошо защищены ставнями и надежными, прочными дверями, что невозможно было выиграть всю войну одной-единственной битвой. Воины отступили, чтобы перегруппироваться, залечить раны и похоронить мертвых. Потом они собирались наступать снова.