Ее крестовый поход

— Нам незачем говорить о прощении, — закричала она. — Между нами не может быть никаких счетов. Верь мне, я люблю... что бы я ни делала, что бы мне ни оставалось сделать. Господу хорошо известно, что я не желала подобной любви... равно как мне известно это про тебя. Что до моего тела, то ты овладел им так, как никто другой. — Она еще в состоянии была улыбаться? — И наказание мое не в том, что ты совершил, а в том, что нам вскоре придется расстаться. — Как же она могла подумать, что желает его ухода?

Тристан, ошеломленный подобными словами, которые смогли пробиться сквозь гордость, уязвленный такой простой и удивительной правдой, с восхищением взглянул на нее, словно увидев впервые.

— Может ли это быть правдой? — поразился он. — Можешь ли ты обладать такой силой? Любить меня и говорить мне это после...

Она горестно качнула головой.

— Я и в самом деле не могла сказать раньше.

Она не стала бы объяснять, что лишь его глубокая скорбь заставила ее сделать это.

Они смотрели друг на друга через темное, безмолвное пространство, а затем он поднялся на ноги и притянул ее к себе с осторожной нежностью, которая была для нее почти так же мучительна, как и предыдущее насилие.

— Любовь моя, — прошептал он, прижав губы к ее волосам, — остаток моей жизни принадлежит тебе. У меня нет других привязанностей.

Она подняла голову, глаза ее чудесно светились, и он поцеловал ее в губы, лаская их нежную поверхность с осторожностью, которая разжигала в ней страсть. Руки ее обвились вокруг его тела, и она прижалась к нему, словно желая слиться в единое существо — губами, грудью, животом, бедрами, — руки ее жадно гладили его обнаженную кожу.

Тристан засмеялся, не веря в свое счастье, и, приподняв, прижал ее к груди и держал ее так несколько восхитительных мгновений.

— Я показал свою похоть, миледи... позволь показать теперь свою любовь.

Он снова уложил ее на зеленую траву, накрыв своим телом. Несколько минут они лежали так близко, как только могут два человека, и негромко говорил обо всем и ни о чем, как это обычно бывает у любящих, на что они сами никогда не надеялись. Они давали друг другу покой после пролетевшего шторма и тихо, без малейшего намека на грех или стыд, познавали друг друга с помощью глаз, рук, губ. Их прикосновения поначалу были легкими и осторожными, но каждый знал о желании, которое сопутствовало удовольствию.

Ласки его теперь были нежны, но вкрадчиво настойчивы. Он целовал синяки, которые расцвели на ее груди. Его руки на ее животе были мягки, словно дыхание, раздувающее пламя. И когда ее желание взмыло ему навстречу, со вздохом наслаждения раздвинула она бедра, выгнув спину, дабы прижаться к нему каждой частичкой своего тела, ублажая его. Они слились. Теперь их желание было не только телесным, но в равной степени и духовным. И хотя оно росло по мере их приближения к высшей точке наслаждения, ему суждено было не исчезнуть после соития, но остаться в них неугасимым пламенем до скончания их дней. В момент наивысшего блаженства она вскрикнула, чувствуя, что сердце ее вспорхнуло в розовые сумерки, как птичка, выпущенная на свободу из клетки. Она стала частью его, как и он сделался ее частью, и они не могли уже быть разлученными ни жизнью, ни смертью.

Потом, обессиленные, они заснули, накрывшись его плащом и положив под голову свернутый плащ Иден. Возвышавшийся над ними Крест охранял их. Никто не вспомнил о нем за прошедший час. Если бы они сделали это, то наверняка поначалу посчитали бы себя богохульниками, осквернителями освященной земли... но в конце концов, возможно, влекомые радостью в их сердцах, они познали бы меру прощения Христа, который простил Магдалину, ибо велика была ее любовь.

Незадолго до рассвета Иден проснулась. Почувствовав его рядом с собой, она повернула голову и поцеловала его волосы. Некоторое время она смотрела вверх, и никакие мысли не омрачали ее полусонное восхищение распростершимися над ними зелеными ветвями с желтыми чашечками, все еще скованными сном.

В первый раз в жизни она испытала ощущение счастья. Если бы они могли навсегда остаться в этом маленьком раю! Весь остаток жизни она не желала бы другой компании.

Усевшись на своей ветке, запела птица, как будто подавая сигнал. И тогда пришли мысли, множество мыслей вырвалось, словно из засады, быстрых, беспорядочных, совсем не гармонировавших с красотой этого утра.

Мысли о том, что она еще не заслужила рая. Она не имеет права оставаться здесь ни на один день. Мысли о незавершенном поиске, о том, что существовал человек, перед которым у нее остался долг, даже если она не могла больше любить его.

Тристан, конечно, все помнил, однако ни разу не упомянул об этом. Он принял как должное, что она должна ехать с ним в Яффу, чтобы с триумфом доставить Крест отчаявшимся крестоносцам. И она не сомневалась в том, что он не пожелает слушать ни о чем другом, да и в том, что после его пробуждения, услышав любимый голос, она сама не станет ни о чем его просить.

Но при этом она знала также, что он не забудет о поиске Стефана и его выкупе — Тристан должен сделать это как из-за своей железной воли, так и из-за любви к ней. Правда, такое решение нельзя было назвать справедливым. Существовал лишь один человек, которому надлежало найти Стефана и поведать, во что превратилась его жена, — это сама Иден. Чему быть, того не миновать. Она должна отправиться сейчас же, и одна.

Мучительно медленно отодвинулась она от спящего возлюбленного, прикрыв место, где она только что лежала, еще теплым плащом. Она ополоснулась в маленьком сверкающем озерце у подножия водопада и надела кольчугу и мягкие сапоги для верховой езды. Она заплела и уложила волосы под алую шапочку, спокойно оседлала Балана и была готова к отъезду.

Теперь она стояла неподвижно и глядела на Тристана, завернувшегося в плащ и лежавшего у своей колыбели или могилы. Ничто не отражалось на его лице, которое так недавно ласкали ее руки. Он не знал, да и как он мог знать, что их общий рай должен стать столь коротким. Она подумала, каким будет его пробуждение. И мысль об этом пронзила ее так, что она чуть не вскрикнула. Он шевельнулся во сне и резко выбросил руку на ее подушку.

Конечно, он поймет, почему она уехала, и теперь уж не станет сомневаться в ее любви. Ей хотелось оставить ему какой-нибудь знак, но у нее ничего не было: ни кольца, ни украшения... лишь крестик Стефана, уводивший ее отсюда.

А затем вновь пропела птица, и она узнала ответ, нашла тот дар, который был дороже любого золота. Она протянула руку, сорвала цветок с дерева, укрывавшего их, и осторожно положила цветок на подушку рядом с его рукой. Когда он проснется, золотое сердечко полностью раскроется.

Глава 15

КРЕПОСТЬ ЗАЙДУНА

Иден знала о грозившей ей опасности. Два дня и две ночи скакала она почти без отдыха через негостеприимные горы, загоняя себя и Балана. Из-за отчаянного страха перед дикими зверями она спала урывками, мучаясь постоянными кошмарами. В этих горах водились медведи, львы, бродили голодные волки, а у псе не было никакого оружия, кроме одного маленького кинжала. И хотя она не видела никого, кроме пугливых газелей и оленей, по ночам она слышала вой волков, а однажды наткнулась на след леопарда. Одиночество еще больше увеличивало ее страх. Никогда в жизни ей не случалось путешествовать в одиночку более чем за двадцать миль, как, скажем, из Акры в Тир, — и в отчаянии она разговаривала с Баланом, единственным разумным существом в безлюдной и враждебной вселенной.

К тому же существовала реальная опасность заблудиться. Карта, которую она взяла из караульного помещения в Акре, не особенно помогала среди каменистых ущелий и пустынных равнин. Она находила дорогу по солнцу и неизвестным звездам, зная, по крайней мере, что продвигается на север. Единственным нанесенным на карту ориентиром, который она узнала, был древний Баальбек — город-крепость, известный грекам под названием Город Солнца, откуда доставили золоченый купол Иерусалимской мечети, так называемый Купол Скалы. Баальбек считался вторым домом Саладина. Здесь его предшественник, кровожадный Зенги, распял защитников захваченной крепости, перед тем пообещав сохранить им жизнь. Об этом Иден рассказал Эль-Кадил, видя ее глубокое огорчение действиями Ричарда Плантагенета.