Единорог и три короны

— Да.

— Хорошо, — устало согласилась она. — Я вас прощаю, снимаю с вас все обвинения, отпускаю все грехи; но всякий раз, когда вам захочется… Прошу вас только об одном: на будущее найдите себе другую особу, чтобы удовлетворять ваши охотничьи инстинкты. Тем более что в претендентках у вас нет недостатка! И, будьте так любезны, прекратите преследовать меня своими ухаживаниями.

— Договорились, — с некоторым облегчением ответил он, вынужденный довольствоваться сим бледным подобием победы.

Но он прекрасно понимал, что утратил доверие Камиллы и ему понадобится немало времени, чтобы восстановить его и заставить девушку забыть это досадное происшествие. Однако самого худшего ему все же удалось избежать: она согласилась разговаривать с ним!

61

Ровно в десять часов король вышел из собора. Одетый необычайно просто, он должен был пешком дойти до церкви Явления Богородицы, помолиться там, потом посетить храм Непорочного Зачатия и вернуться во дворец.

Вокруг монарха на белых конях гарцевали офицеры в парадных красных с золотом мундирах, все из привилегированного Королевского батальона. Следом за ними на многие метры растянулось шествие придворных кавалеров и дам, старательно подражавших королю; замыкали процессию одноместные экипажи и портшезы; в них ехали те, кто не отваживался проделать весь путь пешком.

Городские улицы запрудила нарядная пестрая толпа; солдаты сдерживали зачастую неуемный пыл ликующего народа. Громогласные здравицы в честь Виктора-Амедея то и дело нарушали чинное шествие монарха.

Все дома расцвели яркими красками: окна и двери задрапировали разноцветными тканями, поперек улиц натянули штандарты с цветами короля и города Турина. Праздничная столица ликовала.

Король достиг паперти церкви Явления Богородицы, преклонил колени и начал читать молитву о ниспослании милостей. Толпа вокруг смолкла и замерла в почтительном ожидании: каждый хотел услышать, чего испрашивал у Господа монарх.

Однако среди благоговейно внимавших каждому королевскому слову придворных находилась одна особа, которая никак не могла заставить себя вслушаться в слова суверена и понять, о чем же тот взывает к Всевышнему. Более того, находясь здесь, эта особа явно испытывала невыразимые мучения. Вышеуказанной особой была Камилла.

Как и другие офицеры, она восседала на коне совсем рядом с Филиппом. Д’Амбремон справедливо настоял, чтобы она ехала рядом с ним, ибо она не знала ни пути, по которому проследует батальон, ни условленных остановок. Д’Амбремон, как командир, обязан стать ее проводником. Находиться в непосредственной близости от шевалье после сегодняшнего происшествия стало настоящей пыткой. Она еще не пришла в себя после утренней прогулки, завершившейся столь плачевно. Попытавшись поцеловать ее, д’Амбремон пробудил в ней пылкие и противоречивые чувства, и теперь в ее голове и душе разыгралась целая буря чувств. С одной стороны, тело ее жаждало объятий шевалье; она до сих пор ощущала его пламенные поцелуи, но, с другой стороны, она прекрасно знала, что Филипп действовал подобным образом со всеми женщинами, а ей не хотелось превратиться в очередной экспонат его коллекции.

Вынужденная признаться, что этот несравненный кавалер пробудил в ней страстное желание, она злилась на себя, но ничего не могла поделать. Она называла себя дурой, истеричкой, сумасшедшей… Ничего не помогало: душа и тело рвались к Филиппу. Но стоило ей предположить, что она примет его ухаживания, как все еще больше усложнялось, ибо к этой внутренней борьбе присоединялось еще одно подсознательное чувство — страх.

При одной только мысли, что молодой человек осмелится еще раз поцеловать ее, она сходила с ума — прежде всего, потому, что сама мечтала об этих поцелуях. Она привыкла бояться его грубости, даже жестокости, а теперь обнаружила, что еще больше боится его нежности. Она не сможет сопротивляться его ласкам, окажется в его власти, он станет хозяином положения, и она исполнит все, что он пожелает. И именно это пугало ее более всего. Она не была готова отдаться ему целиком. Она могла уступить ухаживаниям юноши вроде Ги; вряд ли тот ожидал от нее многого: легкие приятные ощущения, несколько минут сердцебиения, беспечное наслаждение без последствий. Но Филипп не удовольствуется малым. Он потребует от нее полного подчинения, заставит ее сдать все крепости, возьмет ее целиком, и душу и тело. А этого Камилла никак не могла допустить: ей не позволяла гордость. Она хотела оставаться хозяйкой самой себя и не принадлежать никому.

Она украдкой любовалась точеным волевым профилем шевалье, его горделивой осанкой, властным и победоносным видом. Кто может устоять перед таким мужчиной, перед его неукротимым темпераментом? Его воля подчиняла себе всех, и, к своему ужасу, Камилла чувствовала, как сладостно покоряться этой воле. Так как же бороться с неумолимым влечением? Она бы убежала за тридевять земель от его колдовских чар. Но об этом нет и речи; она обязана остаться, а значит, испытывать страшные мучения из-за этого невероятного человека, которого она так страстно желала и одновременно столь яростно отталкивала… Наконец король кончил молиться. Процессия двинулась дальше, и Камилла несколько отвлеклась от сердечных терзаний. Но передышка оказалась кратковременной: перед храмом Непорочного Зачатия шествие остановилось, и девушку вновь одолели мучительные сомнения.

Когда же наконец эскорт доставил Виктора-Амедея к его дворцу, у Камиллы был такой изнуренный вид, что Филипп не на шутку встревожился.

— Вам нужно вернуться домой и немного отдохнуть, — заботливо посоветовал он. — Вы мало спали этой ночью.

Она не ответила, но решила последовать его совету: она действительно очень устала. Вернувшись во дворец Ферриньи, девушка тут же залезла в горячую ванну, забылась сном и вскоре проснулась освеженная. Вместе с Зефириной они принялись готовиться к продолжению празднеств; дворцовая кухарка по случаю торжеств приготовила множество сладостей, и подруги усердно воздали им должное.

— Конечно, неразумно есть так много мучного, — проговорила графиня, проглатывая очередное пирожное с черникой, — но сегодняшнее шествие меня изрядно утомило!

— Вы могли следовать за процессией в портшезе.

— К сожалению, нет. У меня слишком много грехов, за которые надо вымолить прощение. Время от времени приходится улаживать разногласия с собственной совестью.

Пока горничная причесывала ее, Камилла наслаждалась изысканными сладостями с миндалем и фруктами.

— Сегодня утром вы так гордо восседали на коне рядом с д’Амбремоном, — небрежно заметила Зефирина. — Еще немного, и вас будут принимать за очаровательного молодого человека.

Девушка тут же насторожилась: интересно, заметила ли графиня, какую внутреннюю борьбу пришлось ей выдержать во время этой процессии… Однако подругу интересовал совсем иной сюжет, и она в свойственной ей слегка бесцеремонной манере быстро перешла к нему:

— Я также заметила неподалеку виконта Ландрупсена… Мне кажется, он по уши влюблен в вас!

Камилла облегченно вздохнула, убедившись, что ее терзания ускользнули от взора проницательной подруги.

— Он просто напускает на себя влюбленный вид. На самом деле мы просто друзья, — ответила она.

— И не больше?

— Честное слово, нет. Кажется, я вас разочаровала?

— Нет, что вы, я так люблю красивые истории про любовь… а из вас получается такая очаровательная пара! Но как вы можете оставаться столь холодной и неприступной, таким очаровательным молодым человеком, наделенным к тому же столькими достоинствами? Если бы он ухаживал за мной, я бы не колебалась.

— А ваш поклонник из Монкальери?

— О! Можно прекрасно закрутить две интриги одновременно! Нужно только все как следует организовать.

Это было сказано с такой беспечностью, что Камилла сначала улыбнулась, а потом весело расхохоталась. Она облачилась в очаровательное платье из легкого муслина бледно-розового цвета; рукава и вырез украшали розовые ленты, но более яркого оттенка, перевитые гирляндами шиповника.