Свод (СИ)

Но что были те, прошлые их чувства и ощущения в сравнении с теми, которые прямо оглушили их по возращению? Гостиная была пуста, и как бы ни старались отпрыски достойной фамилии Патковских найти мать или спутника пана Войны в притихшем доме ничего у них не вышло. Домовой прислуги у Патковских было совсем немного, но и та, что была, куда-то запропастилась, будто её кто-то намеренно куда-то выслал. В момент, когда всё больше нарастающее напряжённое молчание, словно прессом стало вжимать стыдом Якуба в шаткий пол обветшалого дома, появились пан Свод и панна Ядвига.

Они пришли со двора! Пылающие щёки панны отсвечивали, ставшие ненужными румяны, отчего те превратились в уродливые, бесформенные пятна. Её тёмный плащ был наскоро затянут, завязанным в тесный узел шнурком, из-под которого торчали мелкие сухие травинки. Не нужно было быть семи пядей во лбу для того, чтобы догадаться: этот плащ только что лежал на сене.

Война готов был провалиться, а потому, вдруг сославшись на срочные дела и пообещав Андрею и Сусанне завтра заехать ещё, он наскоро попрощался с ними и стал подталкивать пребывающего в полуобморочном состоянии Свода к двери. Бог мой, одежда Ричи просто парила от пропитавшего её горячего пота. Не знай молодой хозяин мельницкого замка истории взаимоотношений панны и Свода, он вполне мог бы подумать, что этот пират сдуру потратил время своего отсутствия на то, чтобы сбегать в Мельник и обратно.

По пути к лошадям побагровевший Ричмонд дал волю усталости и стал тяжёло дышать. Одним движением он набросил дорожный плащ, вскочил в седло и пнул застоявшегося коня в бока так, что тот от неожиданности встал на дыбы. Со стороны это выглядело, будто кто-то по пути сообщил ему о том, что по дороге в Мельник идёт проливной дождь и всадникам нужно спешить. Возможно, это не самый удачный пример, однако, что там греха таить? Выглядело это странно, если не сказать глупо.

Шокированный происходившим Война бросился догонять уносящегося прочь иностранца, но это было не так просто. Похоже, своенравный мистер Свод в данный момент не горел желанием с кем-либо что-либо обсуждать и потому гнал своего скакуна в полную силу.

Только у того самого оврага, где они недавно встретили Лянге, англичанин сбавил ход и позволил себя догнать:

— Стойте! — Кричал, задыхаясь на ветру Якуб. — Остановитесь, слышите!

Ричи снова вздыбил коня и тот, остановившись, заплясал на месте. Лицо англичанина было страшным, он прятал взгляд. Казалось, ничто было не в силах разлепить его сдавленные от напряжения губы.

— Свод, — как можно мягче сказал Война, — успокойтесь! Возьмите себя в руки и расскажите, наконец, что произошло?

— Что?! — едва ли не с вызовом выкрикнул Ричи и страшно рассмеялся. — Произошло следующее: я в очередной раз подвёл вас, Война. Вы идеалист, хотели образумить эту с позволения сказать леди. Да уж, — рассуждал вслух Ричи, — если бы это была леди, пожалуй, её можно было и образумить, а вот как быть с чертовкой?!

Едва вы вышли во двор, — продолжил Свод уже спокойнее, — она потащила меня вглубь дома. Я думал там мы сможем хоть как-то объясниться…, хотя вру, Якуб, конечно же, я вру. Я просто не смог устоять. Ещё в доме под напором её жарких поцелуев я почувствовал, что нашу с вами затею ждёт полный афронт[164]. Мы с ней словно обезумели. Она выволокла меня через заднюю дверь и потащила к хлеву. Далее сеновал и…!

А ведь я вам говорил, Якуб, не надо было мне ехать…

ГЛАВА 10

Утром того же дня, а именно четвёртого ноября 1517 года от рождества Христова сотня Степана Простова сворачивала бивак, разбитый накануне в лесу у деревни Перковичи, что в трёх верстах от Драгичина. Два дня до того они незаметно прошли берегом Неслухи[165], в обход хорошо вооружённого и укреплённого Литовского городка.

Еще второго ноября сотня Простова сожгла и разграбила небольшое имение Лещинских, что стояло в сельце Попина. Сей «борть»[166] посоветовал опустошить Ёзеф Кравец, помощник Степана. Ёзеф и сам был из литовцев, беглый. Судьба свела его с Простовым ещё в 1514 году в битве за Смоленск, где Кравец значился наёмником, а Степан только-только тогда принял свою сотню.

С тех пор у русского сотника не было случая усомниться в правильности советов своего напарника. Тот, стервец, так умело и хитро втирался в душу новиков из Литовцев, что в недавнем пути от пинских болот многих из них приходилось даже отпускать на день к родственникам, дабы хоть немного разгрузить их переполненные далеко не боеприпасами лядунки[167].

Нужно отдать должное Ёзефу, посоветовавшему сделать именно так. Народ охотно возвращался обратно в сотню, зная, что их прячущиеся вдали от хозяев семьи обеспечены, а те родственники, что приняли их под крыло щедро отблагодарены.

Степан был доволен. В долгом и непростом пути его сотня только окрепла. Все как один были в седле, более того, особенно разгулявшись на пинских просторах, Простов вынужден был формировать небольшой походный обоз. Сейчас и не верилось, что совсем недавно выходили они с Брянских земель налегке.

После Попина, которое его сотня сожгла дотла из-за несговорчивости панов и жителей, Простов собрался уводить людей обратно на восток, но вот закавыка, Ёзеф привёл к нему какого-то мужичка, указавшего на Перковичи.

Степан и сам не понял, зачем согласился на двухдневный переход под Драгичин. В болотистых низовьях Неслухи они едва отыскали это село. Ждать не стали, сразу обложили квёлое имение местного пана, и как водится, послали переговорщиков. Пан поступил умно, откупился. Более того, и на далее обеспечил их провиантом, узнав, что лихая русская сотня стала на бивак в лесу неподалёку...

Как уже говорилось, утром четвёртого ноября Степан приказал сниматься и готовиться к обратному пути к пинским болотам. Едва только лагерь пришёл в движение, откуда ни возьмись, появился Ёзеф, пропадавший где-то всё утро. При нём был какой-то мужик, как видно нещадно битый своей непростой жизнью и потому страшно злой на неё.

Из короткого разговора стало ясно, Кравец нашёл ещё одного указующего. Уж как Простову не хотелось снова прикидывать как вести отряд в этакую даль, это ж почитай ещё сотню вёрст, но на всё это Ёзеф ответил, что его новый знакомец Базыль, знает, как из тех далей можно добраться водой до Рассении. Плотами дней пять-семь ходу по спокойной воде. Плоты — не кони, не устают. Грузить их можно хорошо. А чем грузить, можно взять у его обидчика крестьян, пана Войны — сына Криштофа Войны, Писаря Великого Княжества Литовского и королевского подскарбия. Там де есть чем разжиться. Базыль в случае чего и соседей знает, коих тоже стоило бы «приветить».

Покумекал Степан, да всё же решился. «Конец, — как говорят, — делу венец», а хороший взяток[168] в конце похода не помешает. К тому же, по возвращению: как станет лихой сотник бить челом перед воеводой, да как расскажет в какую даль, как и другие его вольные сотни, забрался он по его тайному заданию, думается, по достоинству оценит важный царёв слуга эдакие заслуги. А как услышит ещё, что венчает славный поход его вояк разорение важного пана, так глядишь и повысит Простова?

Ёзеф заметил огонёк одобрения в глазах своего командира, а потому оставил нового знакомца Базыля для детального обсуждения предстоящего пути, а сам отправился строить сотню и отдавать распоряжения. Степан, дождавшись, когда помощник удалится, смерил литовца недобрым взглядом:

— Ну, — лениво спросил он, — может быть, расскажешь, в чём вина перед тобой того пана, что по твоей милости может оказаться на осине? Ведь ни потерянную землю, ни поруганную честь я вернуть не смогу. Наш поход считай разбойничий. Всего наших и делов-то: пройтись по тылам литовским, да поднять побольше народного недовольства слабой рукой короля Жигимонта, что не в силах защитить свою землю даже от малых отрядов надвигающейся Руси. Народ не дурак, легко сообразит, что легче носить медведю малину, чем самому к этому зверю в пасть лезть. Ну, что молчишь?