Серебряная рука

— Золотые эскудо и лиры прекрасной чеканки, — гордо объясняет банкир, приехавший специально, чтобы обсудить с королем вопрос о ссуде. — Мы даем их в обмен на другие монеты. Но вы это, разумеется, знаете, — добавляет он, обращаясь к Хасану с почтением, хотя и не без лукавства.

— Это знает и наш кузен Карл Габсбургский, — шепчет Шарлотта-Бартоломеа де Комарес на ухо Хасану, — семь тысяч золотых монет он потребовал от Франциска за возвращение королевских детей, которых держал в заложниках, и за то, чтобы отдать ему в супруги свою сестру Элеонору! Вся жизнь состоит из сделок. Выкупают даже трупы павших в сражении воинов.

Зима начинается мягко, затем дует сильный северный ветер с гор, идет снег, который редко бывает в этой части Франции, и появляется новый повод для праздников и развлечений.

Жизнь двора течет размеренно и монотонно в том смысле, что дела идут, интриги не прекращаются, судебные разбирательства продолжаются. Словом, обычная, скучная повседневность. Король рассылает и принимает курьеров, продолжает править королевством, готовиться к войне и дает, наконец, понять Хасану, чего он хочет от Алжира. Кажется, он ждет поддержки с моря против Генуи и Дориа. Уже почти восемь лет прошло с тех пор, как Андреа Дориа оставил его и перешел на службу к императору, а Франциск еще не простил обиды. Он знает, что Краснобородые тоже не благоволят к Дориа, и спрашивает, не согласятся ли правители Алжира помочь ему в этом сражении? Хасан не дает прямого ответа, и Франциск понимает, что Краснобородый велел ему потянуть время. То ли у него иное на уме, то ли он собирается что-то предпринять. Предложение повисает в воздухе. Франциск тоже себе на уме. Он стремится к длительному союзу с берберами и турками и не хочет, чтобы он распался вместе с этим отказом.

По-настоящему напряженный момент наступает, когда Франциск сердится. Но не на Хасана, а на совет города, который неправильно принял гостя, устроив в его честь огромный костер из живых кошек. Королю не понравилось это чудовищное зрелище, когда несчастные животные орут, корчась от боли, а смрад от горелой шерсти и мяса окончательно поверг его в ужас и смятение. В гневе он принимается кричать, что позволяет себе крайне редко, отменяет обещанный обед с представителями города и отказывается подписать приказы о помиловании.

— Так нельзя! — страстно протестует юная рыжеволосая дама, которой понравилось шествие берберов с подарками, — ведь тогда, кроме кошек, умрет кто-то еще, кто в этот раз надеялся избежать смерти. Я прошу вас, Ваше Величество, подарите мне жизни этих людей ради создания, которое я ношу под сердцем.

У дамы с рыжими волосами и тонкой шеей большой живот, похожий на бочонок, который кажется нелепым и слишком тяжелым для ее хрупкой, детской фигурки.

— Хорошо, но только ради вас, — соглашается король, оказавшись вдали от зловещего аутодафе в замке юной дамы, — но все они, от первого и до последнего жителя города, заплатят мне двойной выкуп, не считая штрафа.

В конце концов, король тоже понимает, что костер из кошек был своеобразным, хотя и неудачным, выражением радости по случаю приезда королевского кортежа.

Разумеется, взаимопонимание между королем и его подданными далеко не полное. Кто-то под большим секретом поверяет свои опасения самым верным друзьям. Королю Франциску следует остерегаться этих неверных. Ведь среди матросов султана-разбойника встречаются и блондины, причем немало. Ну и что из того, что в его свите есть люди из наших мест или даже более северных?

А то, что те из берберов, в жилах которых течет не арабская и не турецкая кровь, еще опаснее, чем другие, потому что они — ренегаты, вероотступники, хуже, чем принцы-протестанты, чем монахи-реформаторы все прочие христиане, отошедшие от истинного учения матери-церкви.

— Это христиане, перешедшие на службу к дьяволу, Аллаху, Магомету.

— Нашему королю следует быть осторожнее, так как общение с дьяволом грозит геенной огненной.

— Хоть бы он не таскал этого своего дьявола повсюду с собой по нашей земле и не сажал за стол вместе с нами!

Правда, подобного рода беспокойство высказывают немногие, большинство с удовольствием принимают участие в маленькой сказке, выпавшей на их долю. Какой-нибудь купец мечтает о горах товаров, которые поплывут по спокойным морям, раз уж они свели дружбу с таким грозным пиратом. Другому снятся караваны мулов, приходящие в незнакомые города на богатые базары, мерещатся огромные сокровища в надежных сундуках.

Девушки и вполне зрелые женщины, даже пожилые, сидя вечером у камелька, рассказывают множество настоящих и придуманных историй о заморском принце, у которого волосы длинные, как у Иисуса Христа. Об этом говорят даже в монастырях.

— Ну вылитый Иисус, достопочтенная матушка. И тоже пришел с Востока, как волхвы.

— Он пришел не с Востока. И теперь, когда мы закончили свою работу и отослали сласти во дворец, горе тому, кто скажет еще хоть слово об этих варварах и придворных пирах. Помолимся, сестры, сегодня вечером помолимся и за них.

В монастырях о Хасане, точнее, о неверном, так как его имени никто не знает, говорят со смутным ужасом.

Монахиня, относившая корзины со сластями во дворец, сообщает, что неверный подобен ангелу: так говорят все, кто его видел. И это обстоятельство еще больше усиливает панику. Уж не сам ли это Люцифер, образец красоты и совершенства, самый прекрасный среди падших ангелов, самый близкий когда-то к Господу.

— Этот африканский принц — сын дьявола. Упаси нас Бог от его козней, — молится мать-настоятельница и, осеняя себя крестом, приказывает запереть на засовы двери и окна, удвоить эпитимьи. — Разложите повсюду святые реликвии. Сатана силен и коварен.

Монахиня, относившая дары, молчит, крестится, удваивает покаяния и молитвы, развешивает на засовы и в темных углах священные знаки и реликвии, но во все эти полчища демонов, которые будто бы выходят весной из леса и низвергаются со склонов холмов вместе с потоками воды, она не верит.

В деревне недавно сожгли ее тетку и какого-то несчастного монаха, объявив их прислужниками сатаны: ее — ведьмой, а его — то ли еретиком, то ли схимником, то ли колдуном, насылающим несчастья. А еще в прошлом году, накануне Троицы, четвертовали двух помощников пекаря, дабы Господь даровал их деревне мир и спасение. Монахиня, чтобы не ошибиться, молится за всех — и за тех, кого казнили, хотя они и не были бесами, и за тех, кто вынес им приговор, и за епископа, согласившегося послать на смерть невиновных, и за короля, который на этот раз не отменил казнь и не восстановил справедливость.

— Можно войти? — спрашивает однажды вечером Шарлотта-Бартоломеа, постучав в дверь комнаты Хасана в замке рыжеволосой дамы. — Взгляните на это. — И показывает ему две серебряные пластинки от механической руки Аруджа. — У меня есть еще четыре таких же. Я забросила удочку и теперь буду удить, пока не выужу их все до единой, даже если их растащили по всему свету. Комарес тоже высмотрел одну и тоже ищет остальные. Но теперь он сидит в монастыре и лечит там свою душу. Постепенно, кусочек за кусочком, я соберу заново нашу прекрасную руку и сама привезу ее в Алжир.

Спрятав пластинки на груди, Шарлотта садится на скамеечку в нише большого окна.

— Мне хотелось бы немного поболтать. Днем не хватает времени. Хотите? — спрашивает она, вытаскивая из потайного кармана своего платья с буфами лакомство из жареного миндаля, завернутое в сушеные виноградные листья. — В похлебке из речной рыбы, которую подавали на обед, было слишком много чеснока. Так вот, вы обратили внимание, как ненавидят друг друга дети короля от первого брака? Наверняка вы уже заметили, что все они имеют своих сторонников и преданных им интриганов? Это те самые дети, на которых Франциск потратил столько золота. А что вы скажете о стихах Маргариты? А о стихах короля? Находите ли вы красивой мадам д'Этамп? А оружие? Так ли уж хороши в действительности французские пушки, как говорил Жан-Пьер? О, Боже!