Больше, чем любовница

Кроме того, находясь в заточении три долгих недели, он не обойдется без общества. Ведь глупо было бы рассчитывать на то, что родственники и друзья поселятся в Дадли-Хаусе, чтобы постоянно развлекать больного.

– В самом деле, – кивнула девушка.

Она выпрямилась и посмотрела на герцога сверху вниз. Теперь Джоселин заметил не только на удивление чистый голубой цвет ее глаз, но и то, что ресницы у нее густые и длинные, гораздо более темные, чем скрытые под чепцом волосы. В таких глазах мужчина может утонуть и забыться, будто все остальное во внешности женщины – лишь добавление к ним. Вот если бы она только смотрела на него, как смотрит сейчас… Но нет, она при этом еще и говорила:

– Необходимо поменять бинты. Насколько я помню, доктор сказал, что зайдет завтра. Но вам уже необходимо сменить повязку, ведь нога сильно распухла. Я должна сделать вам перевязку.

При одной мысли о том, что кто-то прикоснется к ране, начинало мутить, но Джоселин понимал: страх перед болью – проявление слабости. Кроме того, теперь, когда нога распухла, бинты стягивали ее, и это причиняло боль. В конце концов, он нанял эту девицу для того, чтобы она его выхаживала. Так пусть отработает те деньги, что он ей платит.

– Так чего же вы ждете? – проворчал Джоселин. – Моего разрешения? Разве вам, мисс Инглби, требовалось мое разрешение, чтобы напроситься на работу, а потом терзать и мучить меня в свое удовольствие?

Его злило то, что она не разрешила обращаться к ней по имени. Джейн – имя милое и без претензий, но оно и в самом деле совсем не подходило этому голубоглазому строптивому созданию.

– Я не собираюсь мучить вас, ваша светлость, – заявила девушка. – Я добиваюсь только одного: хочу сделать так, чтобы вам стало удобнее. Обещаю, что не причиню боли.

Джоселин откинулся на спинку кресла и, запрокинув голову, закрыл глаза. Но почти тотчас же открыл их. Головная боль, чудовищная головная боль, с которой он проснулся несколько часов назад, нисколько не утихла, когда он попытался отгородиться от действительности, смежив веки.

Джоселин слышал, как Джейн вышла из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь. Она вышла так же тихо, как и в прошлый раз, когда ходила за табуретом. Что ж, спасибо и за это. Если бы только она побольше молчала…

Наконец-то Джейн почувствовала себя уверенно – ведь ей не впервые приходилось ухаживать за больным… Она осторожно сняла повязку, стараясь как можно меньше беспокоить своего пациента. Затем, отложив бинт, подняла голову и внимательно посмотрела на герцога.

Он даже не поморщился, хотя ему, наверное, было очень больно. Упершись локтем в подлокотник кресла, герцог подпирал ладонью голову и смотрел на нее, чуть приоткрыв глаза.

– Прошу прощения, – сказала она. – Кровь присохла. Он едва заметно кивнул, и Джейн принялась промывать рану теплой водой. Затем присыпала рану порошком, снимающим воспаление. Этот порошок она отыскала в кладовой, куда ее проводил дворецкий.

Джейн ухаживала за отцом в течение нескольких месяцев, до самой его смерти, случившейся полтора года назад. Бедный папочка! Он никогда не отличался крепким здоровьем, а после смерти матери совсем перестал сопротивляться болезни, уже много лет подтачивавшей его изнутри. К концу жизни он весь высох – остались кожа да кости. Но герцог – совсем другое дело, нога у него сильная и мускулистая.

– Вы недавно в Лондоне? – спросил он неожиданно. Джейн бросила на него быстрый взгляд. Она надеялась, что он не станет расспрашивать о ее прошлом. Увы, надежды не сбылись.

– Откуда вы? – снова спросил герцог.

Что ответить? Джейн не умела лгать, но и сказать правду она не могла.

– Издалека, – ответила она уклончиво.

Джоселин поморщился – порошок щипал. Но следовало предупредить инфицирование, в противном случае он лишится ноги. Джейн очень беспокоило его состояние.

– Вы – леди, – сказал герцог. – Странно, что я раньше этого не понял.

Когда выяснилось, что в Лондоне ей придется искать работу, Джейн, чтобы не казаться белой вороной, попыталась заговорить на простонародном английском, но у нее ничего не вышло: одно дело – слышать и понимать эту речь, совсем иное – говорить самой.

– Не совсем так, – ответила она, помолчав. – Я просто получила хорошее воспитание.

– Где?

Джейн уже приходилось отвечать на этот вопрос, и у нее имелся весьма удобный ответ – получив его, собеседник был избавлен от необходимости задавать дальнейшие вопросы.

– В приюте, – сказала девушка. – В очень приличном приюте. Полагаю, мой отец не мог признать меня своей дочерью, но вполне мог заплатить за мое воспитание.

Джейн мысленно попросила прощения у отца за эту ложь. И мамочка… Бедная мамочка! Родители так щедро дарили ей свою любовь. Ей, единственной и обожаемой дочери, ради которой они были готовы на все. Пока были живы отец и мать – первые шестнадцать лет ее жизни, – Джейн купалась в родительской любви. Отец и мать жили дружно, любили друг друга и были по-настоящему счастливы. Безусловно, папа и мама сделали бы все, чтобы дочь была так же счастлива в браке, как и они. Но увы, родители умерли, не успев выдать ее замуж.

Герцог Трешем промычал в ответ нечто неопределенное.

Джейн надеялась, что он не станет возвращаться к этой теме. Она перебинтовала ногу так, чтобы повязка хорошо держалась и в то же время не сдавливала отек.

– Этот табурет недостаточно высок даже с подушкой, – с озабоченным видом проговорила девушка. Она окинула взгляд-дом комнату в поисках чего-нибудь более подходящего. Заметив шезлонг в дальнем углу библиотеки, спросила; – Вы ведь обрушите на меня весь свой гнев, если я посмею предложить вам перебраться в шезлонг? Но поверьте, ваша мужская гордость не пострадает. Вы все равно останетесь в библиотеке, зато ногу можно будет вытянуть и приподнять.

– Вы собираетесь поставить меня в угол, мисс Инглби? Как провинившегося мальчишку?

– Но шезлонг же не привинчен к полу, – резонно заметила Джейн. – Думаю, его можно передвинуть туда, где вам будет удобно. Может, поближе к камину?

– К черту камин! Пусть его поставят к окну. Только не вздумайте делать это сами. Вы надорветесь, а мне отвечать. А отвечать за это я не желаю, даже если в ваших страданиях и будет некая высшая справедливость. Возле каминной полки шнур. Дерните за него и вызовите дворецкого.

Вскоре появился дворецкий. Он и передвинул шезлонг к окну. Джейн подставила герцогу плечо, чтобы помочь преодолеть расстояние от камина до окна, но Джоселин наотрез отказался. Когда же дворецкий предложил свою помощь, герцог, нахмурившись, проворчал:

– Чтоб вы сгорели… Вот когда мне останется одна дорога – в могилу, тогда вы меня и понесете. А до тех пор я как-нибудь смогу перемещаться сам. Пусть иногда и с вашей помощью.

– Вы всегда были таким упрямым? – спросила Джейн. Дворецкий в ужасе уставился на девушку. Он, видимо, ожидал, что вот-вот молния поразит ее за такую дерзость.

– Я – Дадли, – с усмешкой пояснил Джоселин. – Мы все упрямы с рождения, вернее – с самого зачатия. Даже в животе матери младенцы Дадли пинаются, ворочаются и всячески досаждают своим родительницам – я уж не говорю о тех мучениях, которым они подвергают матерей в процессе рождения. И это только начало.

Герцог пристально смотрел на Джейн, и она вдруг поняла, что глаза у него не черные, как ей прежде казалось, а темно-карие. Что же касается младенцев… Джейн прекрасно все об этом знала. Когда ей исполнилось четырнадцать, она стала помогать акушерке при родах и была свидетельницей появления на свет немалого числа младенцев.

Мать Джейн всегда полагала, что служение своему народу – неотъемлемая часть жизни тех, кому выпала честь принадлежать к привилегированному сословию.

Расположившись поудобнее и вытянув ногу, Джоселин сразу же почувствовал облегчение. Джейн отошла в сторону, ожидая, что ее либо отпустят, либо передадут в распоряжение дворецкого. Однако дворецкого герцог отпустил, а вот со своей сиделкой прощаться не торопился.