Обладание

— Я прибыл с посланием от вашего господина, — сказал Оуэн. — Люди этой деревни должны привести всех лошадей, ослов и скот в Барроуборо перед наступлением темноты. Также все зерно урожая прошлого года, которое хранится у вас.

— Это странная просьба, ваша милость.

— Это не просьба, — прорычал Оуэн.

— Это не входит в традиции и обязанности… Летящий кулак Оуэна прервал его речь, и силой удара староста был сбит на колени. Оставшись незащищенной спиной Лукаса, Мойра еще ниже опустила голову.

— Все, что есть здесь, принадлежит ему. Ваша жизнь принадлежит ему, если лорду это потребуется. Любой житель деревни, пойманный на тайном хранении зерна, потеряет руку, которая попыталась украсть у господина то, что ему принадлежит!

Он говорил с Лукасом, но жители деревни приблизились, чтобы послушать. Плотное кольцо бдительных глаз смотрело на мечи, держащие их на расстоянии.

Лукас выпрямился и встретился взглядом с Оуэном.

— А что хочет сделать сэр Саймон со всем зерном и скотом? Он планирует устроить праздник, который будет означать голодную смерть всех его людей?

— Причины — это не твое дело. Беспокойся только о повиновении своих людей. Как человек господина, ты будешь нести личную ответственность за исполнение приказа.

— Да, все будет сделано. И вы правы. Я действительно человек лорда Барроуборо в этой деревне, и горжусь честью так называться.

У Мойры захолонуло сердце от истинного значения этих слов. Согласие Лукаса успокоило агрессивность Оуэна.

— До наступления темноты, — повторил он более спокойным голосом.

Она видела носки его сапог. Они начали поворачиваться. Задержав дыхание, с чувством облегчения она ждала, пока минует опасность.

Оуэн остановился. Лукас и его старший сын постарались незаметно прижаться друг к другу. Он повернулся обратно, и пошел вперед. Сердце Мойры вновь наполнилось страхом, она стиснула зубы и пожелала, чтобы Господь сделал ее невидимой.

Сапоги подошли ближе. Лукас и его сын были отброшены в стороны, открывая брешь отчаянного страха, который внезапно посмотрел ей в лицо. Рука схватила ее подбородок и резко подняла его вверх, пока серые глаза не встретились с ее глазами.

Вторая его рука приподняла покрывало так резко, что булавки разлетелись в стороны. На его недружелюбном лице расплылась счастливая улыбка.

— Прекрасно. Мне интересно, что это делает балтийская принцесса-рабыня так далеко от Лондона и своего господина?

Только после полудня Аддис понял, что Мойры нет в лагере. Когда она не появилась на обед, он предположил, что она решила дать возможность рыцарям обсуждать военные вопросы не в присутствии женщины. После обеда его глаза по привычке высматривали ее, когда он ходил по лагерю, но она так и не появилась. Он успокоил себе тем, что она поехала помолиться в аббатство или пошла позаботиться о больных, но с каждым часом его беспокойство нарастало. Закравшиеся в душу сомнения, в конце концов, привели его к конюху, смотревшему за лошадьми.

От него Аддис узнал, что рано утром она тронулась в путь.

Его мгновенно охватило оцепенение. Прямо там, перед нервничающим конюхом, его тело стало оболочкой, лишенной чувств или ощущений. Маленькая частичка его души, не поддавшаяся этому состоянию, существовала отдельно от физического восприятия.

Мойра не вернется — он просто знал это. Она ушла так, как она сказала, но быстрее, чем предупреждала.

Он думал, что, когда это произойдет, он будет чувствовать злость или боль, но не эту страшную пустоту. Он уставился на конюха, смутно замечая, что этому человеку все больше становится неловко. Чувства его рассеялись, и притуплённое сознание попыталось понять, почему она не подождала несколько оставшихся дней.

Ему не стоило оставлять ее одну сегодня утром! Он видел, как присутствие Рэймонда и Томаса Уэйка выбило ее из колеи во время последнего ужина, и ему пришлось потратить всю ночь на утешения. Оба мужчины были очень обходительны с ней, но каждый из них ассоциировался у нее с чем-то неприятным, и до конца ужина Аддис чувствовал, что душой она уходит в тень, даже когда на ее лице играла улыбка.

По крайней мере, подумал он, оба они старались быть вежливы. Если бы он узнал, что Рэймонд или Томас сказали что-то, что могло ускорить ее отъезд, он убил бы их, не задумываясь. И даже если бы пришлось сделать это сейчас, ничто даже не взбудоражило бы его кровь. Так как крови у него теперь не было, равно как не было ни плоти, ни костей… не было ничего…

Конюх переминался с ноги на ногу, беспокоясь, что его накажут. Это движение вернуло Аддиса к осознанию того, где он находится.

— Она взяла что-нибудь с собой?

— Только корзину.

Ни дорожного сундука, ни одежды… Хотя нет, это были вещи его матери. Она бы не взяла их с собой. Только корзину. Зная практичность Мойры, она бы могла прожить неделю только с одной корзиной.

— Она сказала, куда направляется?

Конюх, понимая, что должен был спросить, отрицательно покачал головой и съежился.

Аддис размашистыми шагами пошел прочь, и непослушные ноги привели его на вершину холма. Он слепо осмотрел все вокруг, зная, что все равно ничего не увидит. Она ушла много часов назад. Он послал бы человека в аббатство, чтобы использовать маленький шанс, подтверждающий, что она отправилась поговорить с аббатом, но он знал, что ее там не окажется.

Его чувства стали понемногу приходить в относительный порядок, тело — просыпаться, восстанавливая свою целостность. Новые ощущения струйкой стали заполнять образовавшуюся пустоту. Он прищурил глаза и вгляделся в дорогу, по которой она, должно быть, поехала.

Ожесточенная ярость внезапно вспыхнула в нем, как молния, бьющая в землю. Ни единого слова. Ни единого знака. Проклятье, она должна была попрощаться! Они оба должны были сделать это. Даже если Мойра подумала, что он будет отговаривать ее, она должна была дать ему шанс сделать это. Она что, думала, что это касается только ее жизни, ее будущего и ее выбора?

Он цеплялся за злость, так как знал, что это единственный плот, спасающий его в бушующем море. Раньше ему уже доводилось ощущать такое оцепенение. Совсем недавно, в Барроуборо. Один раз — в балтийских землях. Давно, во снах, в воспоминаниях от которых осталось только путешествие в отчаяние. Не буйное море, а чарующе спокойное, теплое и гостеприимное, с маленькими водоворотами. Такими успокаивающими, что они могут убаюкать человека в вечный сон.

Он вспомнил, какой видел ее утром, прежде чем выйти из палатки. Она казалась спокойной и безмятежной, со светлой кожей, укрытой густыми ниспадавшими волосами каштанового цвета. Она пошевелилась, заметила его и подняла мягкую руку, которую он поцеловал…

Это было последнее прикосновение к ней, последний взгляд! У него было право знать все! Прошлой ночью, когда они проводили с Мойрой, как оказалось, последние часы, ей следовало сказать ему об этом, тогда бы он говорил о чем-то значащем.

Он окинул взором сотни людей, расположившихся перед ним. Аддис опасался этой битвы, потому что победа означала потерю Мойры, но сейчас его обуяло страстное желание завершить начатое дело. Он разнесет в клочья эти стены, если это понадобится для победы. Он сядет в кресло отца и заявит о данных ему с рождения правах. Он возьмет власть в свои руки и покажет свою мощь!

А затем, когда он выполнит свой долг, он найдет ее.

Рыцарь решительно спустился вниз к лагерю и поднял несколько человек на поиски Мойры, а еще часть послал в аббатство. Безнадежно, конечно, но он удостоверится, что она не вернется. Охваченный разочарованием и досадой, он ходил по лагерю, сообщая рыцарям и свите, что они выступают в путь завтра утром. По мере своего движения он заставлял войско в том же темпе суетиться в приготовлениях.

Злость держалась в нем до самого вечера, даже когда он сидел рядом с Рэймондом у костра возле своей палатки. Его старый друг был достаточно умен, чтобы не комментировать отсутствие Мойры и изменение его настроения. Они говорили о делах и планах на утро, пока Рэймонд не ушел.