Святые сердца

– Ну и что же? Вас ведь все равно изберут снова.

– Что? Даже несмотря на то, что я недооцениваю число ее сторонниц?

– Я так не сказала…

– А тебе и не надо. У тебя все на лице написано.

– Я… Просто я подумала, что их может быть и не двадцать.

– Кто они?

– Имен я не знаю, – спокойно говорит Зуана, так как не ощущает себя больше ничьей шпионкой. – Это скорее предположение.

– Хмм. И насколько оно связано с девушкой?

– Что вы имеете в виду?

– Полно, Зуана, наивность тебе не к лицу. С того самого дня, когда она появилась здесь, она только и делала, что сотрясала стены. Сначала своей яростью, потом смирением, потом побегом, потом этой историей с Магдаленой и наконец показным постом и обмороком в церкви в самый неподходящий момент. Как потвоему, она все же ест потихоньку?

– Нет, не ест. Более того, мне кажется, она доведет себя этим постом до болезни.

Аббатиса умолкает на миг, потом вздыхает.

– Ах! Сестра Юмилиана. Боюсь, я допустила серьезную ошибку, позволив им проводить столько времени вместе. Хотя тогда… – пристально смотрит она на Зуану. – Нет, мы слишком далеко зашли, чтобы позволить ей умереть у нас на руках сейчас. Пойди к ней и заставь ее снова есть.

Зуана мешкает. Момент настал. Другого такого не будет.

– Помоему, новости о возлюбленном пошли бы ей сейчас на пользу.

– Каким это образом? Они только все испортят.

– Ей сейчас кажется, что ее все покинули. А весточка от любимого могла бы уменьшить ее отчаяние.

– Судя по тому, что я слышала, говорить не о чем. У него все хорошо; распевает за милую душу в окружении целого выводка хорошеньких девиц, – пожимает плечами аббатиса.

– Мадонна Чиара, вы самая восхитительная аббатиса во всем христианском мире, – тихо говорит Зуана. – Чего вы только не знаете.

Та снова пожимает плечами, однако видно, что она польщена.

– Я знаю лишь то, что мне полагается знать ради блага общины.

– Значит, вы не боитесь, что он придет и заявит свои права на нее, когда она будет давать последние обеты?

– Нисколечко.

– И напрасно. Потому что он не умер.

Ее слова производят немедленный и изумительный эффект: аббатиса смотрит на нее во все глаза, не изменившись в лице ни на йоту.

– Умер? – Ее голос лучится светом. – Нет, конечно, с чего бы ему умереть?

– Однако несколько ножевых ранений в шею и лицо, скорее всего, воспрепятствовали бы занятию им поста в Парме. Даже если он и был ему предложен.

Зуана чувствует, что у нее пересохло горло. Она берет стакан и подносит его к губам. Ее рука тверда. Аббатиса все с тем же бесстрастным лицом смотрит на нее с другого конца комнаты. Внезапно у нее вырывается вздох, легкий, почти игривый.

– Ты, как всегда, несправедлива к себе, Зуана. Это не я, а ты достойна восхищения. Уверена, родись ты в более благородной семье, общиной правила бы сейчас ты, а не я, – замечает аббатиса.

– Я так не думаю.

– О, в этом нет ничего не возможного. – Наступает пауза. – В самом деле, если бы за тобой стояли нужные люди, это вполне могло бы случиться. Вообрази, какую грандиозную аптеку открыла бы ты тогда.

– Мне довольно и той, которая у меня есть, – отвечает Зуана спокойно.

– Полагаю, что это так.

Странно, но в комнате царит покой. «Удивительно, – думает Зуана. – Ей грозит такая опасность, а она попрежнему уверена и спокойна. Неужели она всегда такая? И когда молится? И в исповедальне тоже? В котором же часу надо изловить отца Ромеро, чтобы он точно пропустил такое признание мимо ушей?»

– Мне кажется, пора мне спросить тебя, Зуана, откуда тебе это известно?

– У меня была посетительница.

– Я слышала. Кто она?

– Неважно.

– Нет, важно. Мои монахини не разговаривают с кем попало.

– Что это? Ваши правила стали теперь строже, чем у Юмилианы?

Аббатиса выпучивает на нее глаза, потом природная грация изменяет ей, и она тяжело оседает в кресле. Несуществующие складочки и пушинки на юбке забыты.

– Я не имела к этому никакого отношения, – наконец говорит она. – Я никогда… – Она осекается. – Это было не мое… Ну, не всегда удается удержать под контролем то, что выпускаешь на волю. Но я никогданикогда не хотела этого.

Зуана ставит свой стакан на стол. Она не знает, верить этой женщине или нет.

– Вы позволите мне лечить послушницу?

– Если да, то что ты ей скажешь?

– Скажу, что он ее не предавал, – отвечает Зуана. – Уверена, что это поможет ей преодолеть отчаяние.

– Нет. Нет. Этого я не могу разрешить.

Не считая девушки, о которой идет сейчас речь, сидящая перед Зуаной женщина была, вероятно, ее самой близкой подругой в жизни. Ею она восхищалась, ее уважала, от ее общества получала удовольствие, ее иногда пыталась даже копировать. Но чаще всего просто ей подчинялась. Ибо таково первейшее и важнейшее правило бенедиктинской общины: подчиняться воле аббатисы во всем.

– А если она будет продолжать голодать? Что, если она уморит себя голодом?

– Тогда, чтобы не потерять половину ее приданого, нам придется устроить церемонию принесения обетов до того, как она умрет. – К изумлению Зуаны, аббатиса смеется: – У тебя такой потрясенный вид! А ведь это те самые слова, которые ты хотела от меня услышать, разве нет? В доказательство того, что я, твоя аббатиса, пекусь лишь о деньгах, а не о душах. Ах, Зуана, неужели ты так плохо меня знаешь? И значит, так они говорят обо мне, эта маленькая армия, что стоит за спиной Юмилианы? Что о репутации я думаю больше, чем о спасении души? Так?

Зуана не отвечает. Что толку в пустых утешениях?

– Что ж, в какойто мере они правы. Временами мои методы могут показаться жестокими. Но поверь мне в одном, если ты мне вообще еще веришь. Битва, которую мы ведем сейчас, касается не только чести общины или влияния той или иной семьи. Если Юмилиана победит, если она поднимет шум и гам, который привлечет инспекторов, хуже будет всем. После того как они лишат нас доходов, предварительно замуровав нас в четырех стенах, в том числе в нашем собственном парлаторио, запретят пьесы Сколастики и отберут инструменты у оркестра, они придут к тебе. К тебе, нашедшей в этих стенах нечаянное убежище. Им будет наплевать на твои снадобья и травы. Они разобьют все пузырьки в твоей аптеке и снимут все книги с твоих полок, а разделавшись с ними, доберутся и до других, тех, которые ты прячешь в сундуке. Именно этого я со своей «жестокостью» и пытаюсь избежать. Именно это поставлено сейчас на карту.

Зуана чувствует, как ее сердце начинает сильнее биться о ребра. Так далеко вперед она не заглядывает. Но нет, она не хочет жить без своих снадобий и книг в монастыре, которым правит Юмилиана. И все же, до каких пор можно грешить против Господа, чтобы продолжать служить Ему? Она, которой под силу разрешать самые трудные задачи тела, теряется перед лицом такой сложной проблемы.

– Я все еще настоятельница этого монастыря, Зуана. И пока на мое место не пришла другая, ты обязана повиноваться мне, иначе я тебя накажу. Как я только что поступила с Юмилианой. Чего она, собственно, от меня и добивалась, – вздыхает аббатиса. – Только представь: соперница аббатисы и ее любимица вместе лежат на пороге трапезной, а другие переступают через них. Вот это будет для нее подарок.

Но и этот последний призыв к бывшей наперснице немного запоздал.

– Если вы позволите, мадонна аббатиса, мне нужно вернуться в аптеку.

Зуана встает и идет к выходу. Аббатиса наблюдает за ней.

– Зуана, – говорит она, когда та достигает двери, – она всего лишь молодая женщина, которая не собиралась становиться монахиней. На свете таких полно.

Глава сорок первая

На ужин сестра Юмилиана получает одни объедки, щедро присыпанные полынью. Монахини и послушницы нервно наблюдают за тем, как она несет полную тарелку к столу. Усевшись, она съедает все до крошки, жуя с таким аппетитом, словно это не полынь, а мед, и едва заметно улыбаясь. Хотя правила запрещают во время еды смотреть кудалибо, кроме своей тарелки, присутствующие не могут оторвать от нее глаз. Серафине даже не приходится особенно изворачиваться, припрятывая еду незаметно для других, все равно на нее никто не смотрит. Кроме Зуаны.