Отчаянная

От его вопроса я пришла в полное сознание. Очнулась. Я стояла у кровати Эдмонда. Обнаженная.

Полностью и унизительно обнаженная.

Мне не хватало воздуха. Комната предательски поплыла перед мной. И я упала.

Проснулась сконфуженная и сбитая с толку. Я ясно представляла, что я в постели, и что еще ночь. В комнате было темно, и серебристый свет луны струился на мое одеяло.

Но мои застекленные створчатые двери почему-то стали окнами и переместились на стену напротив. И почему-то в комнате чувствовался запах мужского крема для бритья.

С трудом пыталась я осмыслить, где я и что со мной происходит. Остатки странного сна эхом отзывались во мне, и его отголоски еще не совсем пропали. Медленно возвращалась память, и вместе с нею опустошенность.

Задыхаясь от охвативших меня чувств, я попыталась сесть. Сильные руки уложили меня обратно в постель. Эдмонд. Боже милостивый, что я совершила!? Но что натворил Эдмонд! А чего мне следовало ждать от него? И что, собственно, может ожидать женщину, пришедшую в полночь к мужчине в спальню? Для чего она к нему шла?

Я застонала и, обхватив голову руками, уткнулась лицом в подушку.

— Хилари! — позвал он охрипшим голосом, который можно было с трудом узнать. — С тобой все в порядке?

Ничего хорошего между нами уже не будет. Что он подумает обо мне, если не поверит в мой лунатизм? В его глазах я буду не лучше, чем Салли Причард, или любая другая женщина, соблазняющая богатого и красивого мужчину. А по сравнению с моим поведением Салли была образцом целомудрия и благоразумия.

— Хилари! Ради Бога, ответь мне, — настаивал он, и в его голосе чувствовался страх. Я прохрипела пересохшим ртом:

— Прости меня! Я… Я…

Он взял мою руку, прижал мои пальцы к своим губам и долго держал их так. Он не желал отпускать, а я не сопротивлялась и не настаивала. Мы долго молчали.

— Ты сможешь одеться? — наконец спросил он. Одеться? Он хочет уйти? Или хочет, чтобы я ушла? Кто из нас где находится? И что было? Я погубила себя навсегда, а он даже не хотел меня. Или все уже было? Сколько раз я засыпала и сколько раз пробуждалась? Когда был сон, а когда явь? Все смешалось. Я не могла разобраться, что было во сне, а что в реальности. И я разразилась нервным смехом.

Он прикрыл мой рот своей рукой.

— Прости, дорогая, — тихо произнес он. — Стоит только кому-нибудь догадаться, что ты была здесь…

Ах, вот как? Могущественный мистер Ллевелин в некоторых ситуациях оказывается совсем не таким могущественным. Сейчас он боится всех. Почему? Что они смогут ему сделать? Да ничего. Они и не будут ничего делать. Они будут просто ждать. Как он поступит? Женится на девушке, с которой побывал наедине в спальне ночью или нет? Он боится этого ожидания? Или необходимости принимать решение? Решение, которое может круто изменить всю его жизнь, его положение в обществе. Он не из тех мужчин, которые хотят обременять себя женой с риском для своего общественного положения. Осуждение общества для него равносильно смерти. Насколько я в этом отношении представляю для него опасность? Пока он не может знать.

Но почему он назвал меня дорогой? Или я услышала только то, что хотела?

— Я смогу одеться, — ответила я на вопрос, который очень волновал его. — Пожалуйста, оставь меня на одну минуту.

Мне с трудом удалось сдержать еще один приступ истерического смеха. Конечно, поздно было думать о скромности или приличии, но я просто не могла надевать сорочку под его пристальным взглядом. А попытка одеться под одеялом рассмешила бы меня.

— Если ты уверена, что сможешь, все будет хорошо, — вежливо сказал он.

— Да, не сомневаюсь, спасибо, — в том же тоне ответила я.

Это выглядело абсурдно. Я лежала в его кровати под одеялом совершенно нагая, а разговор мы вели в таком корректном и благопристойном тоне, словно сидели за чаем, любезно передавая друг другу тарелочку с сандвичами.

— Огурцы очень свежие, вы не находите?

— Да, несомненно. Они из вашей теплицы, мистер Ллевелин?

— Да.

— Действительно очень вкусно. Я всегда любила огурцы.

Не подозревая о бредовом диалоге, который прокручивался в моей голове, он поднялся и вышел из комнаты. Своей комнаты. Это стало для меня окончательной реальностью.

Я мгновенно отбросила одеяло и схватила ночную сорочку. Она лежала аккуратно сложенной на краю кровати. Как она всегда лежала на моей кровати. Словно и эта кровать принадлежала мне.

Я оделась, застегнула пуговицы и одернула рукава, чтобы прикрыть запястья. Но этого было явно недостаточно. Будь я даже в дорожном костюме с наброшенной на плечи тяжелой мантильей, все равно этого было бы недостаточно. Я уже никогда не почувствую себя одетой в его обществе. А ведь мне придется сидеть с ним во время еды за одним столом. При мысли об этой сцене мои щеки вспыхнули.

К счастью, у него в комнате не оказалось лампы. Это избавило меня от необходимости смотреть на себя в зеркало при ее свете. И то уже хорошо. Я вышла в коридор. Эдмонд стоял там. В полумраке его лицо едва различалось. Мое, наверное, тоже. Ну и слава Богу! Уловив движение его руки, протянутой ко мне, я поспешно сделала шаг назад.

Тихим голосом, так, чтобы не услышали в соседних комнатах, он извинился за то, что испугал меня.

— Я подумал, что вам понадобится помощь.

— Благодарю, я справлюсь сама.

— Тем не менее, я намерен проводить вас до вашей комнаты.

— В этом нет необходимости. Я смогу найти дорогу сама.

— Простите, но я не буду спокоен, если оставлю вас здесь.

Неужели он думает, что поплетусь назад, в его комнату? Или он хочет побыстрее концы в воду? Здесь я готова, пойти ему навстречу. Он, видимо, опасается, что по пути к моей комнате мне кто-то может повстречаться, тогда пойдут пересуды. А проводив меня, он будет совершенно точно знать, встретился мне кто-либо или нет. В трезвом уме ему не откажешь.

А вот мне как раз не хватало трезвости. Вернее, реальности переживаний. Каждое новое впечатление я воспринимала, как реальность. Затем я как будто просыпалась. Тогда предыдущее впечатление казалось мне сном, а настоящее — реальностью. До тех пор, пока не просыпалась снова. Так я и продвигалась к реальности по ступеням иллюзорности. Ступая по коридору, я не знала, где я нахожусь: во сне или в реальности. Возможно, что проснусь еще раз и обнаружу, что все предыдущее было сном.

Или ночным кошмаром?

Мягко ступая на подушечках пальцев, ни слова не говоря друг другу, мы шли и шли по коридору. Мне хотелось знать, как он меня ощущает: как реальность или как иллюзию. Еще одно обстоятельство не давало мне покоя. Я не могла думать ни о чем другом, кроме длины его шага. И кроме его близости. И кроме теплоты его тела. Когда мне все же удавалось вывести свое сознание за пределы его воздействия, меня начинало терзать яркое воспоминание моего пробуждения. Тогда у меня все холодело внутри, и мое сознание вновь концентрировалось на одном, всего лишь на одном, вопросе. У него осталась в памяти моя нагота?

Целая вечность потребовалась для того, чтобы добраться до двери моей комнаты. Каждая секунда казалась часом. Казалось, в безмолвии тянулись мили. И дни. Увидев, наконец, свою комнату, я еще не верила своим глазам. Еще не могла осознать, что пытке пришел конец.

Эдмонд схватил меня за руку. Его горячая дрожь передалась, моему телу.

— Хил… Мисс, Кевери, пока вы не ушли, вы должны кое-что узнать. Я обдумал это и принял решение.

— Да, мистер Ллевелин.

— Вы не можете оставаться в Эбби Хаус.

— Конечно. Было бы лучше не говорить об этом, вы понимаете. Я придумаю какое-нибудь объяснение. Если оно понадобится. Есть возможность уехать завтра утром с другом Фанни.

— Кого она ожидает?

Его голос вдруг изменился и стал требовательным. Я глупо улыбалась. Улыбку в темноте он не мог видеть, но мог уловить ее в моем голосе. О, Господи, неужели он похоронит мою слабую надежду покинуть его дом хотя бы с видимостью достоинства. Конечно, он не придаст значения тому, что случилось, и позволит мне поступить в какой-нибудь респектабельный дом. А если вдруг придаст? Куда я тогда пойду? И что скажу?