Елена Троянская

— Почему ты хочешь уехать? — спросил Парис. — Почему такая спешка?

Геланор рассмеялся.

— Ну, с тех пор как я покинул Спарту, прошло не так уж мало времени. Обратный путь займет еще больше. Поэтому медлить нельзя.

— Прошу тебя остаться на несколько дней. Слишком поспешный отъезд может обидеть троянцев.

И снова Геланор рассмеялся.

— Я думаю, ни одному троянцу дела нет, уехал я или остался.

— Это не так. Помнишь, царь спрашивал, не намерен ли ты остаться? Он будет рад, если ты останешься, — вмешалась я.

Я не собиралась его упрашивать, но как хотела переубедить! Хотя знала, что он не поддается на уговоры.

— У меня нет никакого интереса оставаться здесь. А ты знаешь, я делаю только то, что мне интересно. Я предлагаю тебе такую задачу: в течение ближайших дней доказать, что для меня в Трое есть занятие. Тогда я останусь на некоторое время. Но только на некоторое время. Троя никогда не станет моей родиной.

Его слова прозвучали глухо и весомо.

— Не спеши с выводами, — сказала я.

— Я не спешу. Просто я себя знаю. А ты себя знаешь?

— Да что вы такие скучные! — воскликнул Парис. — Хватит болтать о богах, о предзнаменованиях, о знании себя. Разве нельзя просто выпить вина и обняться?

— Да, некоторым это помогает, — ответил Геланор.

Во дворе пылали костры, на вертелах жарилось мясо; жир с него капал в огонь, и к небу поднимались клубы ароматного дыма. Люди столпились вокруг костров, все хотели получить кусочек получше. Дожидаясь угощения, они успели выпить немало вина, и головы у всех кружились, как клубы дыма. Шум становился громче, потому что народу прибывало.

Парис обнял меня и повел прочь.

— Я хочу показать тебе кое-что, — шепнул он.

Мы оставили позади многолюдный внутренний двор. Парис подвел меня к главному дворцу, мы прошли через мегарон к лестнице, скрытой в углу. Во дворце не было ни души, все собрались около костров. Мы медленно поднялись по деревянным ступеням. Я придерживала подол, чтобы не оступиться. Мы оказались на плоской крыше, откуда открывался вид не только на город, но и на Троянскую долину, будто мы стояли на носу корабля, плывущего высоко над ней. Простор поражал глаз.

— Идем!

Парис потянул меня к краю крыши, вдоль которой шла балюстрада высотой до пояса. Ветер дул очень сильный, и я ухватилась за перила.

— Вот она, Троя, и земли, которые окружают ее, — сказал Парис.

Ветер унес его слова вдаль.

Я наклонилась и смотрела на город: он расходился в разные стороны лепестками розы. Здесь, на самой высокой точке, находились только царский дворец и храм Афины. С трех сторон дома и террасы спускались к крепостным стенам. Эти мощные стены под звездным небом казались острыми, словно лезвие ножа. Линия стен была размечена точками факелов. Возвышались высокие сторожевые башни, темные и мрачные.

С четвертой, северной, стороны крутой склон переходил в плоскую равнину, и она простиралась до моря, покрытого переливами волн.

— Там, внизу, протекают две реки — Скамандр и Симоид. Сейчас нет луны, поэтому их не видно. Скамандр полноводен круглый год, а Симоид пересыхает в летнюю жару. Там, на сочных лугах, мы и пасем наших лошадей — знаменитых троянских коней.

Луга, похоже, только-только начали зеленеть, так как следующий порыв ветра принес нежный сладкий запах, который я глубоко вдохнула.

— Это и вправду бескрайняя земля, — сказала я.

Вот она передо мной: и спящий город, и большие дома, и могучие стены, и чистый Нижний город, и плодородная равнина. Я перешла на другой конец крыши и посмотрела на внутренний двор, полный людей, шума, запахов. Сверху эта картина напоминала клубок копошащихся змей.

— Нам обязательно нужно туда возвращаться? — спросила я.

— Нет. Мы не обязаны делать то, чего не хотим. Ты познакомилась с семьей и с горожанами, все церемонии выполнены. Теперь ты свободна. Мы свободны.

Возможно ли это? Тогда, стоя на самой высокой точке Трои, под порывами свежего, чистого ветра, я поверила, что это правда. Я сжала руку Париса. Я казалась себе юной, как Персефона, и прекрасной, как Афродита. Афродита прилетела ко мне вместе с ветром, обвила, окружила. Я почувствовала ее мягкое, как облако, тепло всем телом.

Я привела тебя сюда, моя девочка! Слушайся меня, доверься мне, наслаждайся со мной и восхваляй меня!

— Пойдем к тебе! — шепнула я Парису, но ветер подхватил мои слова и понес над городом на юг.

Я теснее прижалась к Парису и повторила еще раз.

— Да, конечно! — ответил он.

Пройдя через крышу, спустившись по лестнице, обогнув стороной пирующую толпу, мы вошли во внутренний двор, по периметру которого располагались покои царских детей. Вот и крыльцо покоев Париса. Распахиваем дверь. Маленькая прихожая, анфилада комнат встретили нас тишиной. Только звук наших шагов по цветному камню пола.

Мы одни в самой дальней комнате — спальне. Огонь в маленькой жаровне не был разведен. Жаль, конечно: я любила золотистые язычки пламени и аромат курений. Но все это не имело никакого значения по сравнению с тем, что мы с Парисом вместе, вдвоем, наедине.

Стены дворца были сложены не из больших камней, которые спасают от холода во время долгой зимы, как в Микенах, а из высококачественной глины и кедровых бревен: изящная, красивая постройка. В этом краю наступает весна, когда в Спарте еще тянется зима.

Я хотела одного: быть с Парисом, обнимать его и жить его жизнью. Той жизнью, которую он предложит мне. Лежа рядом с ним, я не могла удержаться и не гладить его лицо, словно запоминая пальцами каждую черточку. И запомнила, запомнила! Я могу во всех подробностях воспроизвести его лицо даже теперь, спустя столько лет, прожитых без него… А тогда я наслаждалась теплом и гладкостью кожи под кончиками пальцев.

— Парис! Теперь я по-настоящему твоя. Я готова положить свою жизнь — сколько мне будет дано — к твоим ногам. Я последовала за тобой из моего мира в твой. Даже больше — я отреклась от своего, навлекла на себя гнев своей семьи и своего народа. Я вложила свою руку в твою и на пустынном острове, и перед лицом богини, которая защищает ваш город. Если б она защитила и нас с тобой!

Парис склонился надо мной и поцеловал меня.

— Защитит, защитит… — шептал он.

Я хорошо запомнила враждебность богини, но сейчас это воспоминание растворилось в надежде. Разве боги не одаряют своей благосклонностью тех, кто исправно воздает им почести? А потом исчезло все, кроме Париса. Его лица, его губ, его рук, его тела…

Рассказывают об Острове блаженства. Якобы боги переносят туда людей живыми, и, вкушая счастье, они живут вечно на этом острове, бесконечно далеком от нашей земли. И мы с Парисом перенеслись на этот остров, где можно вечно касаться друг друга, никогда не стареть, где страсть никогда не иссякнет, а солнце не взойдет, положив конец ночи любви.

В той комнате не было времени. Оно тянулось, как кусок выделанной кожи, и час превращался в два. Все было в нашей власти, и любое мгновение мы могли повторить, как поэт — наиболее прекрасную строфу своей поэмы.

Наконец мы заснули. Свет солнца пробился в окно. Мы не позаботились его занавесить: ночью не думалось о том, что наступит утро.

Парис приподнялся на локте.

— Идиотское солнце, нет ему покоя! Как оно смеет врываться к нам?

Он подошел к окну и задернул шторы, но они были недостаточно плотны, чтобы защитить нас от непрошеного гостя.

— Никогда раньше я не защищался от солнца. Я всегда вставал вместе с ним.

Солнечный луч ласкал его тело, и в утреннем свете его фигура казалась божественной.

— Солнце дарит мне дневного Париса. Разве я могу сердиться на солнце?

Каждый час, каждая минута принадлежали нам. У нас не было врагов. Все они сложили дары к нашим ногам.

Но никуда не денешься, пришлось покинуть наш Остров блаженства, комнату Париса. За ее стенами нас ждала Троя. Об этом напомнил слуга, который передал, что царь и царица велят прийти.