Свет молодого месяца

* * *

Дебора изо всех сил старалась казаться бодрой в присутствии детей, но провести Анну было невозможно. Девочка не спрашивала, почему от отца не было вестей, но она почти ничего не ела, ее худенькое личико становилось все бледнее, а серые глаза — все больше и тревожнее. Саванна была так близко, что они ожидали частых писем, и вот, прошло пять мучительных недель без единого слова.

— Это как будто в доме папин призрак, мама, — сказала Анна.

— Ш... ш! Даже не думай так!.. — воскликнула Дебора и постаралась утешить девочку. — Просто он ведь был здесь так недавно и так ненадолго, как будто это приснилось. Я знаю наверняка, что у папы все благополучно.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что он во власти Бога.

— А разве Бог не позволяет, чтобы других людей убивали?

— Хватит, Анна. Не спрашивай больше. Надо верить и положиться на Бога, и когда-нибудь мы получим весточку. — Ее голос звучал спокойно. — Когда-нибудь получим весть.

Три дня подряд шел дождь, дети не знали, чем заняться, и задирали друг друга. Чтобы занять их, Дебора испекла печенье из последней муки.

Не очень хорошее без сахара, — смеялась она, — но я влила в тесто остаток нашего сиропа из сахарного тростника. А теперь мы разрежем на кусочки консервированные сливы и сделаем смешную рожицу на каждом печенье.

Вокруг очага собралась шумная компания, все громко предлагали свои идеи как украсить большие плоские печенья, и в это время сквозь смех и болтовню Дебора услышала шаги на крыльце и побежала открыть дверь.

— Будете миссис Гульд? — спросил совершенно мокрый, тощий негритенок. — Да, я миссис Гульд. Входи, мальчик.

Он робко вошел в комнату.

— У меня сообщение про вашего мужа.

В комнате наступила могильная тишина.

— Ну, скажи поскорее пожалуйста, в чем дело?

— Он сильно болен в доме проповедника, и говорит, можете вы прийти и взять его?

— Он болен? А кто проповедник? Как далеко это?

— На который вопрос мне ответить сначала, мэм?

— Где он?

— В доме проповедника около восемнадцати миль.

— Ты прошел восемнадцать миль, чтобы сказать нам?

— Нет, мэм. Я прошел восемь. Мой троюродный брат, он прошел десять.

Дебора взяла мальчика за худенькие плечи.

— Слушай меня внимательно. Мы тебя накормим и постараемся обсушить твою одежду, но ты передай мистеру Гульду, что мы приедем за ним, как только достанем мула.

— Да, мэм. Нет смысла сушить мою одежду, она опять промокнет. И все равно, я должен поскорее идти назад. Я пришел с почтой.

— Джесси, приготовь что-нибудь мальчику поесть, а Хорейс — начинай искать.

Тринадцатилетний Хорейс вскочил на ноги.

— Да, мама, где искать? Я думаю, наш старый фургон еще годится, но где мне достать мула?

— Просто начни спрашивать. В Бернейвилле все время приезжают и уезжают и — Бог тому свидетель, как нам нужен мул.

— Хорошо, — сказал Хорейс, надевая рабочую куртку отца.

— И, Хорейс, проси их. Скажи им, что это может спасти жизнь твоего отца.

На следующий день на заре юный Хорейс помог матери вынести матрац с ее постели, а поверх него, в шатком фургоне позади старого взятого в долг мула, они разложили толстый слой мешков.

— Присмотри за мулом мистера Дженкинса, Хорейс, пока я кончаю устраивать постель, — говорила Дебора, засовывая подушки под матрац, чтобы они не запачкались и не намокли. — Мы должны быть уверены, что это старое создание запряжено как следует. Тебе придется ехать тридцать шесть миль с этой упряжкой.

— Хорош он, запряжен так крепко, как я мог с этой сносившейся упряжкой, мама, — сказал мальчик, взбираясь на козлы.

— Ты неправильно говоришь, сын. Не «хорош», а «хорошо запряжен». — Так как дождь еще продолжался, она набросила тряпичный коврик на самодельную постель, отошла назад и послала воздушный поцелуй Хорейсу.

— Хорошо, — сказала она, улыбаясь ему. — Поезжай как можно быстрее. Хорошо бы, если ты сегодня успеешь доехать до него. Пусть папа отдохнет ночью, и завтра отправляйтесь рано. И, мой милый, да хранит тебя Бог.

Дебора сумела провести долгие часы этой бессонной ночи, разговаривая с Богом.

— Боже, если этот мул не споткнулся, не упал, если фургон все еще движется, не думаешь ли Ты, что они могут вернуться до захода солнца? Позаботиться о них, Боже, чтобы мул шел, и фургон двигался. Охраняй моего мужа и моего сына.

Дождь ночью прекратился, и когда первый свет начал пробиваться сквозь тучи, уходящие к востоку, она призналась себе, что сегодня не в состоянии быть с детьми. Джейн может присмотреть за ними. Она быстро оделась, набросила на плечи поношенный плащ, оставила записку и, открывая калитку, надела капор. Если она пойдет навстречу им, она раньше все узнает.

Так как было гораздо легче идти по густым сосновым иголкам вдоль края ухабистой, грязной дороги, она все утро придерживалась края леса, не теряя дорогу из виду. Ее ноги покрылись водяными пузырями и кровоточащими ранками еще до полудня, но она отдыхала только когда не могла идти дальше. Сначала она пыталась определять голоса птиц, но был октябрь, и птицы пели мало. День становился жарче, в лесах было все тише, и целыми часами она никого не встречала. Большая гремучая змея, растянувшаяся на солнце, заставила ее отойти от дороги, но она не замедлила своих шагов; на расстоянии нескольких ярдов от нее сквозь заросли с шумом выскочил олень; опять стало тихо, и к ней вернулись силы идти дальше — медленнее, часто спотыкаясь, но все же она шла. «Не дай мне наступить на сосновую шишку, Боже. Я не должна вывихнуть лодыжку. Нельзя это сейчас».

Она пожевала лавровые листья, а когда подошла к небольшому чистому ручейку, встала на колени чтобы набрать воды. Все еще стоя на коленях на песчаном берегу ручья, с мокрым подбородком, она услышала громыхание телеги или фургона — очень далекое, но ясное. «Не беги, — приказала она себе, с трудом поднимаясь на ноги. — Не беги, Дебора Гульд, — иди. Если ты побежишь, ты можешь потерять сознание, а это только встревожило бы его».

Один осторожный шаг за другим, и еще, и еще, не обращая внимания на свои кровоточащие ноги, не сводя глаз с дороги, она тащилась вперед и, наконец, показался старый мул и она увидела сына, сидевшего на козлах. Не в силах сдержаться, она побежала, несмотря на предостерегающие крики юного Хорейса, продолжала бежать, пока не смогла уцепиться за непрочную стенку старого скрипучего фургона и держаться изо всех сил. Не может быть, что худая, изможденная фигура, лежащая молча на самодельной постели, — это ее муж! Она отступила на шаг, глядя сначала на сына, потом на ввалившиеся, закрытые глаза больного.