Грешники в раю (Любить и беречь)

– Если вы собираетесь облегчить мой конец, дожидаясь, пока я тут не испущу дух…

– Я не имел в виду себя. С вами может быть Бог, если вы захотите.

– Ну, в этом я не особо уверен. Мы с Богом, знаете ли, не слишком-то ладили.

– Но вы молились когда-нибудь?

– Я-то? – Он натужно засмеялся. – Что я мог бы сказать такому почтенному, как Господь?

– Все, что у вас на сердце. Все свои надежды, все страхи.

Наступило долгое молчание. Наконец Трентер тихо сказал:

– Я наврал. Я боюсь умирать. Кристи?

– Да?

– Может, мне исповедаться или как?

– Можно, если хотите.

– И вы можете все мне простить?

– Да.

– Ну тогда ладно, так и быть. – Опять пауза. – Я беспутный, ничтожный червь, презренный жалкий грешник, это уж точно. Я нарушал все заповеди, какие есть в Книге. Хотите, чтобы я во всем сознался вслух?

– Нет.

– Вот и хорошо, а то у меня духу не хватит.

– Вы искренне раскаиваетесь в своих грехах?

– Чтоб мне лопнуть, если нет!

– В таком случае они…

– Но…

Кристи выждал, потом спросил:

– В чем дело?

– Ладно, Кристи, давайте посмотрим на дело прямо. Разве Создатель не знает, что я потому только каюсь, что это последний мой шанс?

Кристи улыбнулся:

– Думаю, он догадывается.

– И что же. Его это не смущает? Если Он знает, что я исповедуюсь потому, что с ума схожу от страха, разве это не вызовет у Него подозрений? Разве это не будет Ему, так сказать, ложкой дегтя?

– Бог не такой, как мы, Трэнтер. Он не держит зла, не помнит обид. Бог есть любовь. Это чистая правда. Он может явиться к нам в последний момент нашей жизни и сказать, что мы не умрем без любви. Его любовь поглощает нашу смерть. Его любовь была с нами при жизни и ждет нас по ту сторону. Если вы можете поверить в это, все ваши страхи исчезнут.

– Да как же это может быть? Разве такое возможно?

В этом полном надежды и безнадежном вопросе Кристи услышал отчаяние доброго, но неверующего человека и подумал об Энни.

– Послушайте меня, – сказал он почти свирепо. – У Бога был Сын, и Он послал Его в мир, чтобы бороться со злом. Враги схватили Его, повесили на кресте и убили Его. И вот теперь связь между Богом и нами – это любовь отца к своим детям. Она никогда не проходит; это любовь до скончания времен. Она обнимает и вас, и меня.

– Вы в это верите?

– Да, я верю. И он верил.

– Кристи, я прощен?

– Если раскаялся, значит, прощен.

Трэнтер затих. Минуты шли, и Кристи показалось, что это тишина умиротворения. Затем он услышал тихий звук, который ни с чем нельзя было спутать: Трэнтер плакал.

– Трэнтер? Поговорите со мной. – Он услышал глухой стук, как будто шахтер бился о стены своей каменной тюрьмы.

– Почему я должен так умирать? – вскричал он. – Сколько это протянется? Я боюсь, что с ума сойду перед смертью. Что, если я обезумею? Я не могу умирать в этой дыре медленно, вздох за вздохом. Почему это случилось со мной? Как мог Бог сделать это со мной, Кристи? Как мне это выдержать?

Кристи ответил единственное, что пришло ему в голову:

– Я вас не оставлю, вы же знаете. Вы хороший человек, Трэнтер, вы сильный человек. Я всегда уважал вас, Трэнтер.

– Вы все врете.

– Нет, это правда.

– Но ведь я грешник.

– И вы думаете, что вас нельзя любить? Я люблю вас, а я всего лишь человек. Подумайте, какой же должна быть любовь Бога. У вас доброе сердце. Вы чтите своего отца, вы тяжело и упорно работаете, чтобы его прокормить, вы добры к нему, как мать к своему ребенку, разве вы хоть раз в жизни обидели кого-нибудь? Ваши грехи простить легче всего, потому что это грехи от избытка чувств, от полноты сердца. Я не скажу вам, что умирать легко. Бог послал вам испытание – не могу сказать за что. Но он сейчас с вами, точно так же, как я. Вы не одиноки. Вы прощены, любимы.

Опять наступила долгая тишина. Кристи снял свечу со своей каски и вставил ее в щель между кусками искореженного металла.

– Трэнтер, о чем вы думаете?

– Единственно, о чем я думаю, так это о том, что, ежели ты не поспешишь убрать отсюда свою священную задницу, викарий, то мы можем с тобою перебраться в лучший мир ноздря в ноздрю.

Кристи хмыкнул.

– Что еще?

– Я тут думал… Хорошо бы чего-нибудь спеть. Ну, вроде гимна.

Брови Кристи полезли на лоб:

– Вот не знал я, что ты певец.

– Все корнуэльцы мастера попеть.

– А я думал – все валлийцы.

– Нет, корнуэльцы. Так что бы такое исполнить, викарий? В этой, так сказать, особой ситуации.

Кристи задумался.

– Вы знаете «Пребудь со мной»? Это написал молодой священник перед своей безвременной кончиной. Мы этот гимн пели в церкви, но, может быть, вы забыли, – тактично добавил он. – Я начну.

Он прочистил горло и запел:

Трэнтер знал этот гимн. Приятным тенором он пропевал каждый медленный, торжественный куплет:

Последний звук замер среди каменных стен. В наступившей тишине Кристи начал молиться, и он знал, что Трэнтер молится вместе с ним. Слова приходили к нему без усилий, прочувствованные и смиренные, такие же простые, как и слова гимна. Ему казалось странным, но он ощущал глубокую печаль и полнейшее умиротворение в одно и то же время, причем оба чувства были одинаково сильны, и ни одно не мешало другому. Он не молил Бога о чуде, он молился о том, чтобы Господь дал ему силы смиренно принять Его волю и даровал ему право служить во имя Его со всею отвагой и самоотверженностью. Более всего он благодарил Бога за то, что его путь теперь стал ему ясен. Все определилось и стало на места.

– Убирайся, Кристи! Уноси ноги скорее! – Паника в голосе Трэнтера казалась беспричинной, пока не послышался наконец мягкий скребущий звук, более низкий, чем затихающий свист пара, к которому уши Кристи уже привыкли. Не было других признаков опасности, кроме осыпавшегося вдруг слоя пыли, бесшумной и мягкой, как снежные хлопья. Внезапный треск дерева прозвучал как ружейный выстрел.

– Прячь голову! Ныряй!

Но укрытия не было. Тяжелый пест мог бы спасти его, если бы ему удалось втиснуть свое тело в узкую щель между его нижним концом и каменным полом – или же он мог задавить Кристи насмерть еще скорее, чем гигантская балка, расщеплявшаяся точно над его головой. Кристи упал на бок и закрыл голову руками.

– Если Бог за нас, то кого нам бояться? – молился он под грохот рушащихся деревянных перекрытий. – Ибо я верую, что ни смерть, ни жизнь, ни ангелы, ничто из того, что есть, что будет… – Что-то ударило его в спину и на мгновение оглушило. – Ни высоты, ни глубины, ничто другое в мироздании не сможет отделить нас от Божественной любви. Трэнтер! Ты меня слышишь?

Никакого ответа. Перекрытия продолжали рушиться вокруг него. Он покрепче сжался в комок.

– Отче, в руки Твои предаю дух мой. – Обломки камня и дерева сыпались на него градом; он сжал зубы, приготовившись терпеть боль, и стал ждать последнего удара. Оглушительный грохот, подобный пушечному выстрелу, раздался слева, и земля содрогнулась и сместилась. Нет, это была не земля: он это понял, когда его тело беспомощно покатилось назад, натыкаясь на острые куски щебенки и скользя по мокрой глине. Тяжелый пест камнедробилки пришел в движение. Когда Кристи отнял от лица руки и взглянул на этот длинный железный цилиндр, он понял причину. Огромная балка надавила на него сверху, и под ее весом наклон песта в дальнем конце сместился градусов на пятнадцать кверху.

В дальнем конце, где был Трэнтер.

– Трэнтер!

Град проклятий был ему ответом – радостных, полных надежды проклятий, прерываемых только методичными ударами каблуков по обломкам породы. Кристи знал, что это Трэнтер ломится сквозь завал, загородивший выход из штрека. Вот показался сапог, а вот и второй. Не успел Кристи подумать, что надо бы помочь, как маленький шахтер протиснулся через отверстие в куче обломков руды и металла, такое узкое, что проскользнуть сквозь него мог бы разве что ребенок. Но Трэнтер сумел. Он вскочил на ноги и издал вопль чистого восторга.