Несущая свет. Том 1

Откуда ни возьмись — как будто бы с неба — на голову лошади Видо опустилась сетка — такую сеть обычно используют молодые воины для ловли мелкой дичи. Невозможно было с уверенностью сказать, кто именно набросил ее, хотя скорее всего это сделал один из друзей Одберта, бегущих рядом с его лошадью. В сетке запутались передние ноги лошади Видо, и она начала метаться. Седок попытался сбросить сетку или хотя бы разорвать ее своим мечом, но все его усилия были тщетны. Лошадь мотала головой, делала резкие движения, металась из стороны в сторону, пятилась, брыкалась; в конце концов, чепрак съехал у нее со спины, а вместе с ним на землю упал и Видо.

Одберт даже не оглянулся. Его лошадь миновала створ ворот и понеслась во весь опор по равнине. Теперь Одберт был совершенно свободен: свободен от ненависти отца, от презрения своих соплеменников, свободен от священных законов и заповедей своего народа. Его домом отныне были поросшие ельником холмы и скалы.

Что же касается Видо, то он сам понимал: его песенка спета. Люди Бальдемара уже прокладывали себе путь сквозь последнюю цепь его защитников. Еще мгновение — и дюжина острых мечей вонзилась в грудь Видо. Так и не удалось ни одному из хаттских воинов записать это убийство на свой счет и прославиться в памяти потомков. Поэтому хатты решили, что священную месть свершил сам дух дикой горной кошки, которую Видо оскорбил своими злодеяниями.

Многие из оставшихся в живых соратников Видо тут же пронзили себя собственными мечами, поскольку пережить вождя считалось несмываемым позором для воина. Те же, кто не имел в душе никакого стыда, бежали вместе с Одбертом. Их никто не преследовал, потому что люди Бальдемара были слишком измучены тяжелым сражением и слишком обрадованы свершившейся над Видо священной местью.

Никто не обращал внимание на Ауриану, кричавшую охрипшим голосом:

— Одберт! Мы упустим Одберта! Он уйдет!

Схватив одно из копий, валявшихся на земле, она бросилась было в погоню, хотя еле держалась на ногах от смертельной усталости. Тогда в отчаянии она метнула копье в спину удаляющегося Одберта, но оно, не долетев, упало на землю. Задорно вскинутый хвост лошади, уносившей прочь Одберта, развевался на ветру, словно знамя победы.

Ауриана замедлила шаг, а затем повернула назад, душа ее тяжело смирялась с поражением.

«Я не сомневаюсь, — думала девушка, — что Одберт прямиком отправляется к своим римским хозяевам. Они дадут ему людей и золото, и вскоре он вновь соберет себе армию».

Проходя мимо окровавленного искромсанного тела Видо, Ауриана отвела глаза в сторону. Рядом валялась роковая сеть. Ауриана услышала краем уха взволнованный разговор воинов, сгрудившихся над телом поверженного врага: они пытались разобраться, кто же все-таки набросил сеть на лошадь Видо. «Кто бы это ни был, — подумала Ауриана, — но именно этот человек является истинным убийцей Видо». По общему мнению, это сделал один из соратников самого Видо. Вообще-то это было совершенно невероятным поступком — зачем было одному из них совершать столь чудовищное преступление против своего вождя после долгих лет верной службы? Нет, люди, готовые отдать жизнь за него, не стали бы убивать своего предводителя столь унизительным способом. Вся эта история, похоже, так и останется неразрешимой загадкой. И Ауриана задумалась над причудами богини Судьбы, не позволяющей мести превратиться в совершенный по своей законченности и определенности акт. Всегда в последний момент Судьба подмешивает в котел какой-нибудь темный таинственный элемент, чтобы победитель не возносился слишком высоко, опьяненный вкусом победы.

Ауриана медленно брела меж мертвых и умирающих воинов, разыскивая тело Ульрика. Случайно она набрела на молодого римлянина, плачущего в предсмертной агонии и зовущего мать, словно малое дитя. Не раздумывая, она тихо подошла к нему и вонзила ему копье прямо в сердце, милосердно избавляя от мук и отправляя юношу в лоно Матери Всего Живого. Вокруг нее время от времени то там, то здесь раздавались ликующие возгласы: — Предатель повержен! Да здравствует наш непобедимый народ! Слава могучему Водану!

Воины пробирались по трупам к чудом уцелевшим в огне складам, чтобы поживиться добычей — медом и сытной пищей. «Только человек с совершенно бесчувственной душой может пировать среди всего этого непотребства», — сердито думала Ауриана, но затем ей в голову пришла мысль, что, может быть, она сама излишне впечатлительна и изнежена, и девушка почувствовала досаду на себя. «Я должна прятать свое отвращение ко всем этим мерзостям, — решила она. Потому что я наверняка неправа, и смерть врагов — это прекрасная, восхитительная картина».

Солнце уже бросало свои первые робкие лучи на влажную от утренней росы и пролитой крови землю, а луна все еще упрямо не уходила с небосклона. Неожиданно налетели тучи мух, облепив тела убитых и раненых. Теперь уже все мертвые строгие лица своим выражением были схожи с лицом несчастного Ульрика — на них застыл упрек, обращенный ко всем живым. Все тело Аурианы дрожало мелкой дрожью, и она неожиданно заметила, что у нее начались месячные. Ее живая кровь изливалась на землю, смешиваясь с застывшей свернувшейся кровью мертвых. Она подняла голову, чтобы еще раз встретиться взглядом с призрачной бледной луной, прежде чем та исчезнет, растворившись в ярком свете дня.

Ауриана залюбовалась прекрасным ликом этого беспощадного и в то же время щедрого светила. «Какая ужасная сила скрыта в луне, — думала девушка, — сила, способная исторгать из меня священную кровь, вызывая ее приливы и отливы». Она не делала ни малейшей попытки скрыть от постороннего взгляда следы своего кровотечения, справедливо полагая, что среди такого моря крови никто не заметит ее собственную кровь.

Наконец, она разыскала тело Ульрика и опустилась рядом с ним на колени. Ее копье торчало в спине юноши, словно огромная игла. Несколько десятков воинов обступили ее, их взгляды, обращенные на девушку, светились гордостью за нее.

— Прекрасный бросок! — произнес Торгильд, и все воины обменялись друг с другом одобрительными улыбками, кивая головами в сторону Аурианы. Никто из них даже не заметил, что в ее глазах блестели слезы.

— Боги одарили ее военным счастьем! — заявил юный Коньярик, улыбаясь Ауриане широкой сияющей улыбкой.

— Хорошо, очень хорошо, Ауриана, — неохотно выдавил из себя Зигвульф, по всей видимости, завидуя девушке, — этот парень, конечно, не был такой уж важной птицей, но тем не менее он — сын Видо. Ты убила врага!

Ауриана взглянула снизу вверх на Зигвульфа, и он с изумлением заметил горечь и скорбь в ее глазах.

— Не надо об этом, Зигвульф, — с трудом проговорила она, — он был мне братом.

При этих словах ошеломленные воины застыли на месте, онемев от изумления. Молчание нарушил Зигвульф, всегда готовый идти напролом.

— Ну тогда ты вполне можешь выйти замуж в их семью, навсегда породнившись с ней, чтобы действительно иметь право называть Ульрика своим братом. Ты хоть понимаешь, что произнесенные тобою сейчас слова — это слова предателя?

Тишина стала еще более напряженной и взрывоопасной. Улыбка моментально исчезла с лица Коньярика.

— Ты, Зигвульф, знаешь только один-единственный вид родственной связи, — отозвалась Ауриана без тени обиды.

Торгильд бросил на Зигвульфа тяжелый взгляд.

— Еще одно слово, мерзавец, и ты умрешь на месте. Ты нанес жестокое оскорбление той, которую любят сами боги. Она принесла нам победу!

— Торгильд говорит правду! — раздался одобрительный возглас из толпы собравшихся воинов.

— Это просто черная зависть, Зигвульф. Ты злишься оттого, что ее имя сияет теперь ярче твоего!

— Забери свои слова обратно, ты, жеребец! Или будешь иметь дело с каждым из нас!

И Зигвульф вмиг замолчал под этой лавиной оскорблений и угроз. Он пожал плечами, как бы раскаиваясь в своих словах, но ничего не сказал Ауриане для того, чтобы загладить свою вину.

Затем все двинулись прочь, рассыпавшись по полю боя, чтобы снять с убитых оружие и ценные вещи. В кладовых было найдено множество бочонков с хмельным медом, и воины сразу же припали к ним, с завидной легкостью переходя от сражения с неприятелем к пьянству. Ауриана же осталась в полном одиночестве у тела Ульрика.