Несущая свет. Том 1

Ауриана в полной мере испытала чувство боевого единения, она как бы ощущала себя неотъемлемой частью одного огромного разъяренного зверя, впивающегося когтями и клыками в ослабевшее тело жертвы. Но самым неожиданным для нее было ощущение полной безопасности именно здесь — посреди вражеских воинов, в кровавой сече, где слышится скрежет железа о железо, где ты находишься на волосок от гибели, и открытая пропасть, ведущая в подземный мир, зияет прямо у твоих ног. Небывалый экстаз охватил Ауриану, она больше не ощущала собственного тела, став как будто бесплотной. Временами она действительно чувствовала себя вепрем — обросшим густой щетиной, с маленькими горящими глазками и хищными клыками — и тогда она крушила все на своем пути, разя, убивая и пронзая копьем человеческие существа. Это был ее брачный пир, невеста бога войны стала его женой. Божественный супруг искупал ее в крови, это была их первая ночь любви, их первое супружеское соитие. Каждый наносимый ею удар был ударом по беспомощности, каждая нанесенная ею рана лечила ее собственную душевную рану. Она как будто воскрешала из мертвых маленького Арнвульфа. Она смывала кровью врагов гнусное оскорбление, нанесенное ее матери.

«Однажды, — подумала Ауриана, — мы навсегда прогоним римских псов с нашей земли».

Многое из того, что произошло в эту ночь, было покрыто непроглядным мраком, и потому в последующие дни легенды и поэтический вымысел взяли верх над правдой. Певцы-сказители раструбили по всем германским землям, что Ауриана проникла во вражескую крепость в образе ворона, а затем снова обернулась человеческим существом, чтобы открыть засов ворот. Некоторые добавляли к этому рассказу подробность о том, что в сражении якобы участвовал сам Бальдемар, поскольку его рана чудесным образом зажила. Предание утверждало, что вождь хаттов предстал перед Видо с горящим взором и вызвал его на поединок. Это сказание о поединке было отголоском чаяний всего племени, мечтавшего о том, чтобы Видо и Бальдемар выяснили, наконец, свои отношения в открытом бою. Некоторые участники битвы утверждали, что видели парящих над полем боя огненных сильфов, которые унесли с собой в свои небесные чертоги самых отважных из павших воинов. Рассказывали также, что Гримельда, превратившись в многорукого демона с пылающими красным огнем глазами, носилась по полю боя, вереща и хохоча страшным голосом, и рубила налево и направо головы хаттов своим топором до тех пор, пока женщина-воительница Фрейдис не сразила ее ударом копья, вонзившегося прямо в сердце страшилища.

К тому времени, когда соратники Бальдемара пробились в центр вражеского лагеря, сопротивление сторонников Видо было уже в основном подавлено. Удивление Зигвульфа и его презрение к врагу возросло, когда он после многих тщетных попыток не нашел в крепости ни самого Видо, ни его сына Одберта. По законам чести их место было здесь, неужели они тайно бежали из лагеря?

Немногим из вступивших в сражение довелось видеть рассвет, наступивший одновременно с вновь появившейся на небосклоне луной. Робкий брезжущий свет нового дня осветил страшную картину — повсюду в крепости и вокруг нее валялись растерзанные тела, как будто стая бешеных волков напала на людей. Воздух был пропитан тяжелым запахом пота и крови, так что трудно было дышать.

Большинство союзников Видо — кто верхом, кто пешком — спаслось бегством через Восточные ворота крепости. Найдя клетки, где содержались пленники, Ауриана и Торгильд начали в отчаянной надежде открывать их, разыскивая Витгерна.

Они нашли его как раз вовремя: сразу же как только Торгильд вытащил Витгерна из большой плетеной клетки, она занялась огнем. Ауриана, видя, что Витгерн жив и здоров, приветствовала его радостным криком.

Витгерн достаточно хорошо знал лагерь, чтобы сразу же догадаться, где в это время может быть Видо. Прихрамывая, он торопливо повел сторонников Бальдемара мимо полыхающих ярким огнем шатров римлян к конюшням, где содержались лошади римской конницы. Здесь-то они, наконец, и наткнулись на Видо с Одбертом.

Видо с черным от бешенства лицом садился в этот момент на лошадь, испуганно косящую диким взглядом. Он был, по-видимому, в полном отчаяньи и, бросая вокруг яростные взоры, отдавал отрывистые приказания своим людям. Куний плащ сполз с одного плеча, затрудняя его движения, но Видо не замечал этого.

Одберт казался более собранным и хладнокровным, что само по себе было удивительным. Его взгляд выражал полное презрение к окружающим и самодовольство, как будто он сыграл со всеми злую шутку и теперь в душе потешается над окружающими. Статный жеребец, на котором сидел Одберт, своей горделивой осанкой и неодобрительным пофыркиванием, казалось поддерживал седока в его презрительном отношении к ближним.

Обе лошади уже тронулись медленным шагом, впереди ехал Одберт. Упряжь лошадей была украшена серебряными накладками, чепраки — усыпаны драгоценными каменьями, которые сверкали в первых лучах солнца, дразня завистливые взгляды. Позади седоков через крупы лошадей были перекинуты мешки, набитые разным добром. Видо и его сын могли не опасаться нищеты с такой поклажей. Соратники Видо, будто свора верных псов, окружали его плотной толпой, — с одной стороны, защищая от нагрянувших воинов Бальдемара, а с другой, затрудняя его продвижение; отец и сын направлялись к Восточным воротам.

Воины Бальдемара врезались в толпу противника, соперничая друг с другом за право первым пробиться к Видо и стащить его с лошади. Каждый знал, что такой подвиг будут воспевать в своих песнях внуки и правнуки. Видо и Одберт низко пригнули головы, а находящиеся рядом с ними соратники прикрыли их щитами, защищая своих вождей от копий и дротиков воинов Бальдемара. Ауриана хорошо понимала, что если этих двоих не захватить в плен немедленно, то им удастся улизнуть от расплаты.

Пробиваясь к Видо сквозь гущу народа, Ауриана слышала, как тот кричал:

— Я их поджарю живьем!

Девушка поняла, что эта жестокая угроза относится к часовым, которые сплоховали в трудную минуту. В Видо летели десятки копий, но их отражали щиты его верных соратников. Ауриана заметила, что большинство ее воинов метят именно в Видо, а не в Одберта, и в памяти девушки неожиданно зазвучали предостерегающие слова Бальдемара: «Если Одберт уцелеет, то это будет означать, что Видо ожил вновь, но этот «видо» будет настоящим чудовищем, лишенным даже тени стыда».

Ауриана рванулась вперед. Оказавшись рядом с Одбертом, она была поражена тем, что он узнал ее, несмотря на плотный слой сажи на ее лице, и усмехнулся самодовольной улыбкой, как бы намекающей на то, что у них есть теперь общая тайна. Эта оскорбительная наглая ухмылка не исчезла даже тогда, когда Ауриана прицелилась в него копьем. Она соизмерила силу своего броска с ритмом движения лошади и сосредоточилась на цели. Но каждая ее мышца уже была охвачена усталостью. Собрав в кулак последние силы, Ауриана метнула копье. Прицел был мастерски выверен, но ее броску не хватило мощи. Копье упало, не долетев Одберта, и поразило одного из воинов Видо. Когда этот человек упал, она услышала восторженные крики, вырвавшиеся из глоток соратников Бальдемара. Ауриана круто обернулась и успела увидеть поразительно юное лицо убитого ею воина — хорошо знакомое ей лицо…

«Ульрик! — ужаснулась Ауриана. — Нет, этого не может быть! Этого не должно быть!»

Волна жалости и боли захлестнула ее. Как могли допустить такое богини Судьбы? Почему именно ей суждено было убить Ульрика, человека, которому она обещала свое покровительство? И почему он шел пешком? Почему они не дали ему лошадь? Тогда бы она легко узнала его… Да, Ульрик был в своей семье скорее рабом, нежели сыном.

Отчаянье Аурианы нарастало. Обе лошади тем временем ускорили свой шаг и быстро приближались к воротам. Теперь уже девушка не могла поспеть за ними. Зигвульф, Торгильд, молодой Коньярик и лучшие бегуны хаттского войска оставили ее далеко позади.

Именно в этот момент Ауриана увидела картину, которая навсегда запечатлелась в ее памяти.