Сестры-близнецы, или Суд чести

— О, любовь моя. — Это было все, что он мог сказать.

Она высвободилась от него.

— Я пришла к тебе, Ники, потому что вообще не знаю, куда идти.

— Ты здесь, и это главное.

— После похорон я живу у тетки Розы, но там я больше не выдержу ни дня. Я оставила письмо, что больше к ним не вернусь.

— Я понимаю тебя. Ты можешь оставаться у меня.

Она непонимающе посмотрела на него.

— Но разве ты не обручен? Я хотела только попросить тебя помочь мне уладить мои дела.

— Да, конечно, я обручен, но об этом мы можем поговорить позже, не сейчас.

Она помолчала некоторое время.

— Ты, конечно, знаешь, что он был убит?

— Да, я знаю об этом.

— Это случилось три недели назад. Денщик нашел его утром мертвым. Застреленным. Это было кошмарное утро, не знаю, как я его пережила. Я на самом деле любила его, Ники.

— Это я знаю, — сказал он с горечью. — Ты говорила мне об этом не один раз.

— То было давно. Но и позже я любила его. Я долго размышляла об этом, но это правда. Я все еще любила его и после того, как я застала его в постели с мужчиной. Я пыталась убедить себя, что я его ненавижу, но все было напрасно. Сейчас я это понимаю.

— Поэтому ты и не ушла от него?

— Нет, что ты! Я отчаянно пыталась уйти от него. Жить с ним было просто унизительно.

Ему стало казаться, что она не говорит всей правды, что-то скрывает, может быть и от себя самой.

— Я должен признаться, что меня сильно задело, когда ты в октябре отправилась с ним в Восточную Пруссию. Сейчас я тебя понимаю.

— Он поклялся мне, что капрал Зоммер лгал, что он шантажировал его и делал все, чтобы ему отомстить, потому что не дал ему денег. Я поверила, потому что…

— …потому что хотела этому верить, — закончил он за нее.

— В начале я не жалела, что отправилась с ним в Алленштайн. Казалось, он изменился, во всяком случае в первое время. Я была ему нужна. Еще свежи были обвинения против него. — Она говорила не столько Николасу, сколько самой себе. Она вновь переживала все взлеты и падения своих чувств с ноября по июль. — После осуждения Хардена сложилось мнение, что он реабилитирован, и между нами все изменилось. Его карьера была снова вне опасности. И тогда все началось с Дмовски, его денщиком. С той поры, как он попал в наш дом…

— Это не тот, который его застрелил?

Казалось, вопрос привел ее в замешательство.

— Да, считают, что это был он, но…

— …но у тебя другое мнение.

Она отвела свой взгляд.

— Он отрицает это. — Она нервно передернула плечами.

— В газетах пишут, что все улики говорят против него.

Ее губы дернулись.

— Эта юридическая казуистика! Улики! Они за своими параграфами не желают видеть, что имеют дело с человеком. — Она решительно покачала головой. — Нет, это был не Дмовски.

— Откуда ты знаешь это так определенно?

Она стала покусывать ноготь указательного пальца, чего он за ней никогда не замечал.

— У меня такое предчувствие. Он был у нас в доме несколько месяцев, за это время можно узнать человека.

— Понятно, и тебе он нравился.

Несмотря на то что в комнате было тепло, она поежилась.

— Нет, вообще-то я его терпеть не могла, я потребовала от Ганса Гюнтера, чтобы он убрал его из дома. Это было после того, как я их застала вдвоем.

Она умолкла и сидела согнувшись, спрятав лицо в ладони и чуть дыша. Полночь давно миновала. Силы ее иссякли. Внезапно она подняла голову. Глаза были широко раскрыты и полны мольбы и страха.

— Пожалуйста, Ники, помоги мне уехать отсюда. Я не хочу ломать твою жизнь. Но у меня нет никого, кто бы мог мне помочь.

— Ты хочешь уехать? Куда?

— Куда угодно, только подальше от этого призрака, куда угодно, только бы не слышать ни одного немецкого слова и не видеть этих пруссаков, неважно, военных или штатских.

Слезы текли по ее щекам, и она дрожала всем телом. Пытаясь ее успокоить, Николас обнял ее.

— Успокойся. Я прошу тебя. Все прошло, все страшное позади. Ты можешь теперь во всем положиться на меня.

— Я хочу уехать отсюда.

— Я увезу тебя.

— Ты правда это сможешь? Тебе действительно могут дать отпуск? А как же с твоей помолвкой в Вене?

— Я не знаю. — Николас взял в ладони ее лицо и посмотрел ей в глаза. Их губы почти соприкоснулись. — Я не знаю, — повторил он. — Она мне очень нравится. Я твердо решил на ней жениться, основать семью, но… — И он умолк.

— Ты, наверное, думал, что я распрекрасно живу и радуюсь в Алленштайне. — Она горько рассмеялась. — Тебя это удивит: Ганс Гюнтер знал о нас, знал все это время. Но сказал мне об этом только тогда, когда я застала его с Дмовски. Я потребовала развода, а он отказался, позвал Цедлитцев в Алленштайн, и все трое были против меня. Еще он сказал, что ты обручен. Поэтому я не обратилась к тебе за помощью. — Она лихорадочно терла глаза. — Тогда я не была в таком отчаянии, как сейчас, не смогла настоять на разводе и осталась у него.

Николас снова ясно почувствовал, что Алекса не сказала всей правды.

— Ты его боялась?

Казалось, что прозвучало слово, которого она ждала, потому что Алекса живо встрепенулась.

— Да, очень. Он мог быть предупредительным и милым, но иногда просто ужасным. — Она встала. — Давай не будем больше о нем. Я хочу все забыть. — Она прошлась по комнате, затем внезапно остановилась перед ним. — Что мне делать сейчас? Ты не мог бы отвезти меня в отель? У меня нет чемодана, даже зубной щетки нет. В кошельке у меня всего пятьдесят марок, и это все.

— Ах, о чем ты! Ты переночуешь здесь, а утром, когда отдохнешь, мы все обсудим.

Она покачала головой.

— Нет, я не могу оставаться здесь. Что могут подумать люди?

— Какие люди?

Она нервно рассмеялась.

— Твоя экономка, денщик, почтальон, все.

Он взглянул на нее. Ее неожиданное появление заставило его забыть о действительности. Теперь у него начали закрадываться сомнения.

— Давай посмотрим на вещи, как они есть. Ты пришла, потому что, кроме меня, тебе не к кому обратиться за помощью. Тебе нужна помощь, и я готов тебе помочь.

— Я хочу уехать! Прочь из этого города, из этой страны!

— Одна? Со мной или с кем-то другим?

Алекса вздрогнула, как будто он ее ударил.

— Как тебе пришло в голову, что может быть кто-то другой? Разве я пришла бы тогда к тебе?

Ее горячий протест изумил его. Но он все еще не был готов ради нее изменить свою жизнь, во всяком случае прямо сейчас. Пытаясь успокоить ее, он положил руку ей на плечо.

— Послушай, если ты хочешь уехать из Берлина, я охотно тебе помогу, и это тебя ни к чему не обяжет.

Она потянулась к нему и коснулась щекой его щеки.

— Я люблю тебя, Ники.

Он не поверил своим ушам.

— И когда же это случилось?

Она рассмеялась, увидев растерянное, недоверчивое выражение на его лице.

— Я люблю тебя, и, наверное, все время любила, сама не замечая. Помнишь последнее лето? Наши встречи в Глинике? Если это была не любовь, то что же?

Но он хорошо помнил, что она дважды без объяснения и не прощаясь покидала его.

— Тогда ты любила своего мужа.

Улыбка исчезла с ее лица.

— Наверное, женщина может любить одновременно двоих. Конечно, это не в порядке вещей, и она зачастую не признается в этом и самой себе. — Она взглянула на часы на секретере в стиле барокко. — Боже мой, уже половина второго!

— Ты совершенно без сил, надо срочно ложиться спать.

Она нахмурилась.

— Может быть, мне все же лучше пойти в отель?

— Фрау Герхардт постелит мне здесь на диване, а ты будешь спать в спальне. Все приличия будут соблюдены.

Он позвонил, и буквально через минуту появилась фрау Герхардт.

— Вы звонили, господин граф? — в ее тоне сквозило явное неодобрение.

— Я знал, что вы еще не спите, фрау Герхардт.

— Я как раз собиралась ложиться.

— Я рад, что не разбудил вас. Постелите мне, пожалуйста, здесь на диване, моя свояченица будет спать в спальне. Она неожиданно приехала в Берлин. Видимо, ее письмо затерялось.