Сэру Филиппу, с любовью

А что сэр Филипп знает о ней такого, что вдруг заставило его сделать предложение практически незнакомой девушке? Элоиза попыталась вспомнить все, что ей когда-либо приходилось сообщать сэру Филиппу о себе.

Ей двадцать восемь лет.

У нее каштановые волосы. Все зубы — свои.

У нее серые глаза.

У Элоизы большая, дружная семья.

Один из ее братьев — виконт.

Ее отец умер, когда она была еще ребенком. Трудно поверить, но причиной его смерти был укус шмеля.

Она очень болтлива (“Господи, и зачем я написала ему об этом?!”).

Она любит читать стихи и романы, но никак не научные — не говоря уже, избави Бог, о философских! — трактаты.

Она никогда не была за пределами Англии, если не считать Шотландии.

Ее любимый цвет — темно-красный.

Она не любит баранину и терпеть не может кровяную колбасу.

Снова нервный смешок сорвался с губ Элоизы. Нечего сказать, прекрасную невесту представляла она собой!

Элоиза выглянула в окно, словно могла определить, где именно она в данный момент находится.

За окном тянулись бесконечные зеленые холмы. Подобный пейзаж можно наблюдать практически в любой точке старой доброй Англии.

Сложив письмо сэра Филиппа вчетверо, Элоиза снова засунула его под ленту, в общую пачку, а пачку убрала в сумочку. С минуту она сидела задумавшись, нервно барабаня пальцами по коленям.

Да и было отчего нервничать. Элоиза покинула родимый дом, привычный быт. Ей предстояло проехать едва ли не пол-Англии. И ни одна живая душа, кроме самой Элоизы, об этом не знала.

Даже сам сэр Филипп.

Элоиза так спешно покинула Лондон, что даже не удосужилась предупредить Филиппа, что едет. Не то чтобы она забыла написать ему письмо — просто почему-то все откладывала его написание, пока уже не стало поздно.

Была, правда, и еще одна причина… Если бы Элоиза предупредила сэра Филиппа, что едет к нему, то уже не могла бы отказаться от своего плана — это было бы невежливо. А так она в любой момент еще может передумать и повернуть обратно… Элоиза пыталась уверить себя, что поступила так потому, что в любой ситуации любит оставлять за собой право выбора окончательного варианта. Однако в глубине души она понимала, что причина не в этом: на самом деле ее просто немного пугала неизвестность.

Отъезжая все дальше и дальше от Лондона, Элоиза пыталась уверить себя, что сэр Филипп не обидится, если она явится без предупреждения. Разве не сам он пригласил ее погостить у него?

Филипп встал с постели и, подойдя к окну, раздвинул шторы. За окном смеялся новый — ясный и солнечный — день.

Ясный и солнечный…

Направившись в смежную с его спальней комнату, Филипп обнаружил там свою одежду, тщательно вычищенную и отглаженную слугами. Филипп распорядился, чтобы его одежду оставляли в этой комнате: после смерти Марины он не любил — хотя сам не мог бы объяснить почему, — чтобы слуги входили в спальню, нарушая его сон.

Филипп даже уволил Майлза Картера, хотя этот малый, казалось бы, делал все, чтобы после смерти жены стать Филиппу настоящим другом. Но почему-то все искренние попытки Майлза утешить хозяина приобретали обратное действие, и, в конце концов, Филипп решил расстаться со своим секретарем, снабдив его платой за полгода вперед и отличным рекомендательным письмом.

После смерти жены Филипп сильно изменился. Раньше он, бывало, остро чувствовал отсутствие необходимого ему собеседника, поскольку Марина чаще всего находилась в невменяемом состоянии. Теперь же Филипп, напротив, замкнулся в себе и не хотел никого видеть.

Порой Филиппа беспокоило, что такое состояние не совсем нормально, и, чтобы избавиться от этого, он пытался завязать хоть какой-то контакт с миром, лежащим за стенами его дома. Поэтому, получив письмо с соболезнованиями от некой мисс Элоизы Бриджертон, он словно ухватился за ниточку, связывающую его с таинственной незнакомкой из внешнего мира. Ответ на письмо мисс Бриджертон, в свою очередь, повлек ее ответ… и так продолжалось полгода, пока Филипп, наконец, не осмелел настолько, что решился сделать своей корреспондентке не то чтобы предложение, но нечто очень близкое к тому. Ответом была тишина, длящаяся вот уже целый месяц, особенно угнетающая его потому, что раньше Элоиза отвечала на его письма с завидной аккуратностью. Неужели он слишком поспешил?

Филипп нахмурился. Загадочная незнакомка Элоиза Бриджертон была, если разобраться, не такой уж и загадочной: из ее писем у Филиппа сложился образ открытой, бесхитростной и какой-то очень солнечной девушки. После вечно пребывающей в меланхолии Марины такая жена стала бы для него настоящим лучом света.

Филипп натянул грубоватую холщовую рубаху — этот день он собирался провести в оранжерее, с головой погрузившись в работу, а следовательно, не было смысла одеваться иначе. Но, как ни пытался Филипп сосредоточиться на мыслях о растениях и семенах, в голову упорно лезло другое. Почему все-таки эта Элоиза стала отдаляться от него? Уж не испугал ли он ее? А жаль, черт побери — лучшей кандидатки в жены Филипп не мог себе и представить. Впрочем, он заботится даже не о себе — детям срочно нужна мать, а то ему не всегда удается справляться с ними…

Филипп снова вздохнул. Эх, вот в этом-то и загвоздка… Какая женщина, взглянув хотя бы раз на этих маленьких монстров, согласится стать для них нянькой на всю жизнь — или, по крайней мере, до тех пор, пока они не повзрослеют.

Мисс Бриджертон двадцать восемь лет, и, судя по всему, она не замужем. Возможно, она уже отчаялась найти мужа, если переписывалась целый год с практически незнакомым мужчиной. А почему он ей, собственно, не пара? У него обширное поместье, он далеко не беден, и ему всего тридцать лет. Неужели ей этого недостаточно?

Ругаясь себе под нос, Филипп натянул шерстяные брюки, в которых обычно работал. Стало быть, мисс Бриджертон нужен лучший муж, если она не сочла Филиппа достойным даже того, чтобы отказать ему в письме…

Ба-бах!!!

Филипп с недоумением посмотрел на потолок. Откуда этот грохот? Несмотря на то что дому уже больше ста лет, он еще очень прочный… Дети, должно быть, уронили (а, скорее всего, нарочно бросили) нечто уж очень тяжелое, если заставили сотрясаться такой мощный потолок!

Ба-бах!!!

Новый грохот был еще громче прежнего. Но почему, собственно, он должен беспокоиться? Что бы там ни вытворяли дети, няня наверняка сейчас с ними, и приструнить их — ее обязанность. Иначе за что же он ей платит? А он уже через минуту наденет ботинки и выйдет из дома, и совесть его будет чиста, словно он ничего и не слышал — кто сможет сказать, раньше или позже он покинул дом, чем раздался грохот? С глаз долой — из сердца вон!

Никогда еще, наверное, Филипп не надевал ботинки столь быстро. Через минуту он уже сбегал по лестнице словно ошпаренный.

— Сэр Филипп! Сэр Филипп!

Черт побери! Дворецкий! Филипп сделал вид, что не слышит.

— Сэр Филипп!

— Проклятие! — пробормотал он себе под нос. Но не отвечать было невозможно, иначе слуги, чего доброго, решат, что хозяин оглох.

— В чем дело, Ганнинг? — проворчал Филипп, оборачиваясь. — Пожар?

— Вас желает видеть дама, сэр, — кашлянув, проговорил тот.

— Дама? — растерянно повторил Филипп. — Так это она здесь… э-э-э…

—

Грохочет? — пришел ему на помощь Ганнинг.

—

Да.

— Никак нет, это дети, сэр.

— Кто бы сомневался! — фыркнул Филипп. — Кто еще может так грохотать?

— Надеюсь, они ничего не сломали, сэр.

— Хотелось бы надеяться, но это было бы чудом.

— Вас желает видеть дама, сэр, — напомнил дворецкий. Филипп нахмурился. Как ему казалось, он никого сегодня не ждал. Кого еще черт принес в столь ранний час?

Ганнинг попробовал улыбнуться, но улыбка вышла натянутой.

— Удивлены, сэр? Разве у нас никогда не было посетителей? Ганнинг служил в доме с незапамятных времен — еще задолго до рождения Филиппа — и привык обращаться с молодым барином почти запанибрата, как и большинство старых дворецких. Филипп давно привык к этому и уже не тешил себя надеждой что-либо изменить.