Любовь-волшебница

Нелла бросилась вслед за хозяйкой.

— Отлично. Нам нужно переодеться и идти собирать ветки рябины.

— Зачем?

— Я хочу развесить их по всему замку, чтобы ослабить силу проклятия, — ответила Софи, бросаясь вверх по лестнице.

— Лэрду это не понравится, — отозвалась Нелла, следуя за хозяйкой.

— Значит, мы ничего ему не скажем.

Алпин понимал, что ему не следует идти в главный зал, но тем не менее продолжал шагать. Там будет Софи с ее улыбкой, немеркнущей надеждой и той невинной красотой, что заставляла его страдать. Но избегать ее было не в его силах; к собственному удивлению, он подсматривал за ней, как влюбленный юнец. Впрочем, у нее, кажется, был особый талант выскакивать из-за каждого угла. Он решил — хватит прятаться в собственном доме, и вот теперь решительно шагнул в главный зал, чтобы со всего размаха удариться обо что-то твердое.

Алпин тихо выругался. Какой дурак поставил табурет на стул прямо в дверях? И тут на него упало что-то мягкое. Софи — немедленно откликнулось его тело. Он быстро обхватил ее руками, чтобы она не упала на иол. Тем не менее потерял равновесие сам и, понимая, что ему не устоять на ногах, развернулся, чтобы принять на себя основной удар при падении. Он упал на спину, а Софи, источающая сладкий запах и заодно поток ругательств, распростерлась на нем сверху.

Он тут же с какой-то болезненной отчетливостью понял, как чудесно держать ее в объятиях. Аромат ее тела кружил голову — волнующая смесь запаха женщины, ее чистой кожи и аромата лаванды. Когда она слегка шевельнулась, он сильнее стиснул ее в объятиях, не желая выпускать на свободу. Он слышал, как убыстряется биение ее крови, чувствовал, как нарастает в ней жар, но — какое разочарование — она тоже его боялась! Он сделал глубокий вдох и вдруг понял, что это вовсе не страх. В ней поднималось желание. Алпину захотелось немедленно перебросить ее через плечо и утащить в спальню, но, разумеется, он не сделал ничего подобного. Он спокойно взглянул в ее широко раскрытые глаза — очень нелегко далось ему это спокойствие, — заметив попутно, что под наплывом страстного желания ее глаза сделались скорее зелеными, чем голубыми.

— Могу я узнать, чем вы здесь занимались?

Он взглядом указал ей на стул и табурет.

— Хотела повесить над дверью ветки рябины, — ответила она.

— И некому было помочь?

— Я никого не просила. Хотела сделать это втайне. Позвала бы кого-нибудь на помощь — и все бы узнали, разве нет?

Алпин взглянул на ветки, прибитые поверх дверей, ведущих в главный зал, и вздохнул, снова пристально глядя ей в лицо.

— Зачем?

— Для защиты. Вы пытаетесь побороть проклятие, — принялась она торопливо объяснять, не давая ему возможности возразить. — Вот я и решила сделать все, что в моих силах, чтобы вам помочь. Вас нужно окружить защитой, поставить щит на пути злых сил. Разместить предметы, которые укрепят вашу волю к борьбе или по крайней мере будут ее питать. — Софи вздохнула. — Знаю, что вам это не по нраву, поэтому хотела сделать все втайне.

— Значит, вы собирались мне лгать?

— Нет! Я вообще не собиралась вам ничего говорить. Вам нужны все эти предметы, чтобы укрепить волю, пока я найду способ исцеления. Но я знала, что вы будете все отрицать, спорить со мной. Поэтому решила, что проще всего самой схватить поводья и устремиться вперед без оглядки.

— И переехать меня.

— Ну, — она поморщилась, затем улыбнулась, — скорее, я хочу скакать рядом с вами.

Все это, разумеется, глупость, размышлял Алпин. Рябина, волшебные камни, особые травы и прочие фокусы его не спасут. Надежда, которой лучились ее прекрасные глаза, вызывала в нем и восхищение, и раздражение. Ему хотелось и упиваться этой сладостью, и раздавить ее с помощью холодной, жестокой правды. Софи сведет его с ума гораздо раньше, чем проклятие, когда оно наберет полную силу.

Но потом он спросил себя — а когда в последний раз хоть кто-нибудь в стенах Нохдаэда позволил себе надеяться? И разве было так, чтобы кто-нибудь изо всех сил старался ему помочь? На его памяти — никогда; таков был его ответ самому себе. Алпин не разделял ее надежд, но желание девушки помочь затронуло какие-то чувствительные струны в его душе. Он положил ладонь ей на затылок, перебирая в пальцах ее длинные мягкие волосы, и заставил нагнуться, чтобы коснуться губами ее губ. Ощущение ее стройного тела, ее аромат и даже глупые попытки помочь сломили его сопротивление, разбили вдребезги. Он должен ее поцеловать, сорвать с ее губ вкус сладкой невинности, драгоценной, но бесплодной надежды, ее желания.

Софи замерла, когда он пощекотал ее губами. Кровь вскипела, и она судорожно вздохнула. Поцелуй Алпина меж тем обретал силу и становился требовательным, и вот его язык завладел ее ртом. Дерзкое вторжение должно было бы напугать или рассердить Софи, но ничего подобного — оно ее воспламенило. Каждое движение языка поднимало в ней новую жаркую волну. Ей не было нужды чувствовать, как твердеет его тело. Она и так знала, что он ее хочет. Желание наполняло его поцелуй, придавало особый вкус его языку. Его желание разжигало ее собственное. Вспыхнувшая в ней страсть кружила голову, манила сладостью, которой ей не хотелось сопротивляться.

— Странное место вы выбрали для ухаживаний, — раздался низкий голос. — Могли бы найти местечко поукромней.

Он оторвался от ее губ, и Софи почувствовала себя растерянной и брошенной. Одним грациозным движением Алпин вскочил, держа ее на руках, и осторожно поставил на ноги. Софи покачнулась, но, заметив, что рядом стоит Эрик, попыталась быстро привести себя в порядок. Она была жестоко разочарована, что их поцелуй закончился, и, более того, вдруг отчаянно захотела остаться наедине с собой; После того как она испытала нечто столь потрясающее, разбередившее ее душу, она нуждалась в покое и одиночестве, чтобы разобраться в собственных чувствах и мыслях. Уйти было бы легко, но нельзя же дать повод думать, что она бежит прочь из-за стыда и смущения.

— Софи упала, я ее поймал, — объяснил Алпин, пристально глядя на Эрика, лишая того возможности спорить.

Эрик выдержал его холодный взгляд, а потом, пожав плечами, поднял опрокинутые стул и табурет.

— Что с мебелью?

— Табурет был на стуле, а леди Софи была на табурете. Я натолкнулся на них на ходу.

— Зачем вам это понадобилось, миледи? — поинтересовался Эрик, но Алпин молча указал кивком куда-то поверх двери. — А, ясно. Ветки рябины.

— Да, — ответила Софи. — Как известно, они защищают от порчи.

— Вы опоздали с этим примерно на четыреста тридцать лет, — пробормотал Алпин, встретив сердитый взгляд Софи. — И где еще вы собирались их развесить?

— Везде, где можно. У меня есть еще кое-какие мысли. Но ведь вы не согласитесь носить амулет или два, не так ли?

— Чтобы греметь ими, как Нелла? Нет. Думаю, не стоит. — Он взглянул на ветви рябины над дверью главного зала. — Кажется, мне и без того придется любоваться вянущей растительностью. Полагаю, это можно счесть колдовством.

— А я считаю их целительными.

Поймав его веселый недоверчивый взгляд, Софи решила, что пора удалиться со сцены.

— Пойду к себе, умоюсь, — пробормотала она, торопливо выскакивая за дверь.

Алпина удивило, как посмотрела на него Нелла, прежде чем последовать за хозяйкой. Покачав головой, он взглянул на Эрика, который, как оказалось, рассматривал его так внимательно, что Алпину сделалось неловко. Не стоило целовать Софи, это было ошибкой. Он поддался слабости. Поделом, что его застали на месте преступления.

— То, что ты видел, было следствием минутного помрачения рассудка, — сказал Алпин прежде, чем Эрик успел заговорить.

— Вы уверены, что ничего более? — спросил слуга.

— Да, и ничего другого тут быть не может. Не для меня такая женщина, как леди Софи Хей. Слишком нежная, слишком милая, слишком исполненная надежд.

— Приправленных изрядной долей колкости, упрямства и страсти.

— Да. Восхитительная смесь, — тихо сказал Алпин, качая головой. — Софи нужны смех, солнце, любовь. Я не могу ей их дать. Она мне нравится — впервые вижу женщину, которая не испытывает передо мной страха и предлагает помощь. Но мне придется отказаться от нее. Когда она поймет, что бессильна мне помочь, она утратит ту наивную веру, которая меня в ней привлекает. Если я попытаюсь ее удержать, она увидит, как я, подобно моим предкам, превращаюсь в чудовище. Может быть, это признак трусости, пусть так, но мне невыносима мысль о том, что я увижу, как она начинает меня бояться. Она будет осыпать меня бранью, видя, что я скорее зверь, чем человек.