Любовь-волшебница

Она вся напряглась, стоило ему коснуться маленького пергамента.

— Написано кровью. — Алпин пробежал глазами сделанную в спешке запись. — Гнев за гнев, — пробормотал он и нахмурился. — Черт, не силен я в латыни.

— Позвольте мне, милорд. — Она видела, как вздрогнули трое сидящих за столом. — Без колдовских трав и всего прочего эти слова вреда не причинят. — И она начала читать: — «Гнев за гнев, боль за боль, кровь за кровь, жизнь за жизнь. Если мое дитя пойдет тропой одиночества, пусть то же будет и с твоим. Если мой сын станет изгоем, пусть станет изгоем и твой. Твой первенец узнает лишь печаль, и так же его сын, и сын его сына, и так будет, пока семя Маккорди не истощится от ненависти и не растает в тумане. — Она сделала небольшую паузу и продолжила: — От заката первого дня, когда следующий Маккорди станет мужчиной, тьма сделается его возлюбленной, кровь — его вином. Ярость похитит его душу, смертельная тоска сожрет сердце, и он превратится в порождение кошмара. Ему не познать красоты, не познать любви, не познать покоя. Именем Маккорди будут клясться нечестивцы, а праведники содрогнутся, слушая его историю. — Последовала еще одна пауза, и она закончила: — Так тому быть, и быть вовеки, пока не найдется тот, кто сумеет выйти из мрака гордыни, презреть богатство и поступать так, как велит сердце. А до тех пор — пусть будет как сказано».

Эрик и Нелла перекрестились, и Софи согласно кивнула. Лэрд молчал, уставясь неподвижным взглядом на пергаменты, но она чувствовала его гнев. Ясно, ему не хочется признавать, что проклятие существует, но часть его души уже поверила.

— Зачем записывать такую гнусность? — спросил он наконец. — Пусть бы слова сгинули без следа, как и ведьма, которая их произносила.

— Потому что Морвин хотела в точности сохранить все сказанное, чтобы кто-нибудь сумел впоследствии уничтожить проклятие, — объяснила Софи. — Всю жизнь Морвин пыталась исправить зло, которое сотворила сестра. Ее постигла неудача. Но она надеялась, что будущим поколениям это окажется под силу.

— И вы решили, что вы та самая, не так ли?

Его язвительность жалила в самое сердце.

— А почему бы нет? По крайней мере позвольте мне хотя бы попытаться. Что в этом плохого?

— Что в этом плохого? Полагаю, ваша родственница Рона показала, что выйдет, если позволить колдовать женщине рода Голтов. Простите, но я никак не могу верить ни одной женщине из этого рода, даже если она предлагает помощь.

— Тогда считайте, что я пекусь о собственном благополучии. Видите ли, милорд, тот, кто насылает проклятие, должен заплатить за это высокую цену. Когда Рона прокляла ваше семейство, она прокляла заодно и свое собственное. Недаром говорят — наложенное проклятие вернется к тебе же, да с утроенной силой. Каждый Маккорди, в ком течет кровь Кьяра, обречен страдать; та же участь ожидает любую кровную родственницу Роны.

— По мне, у вас вполне цветущий вид.

«Слишком цветущий», — подумал он, стараясь вообще не замечать, как она красива.

— Рона прокляла вашу душу, ваше сердце. Тем самым она отняла право на счастье у всех женщин своего рода. Стоит ей встретить любовь, познать радость взаимности, как она теряет эту любовь. Ни одной из женщин рода Голтов, потомков Роны, не удавалось исполнить желание своего сердца. Ее любовь живет лишь столько, чтобы она успела познать ее радость, привыкнуть к ней. Любовь становится потребностью — и умирает.

— Может быть, это слух, пущенный, чтобы оправдать неумение сделать правильный выбор?

Софи выругалась про себя.

— Вы действительно думаете, что четыреста тридцать пять лет все женщины в потомстве Роны были так глупы, что дарили свое сердце кому попало? Все женщины, без исключения, милорд, заканчивали жизнь в отчаянии. Сердечная мука была глубокой и нескончаемой. И тем, кому все же удавалось выйти замуж за своих любимых, приходилось еще тяжелее. Они оказывались во власти мужчины, которого любили, который и их любил когда-то, да разлюбил навсегда. Кое-кому из них пришлось прожить долгую жизнь, и страдание их было долгим, очень долгим. Другие не находили в себе сил пережить утрату любви. Они кончали с собой, презрев муки ада, уготованные самоубийцам. Моя мать бросилась в море, не в силах терпеть сердечную боль. Эту боль не могла смягчить даже любовь к детям.

Тяжелое молчание нарушил Эрик:

— Значит, вы думаете, что мы прокляты? Что все Маккорди обязаны своей злосчастной судьбой одной разгневанной женщине?

— Так разве не стали вы изгоями? — тихо спросила Софи. — И не живете во мраке? Над деревней сияет солнце, а ваш дом утопает в тени. Полагаете, этому есть естественное объяснение?

— Если Морвин не сумела справиться с проклятием, с чего вы решили, что выйдет у вас? — спросил Алпин.

— Ну… Морвин ведь сюда не приезжала, — ответила Софи. — Сомневаюсь, чтобы это сделала хоть одна из Голтов. Вот, возможно, и причина. Я почти уверена — я первая, кто пытается уничтожить проклятие с тех пор, как Морвин спрятала этот сундучок. Вы можете не верить в проклятия, милорд, но я-то верю и хочу попытаться положить конец одному из них. Не хочу, чтобы еще одна женщина из нашего рода от отчаяния бросилась в море, — тихо добавила она.

Эти последние слова остановили готовую сорваться с языка Алпина реплику. Он отказался от всяких надежд, но лишить надежды эту девушку? Жалкое это занятие — цепляться за надежду. Горькое, бесплодное и мучительное, но пусть она сама откроет жестокую правду.

— Тогда можете остаться. Испытайте свои штучки, но меня подобной чепухой прошу не беспокоить.

И прежде чем она успела возразить, Алпин кликнул двух служанок, чтобы проводили Софи и Неллу в отведенную им комнату. Софи решила, что действовала достаточно жестко. На сегодня с него хватит. Главное, она получила разрешение остаться и попытаться найти способ уничтожить проклятие. Может быть, ей и не понадобится его участие; если же понадобится, теперь у нее есть время и возможность его уговорить. Шагая вместе с Неллой в сопровождении горничных, она молилась, чтобы затеплившаяся в ней надежда не была обречена на скорую гибель.

Алпин не сводил взгляда с двери, за которой исчезли леди Софи и ее горничная. Сделал большой глоток вина, особого напитка, который приготавливался специально для него, — насыщенной смеси вина с овечьей кровью. Напиток утолял жажду, растущую год от года. Разве какая-то большеглазая девица может предложить лекарство? Ему бы радоваться, что женщины Голтов, потомки Роны, оказывается, страдают не меньше, чем его род. Но радости не было. Никто из них не заслужил того, что на них обрушилось! Хотелось по-прежнему презирать самую возможность проклятия. Но к его собственному удивлению, решимость его оказалась поколебленной, и это его разозлило.

— А вдруг она поможет — как знать? — Эрик внимательно наблюдал за хозяином.

— Значит, ты действительно считаешь, что я проклят? — протянул Алпин. — Значит, в наших бедах повинна давным-давно умершая баба, которая однажды ночью попрыгала вокруг костра, бормоча бессмысленные слова и бросая в огонь какую-то солому?

С болезненной гримасой на лице Эрик провел рукой по неровно остриженным темным волосам.

— Отчего вы так упорствуете, считая проклятие вымыслом? То, что мучает вас, как и всех лэрдов Маккорди за эти сотни лет, слишком странно и необъяснимо.

— Не каждый морок ищет многих жертв. Не всякую болезнь назовешь обычной. И если мой недуг из числа редких, это не значит, что он является следствием колдовства или проклятия.

— Но если вы всерьез думаете, что дело тут просто в плохой крови, почему же вы разрешили девушке остаться?

Алпин поморщился:

— Минутная слабость или помутнение рассудка. Она не хочет, чтобы женщины семьи Голтов с отчаяния бросались в море. У меня не осталось надежды, но убивать ее надежду — нет, этого я не могу. Ее надежда и без того скоро умрет.

— Иногда мне кажется, что в этом-то наша беда. Мы потеряли надежду!

— Только глупец цепляется за надежду целых четыреста лет, — простонал Алпин.