Навеки моя

– Но ведь это жестоко. Почему их никто не остановит?

Ее лицо было так близко, что он мог сосчитать ее ресницы и разглядеть узор из бледных жилок на радужной оболочке глаз, этот узор оттенял их голубизну и придавал им сходство с расколотым хрусталем. Как ему хотелось накрыть ее маленькую ручку своей, наклониться вперед и…

Бартоломью мысленно встряхнулся. Бога ради, скоро эта девушка станет его племянницей. И даже если этого не случится… Эри Скотт была хрупким, изящно слепленным созданием из хрусталя, чистым и сияющим. Он же был неуклюжим, несоразмерно большим глиняным горшком. Для него даже думать о ней с таким желанием было совершенно недопустимо.

– Разве рыба не принадлежит морским животным так же, как она принадлежит человеку? – ее голубые глаза потемнели от гнева.

Бартоломью глубоко вздохнул и покрыл свое вожделение к ней ледяным чувством вины перед племянником, как первый мороз сковывает бурную воду.

– Рыбаки всего лишь пытаются выжить, их нельзя винить за это. Да и закон на их стороне. Во всяком случае, пока кто-нибудь не попытается взглянуть дальше очередной тарелки с дымящимися устрицами и не получит достаточно влияния, чтобы изменить существующее положение вещей, ровным счетом ничего нельзя сделать.

К его разочарованию, Эри убрала свою ручку с его руки, сделав Бартоломью на удивление покинутым и одиноким.

Долгое время она невидящим взором смотрела на дорогу впереди, сжав свой чувственный рот. Когда же заговорила, ее голос был мягким и мечтательным, как будто она просто выражала свои мысли вслух.

– Самые порочные поступки совершаются помимо воли.

Ошеломленный, Бартоломью уставился на нее в немом удивлении. Любое существо женского рода, излагающее греческую философию, удивляло его. Услышать же подобное от такой девушки-нимфы, какой была Эри, было одновременно и потрясающе и волнующе. С улыбкой, такой широкой, что она затронула лицевые мускулы, которыми он, казалось, не пользовался много лет, он предложил ей свое любимое изречение:

– Тот, кто совершает подобные деяния, находится в худшем положении, чем тот, кто знает, в чем заключается добро, но одержим страстями…

– Потому что первый не может не творить зло, – закончила за него Эри, и ее глаза заблестели от восхищения. Она была права; его тело выглядит так, как будто ему место на борцовском ковре или за плугом, но в нем скрывается душа поэта. – Вы читали Платона?

– Кое-что. Кто научил вас его философии? Осмелится ли она сказать ему правду? Во всяком случае, ничего плохого не случится, если она скажет ему, откуда ее корни.

– Моя мать. Она родилась на Крите.

Его брови выгнулись дугой от удивления:

– Вы гречанка?

– Только наполовину. Мой отец был англичанином.

Бартоломью заметил, что она говорит о своих родителях в прошедшем времени, по не придал этому особого значения. Он был просто счастлив оттого, что наконец нашелся кто-то, близкий по духу.

– У Платона было еще одно высказывание, которое может показаться вам подходящим к случаю, – сказал он.

– Какое же?

– Благодаря естественному порядку, который поддерживает Господь, он наблюдает за тем, чтобы всегда вершилось правосудие.

Глаза Эри наполнились мукой, она опустила взгляд и уставилась вдаль.

– Я надеюсь, Господь заботится об этом, мистер Нун. Больше всего на свете я надеюсь на это.

Ее голос был мягким, но тон его горячим. Таким горячим и напористым, что он подивился, не думает ли она по-прежнему о морских котиках или о чем-то еще более личном. Ее неожиданная уязвимость ошеломила его, он почувствовал стремление защитить, приласкать ее. Но он не сказал ничего.

Вскоре шумные улицы и проспекты Портленда остались позади. Дорога сузилась и стала хуже. Дома стали меньше, проще, и расстояние между ними увеличилось. Вечнозеленые леса, устланные папоротниками, чья темная зелень едва виднелась сквозь густую тень, сорвали нежное восхищенное восклицание с полураскрытых губ молодой пассажирки Бартоломью Нуна. Несколько диких ярко-розовых цветков азалии [4], распустившихся благодаря не по сезону теплой погоде, стоявшей последние недели, образовывали поразительный контраст со строгими зеленым и коричневым тонами леса.

Хороня свою печаль в мыслях о своем будущем доме, Эри сказала:

– Могу я кое о чем вас спросить, мистер Нун?

Он взглянул на нее и с облегчением увидел, что грусть исчезла у нее из глаз.

– Разумеется, спрашивайте о чем вам угодно.

Ее взор остановился на больших обнаженных руках, покоящихся у него между колен; казалось, что он едва держит вожжи, но Эри знала, что лошади и повозка будут делать только то, что нужно ему. Руки были крупными, а пальцы на них – толстыми, но они отнюдь не выглядели обрубками. Приятные руки, решила она, хотя сильно загорелая кожа на них и была испещрена мелкими шрамами. Были ли его ладони твердыми и грубыми от мозолей, и как бы они ощущались на ее коже?

Разволновавшись от своих беспорядочных мыслей, она выпалила то, что было у нее на уме:

– А… на моего жениха, Причарда Монтира, так же приятно смотреть, как на вас, или он коротышка с покрытым оспинами лицом и большой лысиной?

Бартоломью бросил на нее удивленный взгляд, а потом запрокинул голову и расхохотался.

– Нет, – сказал он, справившись наконец с приступом веселья. – Причард совсем не похож на меня. Он меньше ростом, но уж никак не коротышка. Собственно, мы с ним не кровные родственники. Его мать и моя жена – сестры.

Это заставило ее поднять голову.

– Ваша жена?

– Да.

«Почему эта новость так ее расстроила?»

– Она тоже живет на маяке?

– Да, – он выругал себя за унылую нотку, которая вкралась в его голос. – На станции два дома, оба новые и хорошо оборудованные, но у нас нет электричества или хотя бы газового освещения, потому что мы живем очень далеко и уединенно. Хестер и я живем в одном из домов, а вы и Причард будете делить второй с первым помощником смотрителя, Симом.

– Вот как, – похоже, Эри взвешивала все им сказанное. – Сим не женат?

Бартоломью коротко рассмеялся:

– Этот старый морской волк. Ему уже порядком за шестьдесят, и он так просолился за годы, проведенные на море, что ни одна женщина не смогла бы жить с ним. В одной комнате, во всяком случае, – добавил он, не желая встревожить ее. – Собственно, он приятен в общении, и с ним можно легко ладить, если только не трогать его трубку. Или его коз.

– Он держит коз? А другие животные там есть?

– Две дойные коровы, четыре лошади, курицы, две козы и мои китайские фазаны.

Он почувствовал, что она смотрит на него, и не мог удержаться, чтобы не взглянуть на нее в ответ. Ее глаза светились восторгом.

– Вы разводите фазанов? – спросила она.

Повозка подпрыгнула, когда переднее колесо налетело на камень. Она вцепилась ему в бедро, чтобы не упасть ему на колени, и ее грудь прижалась к его руке. У него участился пульс. Он сильно натянул вожжи, чтобы не потянуться к ней. Колесо соскочило с камня, и повозка выровнялась. Даже после того как Эри выпрямилась и отпустила его ногу, прошло несколько секунд, прежде чем он смог заговорить спокойно.

– Один из наших орегонских судей, Оуэн Дэнни, увидел этих фазанов в Шанхае, когда был там генеральным консулом лет десять назад, – сказал Бартоломью. – Они так понравились Дэнни, что он привез несколько клеток домой, чтобы разводить их здесь. Я заинтересовался ими около пяти лет назад, но в то время я был слишком занят, присматривая за фермой отца после его смерти. Это одна из причин, по которой я согласился на работу главного смотрителя маяка на мысе Мире, так что теперь я могу разводить их. Я продаю птиц людям, которые надеются, что они у них приживутся, по всей стране. Только вчера я отправил партию фазанов в Кентукки.

– Как это восхитительно. Я люблю птиц. Я могу помогать ухаживать за ними?

Он бы хотел, чтобы она не улыбалась ему так, эти голубые глаза излучали столько радости, ее чувственные полуоткрытые губы были так влажны… Она возбуждала в нем желание, которое он не мог утолить. Он наклонился вперед, чтобы скрыть то воздействие, которое она на него оказывала, и произнес: