Горе от богатства

– Хорошо, папа.

Мистер Гудзон оказался йоркширцем крепкого телосложения с роскошными бакенбардами. Его тринадцатилетняя дочь тихо, как мышка, сидела, сложив на коленях руки, и не принимала участия в беседе. Подали чай. Сразу же стало ясно, что Уильям Гудзон не станет тратить время на обмен светскими любезностями, и Александр подумал, что визит, пожалуй, будет не таким скучным, как он ожидал.

– Лондонские политики пристально следят за тем, что здесь происходит. – Мистер Гудзон сразу перешел к делу, и это покоробило Виктора. – Договор между Канзасом и Небраской может стать для Америки началом конца. Вы что, хотите позволить каждому штату самостоятельно решать, сохранять ли рабовладение? Если президент Линкольн не примет срочных мер, Америка разделится на два лагеря, и он станет последним президентом Соединенных Штатов.

– Иностранцам нелегко разобраться в тонкостях нашей внутренней политики, – отозвался Виктор неприязненно, скрывая под холодной вежливостью свое раздражение. – Согласно Конституции, ни один штат не может выйти из Союза Штатов. Все слухи об отделении рабовладельческих штатов не более чем слухи. Ничего из этого не выйдет.

– А когда срок президентства Линкольна закончится? – не сдавался гость из Йоркшира, не замечая, что его напористость становится неприличной. – Что, если к власти придут республиканцы? Их молодой лидер настроен категорически против этого договора, не так ли?

– У их молодого лидера нет никакой надежды победить на президентских выборах, – холодно возразил Виктор.

Уильям Гудзон улыбнулся.

– Я бы не был так уверен в этом, мистер Каролис. – Если высказывания политика становятся крылатыми, с ним лучше считаться. Я имею в виду его слова: «Если дом дал трещину, он развалится».

Виктор фыркнул. Александра забавляло раздражение отца, он сдержал улыбку. Разговор перешел с молодого Авраама Линкольна на более насущные дела. Отец и мистер Гудзон обсуждали, насколько выгодны будут специальные спальные вагоны, если их включать в составы дальнего следования. И только к концу визита разговор опять оживился.

– У вас, конечно, строительство железных дорог выгоднее. Полно ирландских эмигрантов, а это дешевая рабочая сила, – сказал мистер Гудзон, поднимаясь. – Насколько мне известно, они живут в жутких условиях и рады любой работе.

Виктор чуть заметно улыбнулся. Он стойко выслушал все бестактности Уильяма Гудзона, касающиеся политической стабильности страны, и не собирался унижаться до спора о положении ирландских эмигрантов.

– Я действительно не понимаю, почему отцы города не положат конец вымогательству, – продолжал Уильям Гудзон, по-прежнему не догадываясь, что непростительно нарушает светские приличия. – Все землевладельцы, сдающие свои владения в аренду, и те, кто застраивает свои земли, должны быть зарегистрированы. Тогда случаев заболевания холерой и желтой лихорадкой станет меньше. У нас в Лондоне, конечно, есть городское дно, но подобные рассадники заразы в такой молодой развивающейся стране, как Америка, воспринимаются как нечто предосудительное, ведь у нас они существуют с незапамятных времен.

Взгляд Александра случайно упал на Дженевру Гудзон. Она робко и смущенно улыбнулась ему, и он вдруг с удивлением осознал, что она прекрасно понимает бестактность своего отца. Впервые за время визита Александр обратил внимание на девочку и подумал, что она, пожалуй, нечто большее, нежели бесцветное обязательное приложение к своему отцу. Она по-прежнему казалась ему безнадежно некрасивой и похожей на остальных безжизненных молоденьких англичанок, с которыми он встречался, но в глазах девочки он прочел ум и горечь унижения. Александр подумал, что они могли бы подружиться.

Отец не ответил на последнее замечание Уильяма Гудзона и молча проводил его по ковровой дорожке к выходу.

Александр отлично чувствовал, что в душе отца бушует ярость. Именно в бедных кварталах его дед-венгр еще в молодости скупил обширные земли. Виктор часто публично заявлял, что это наиболее сомнительное приобретение отца. Каролиса не интересовало, что делали с землей арендаторы, несмотря на попытки отдельных филантропов привлечь общественное внимание к этому вопросу. Более неудачную для разговора тему в гостиной Каролисов трудно было выбрать.

Лакей в ливрее почтительно поклонился, провожая к карете Гудзона, пребывающего в блаженном неведении о своей бестактности, и дочь, страдающую от поведения своего отца. После отъезда гостей негодующий Виктор гневно приказал:

– Того, кто распорядился постелить дорожку, уволить!

Александр усмехнулся, глядя, как отец вне себя от ярости прошел в свой кабинет. Если мистер Гудзон надеялся, что визит к Виктору Каролису откроет ему двери в высшее нью-йоркское общество, его ждало горькое разочарование.

Двумя днями позже, прогуливаясь в толпе на ипподроме Лонг-Айленда, Чарли обеспокоено заметил:

– Не уверен, что это нам сойдет с рук, Алекс. Я думал, уважаемые люди здесь не бывают, а уже видел старика Генри Джея и командора Вандербилта.

– Вандербилт, положим, далеко не уважаемый, – небрежно отозвался Александр.

Когда его дед в молодости скупал земли, Корнелиус Вандербилт, будучи моложе деда, приобретал паромы и пароходы. Оба сколотили огромные состояния, но если Каролисы теперь считались старой гвардией, на Вандербилтов до сих пор смотрели как на нуворишей, особенно потомки его бывшего соперника.

– Но в лошадях разбирается, – сказал Чарли с невольным восхищением. – Неплохо бы узнать, на кого он ставит, и сделать так же.

Вандербилт был одет так, словно сам управлял экипажем на котором приехал. На нем были белый цилиндр, который он надевал, когда сидел на козлах, и кожаные перчатки. Очень хорошенькая, броско одетая и совсем молоденькая женщина с обожанием повисла у него на руке.

– Я больше полагаюсь на собственное суждение, благодарю вас, – заявил Александр. Предположение Чарли, что он разбирается в лошадях хуже Вандербилта, обидело Александра.

Чарли с готовностью извинился, но по его виду чувствовалось, что сомнения его не рассеялись. Он с сожалением посмотрел вслед командору. Александр тянул его в другую сторону. Об азарте Вандербилта ходили легенды. Было бы здорово посмотреть, на какую лошадь он поставит – и сколько.

– Тогда скажи, на кого ты будешь ставить. – У Чарли руки чесались от желания потратить деньги, оттопыривавшие внутренний карман его сюртука. – Поставишь на Пеструю Танцовщицу или…

Вдруг он увидел, что прямо на них движется его дядя, совершенно седой и с сигарой в зубах. Чарли побледнел.

– Господи! – вырвалось у него. – Это же дядя Генри!

Но было уже поздно – Александр не успел улизнуть. Когда он посторонился, чтобы пропустить двух «жучков», промышлявших сведениями о лошадях, Чарли во всю прыть пустился наутек, и внушительная фигура Генри Шермехона III нависла над Александром.

– А ты, юноша, что здесь делаешь? Почему ты не в Тарне с отцом? – возмутился его дальний родственник, раздосадованный тем, что юный отпрыск этого выскочки Виктора Каролиса застал его под руку с дамой весьма сомнительной репутации.

Александр оттянул тугой жесткий ворот накрахмаленной сорочки. Жара стояла удушающая. «Может, притвориться, что потерял сознание», – мелькнуло у пего в голове.

– Я… я… конюший отца думает купить Пеструю Танцовщицу, а я решил посмотреть, как она себя покажет, – выдавил он, наконец. – Я бы почел за большую честь, если бы вы оказали мне услугу. Могу я просить вас об одолжении – не сообщать отцу, что я был здесь. Он не одобряет моего интереса к лошадям.

Генри не сомневался в правдивости этого признания. Виктор Каролис ему никогда не нравился. Возможно, в обществе и предпочли забыть, что отец Виктора был батраком в затерянной деревушке где-то в Восточной Европе, но Генри Шермехон III помнил об этом. В глазах Генри нелюбовь Виктора к лошадям была совершенно естественна для человека такого низкого происхождения. Однако его сын, кажется, из другого теста.