Любовь и чума

— Орио, — сказал Сиани, как только тяжелая портьера опустилась за императором, — пора убраться отсюда, не медля ни минуты.

— Уже? — отозвался Орио, ловко опорожняя свой кубок. — Удивительно, как скоро летит время!

— Я раз двадцать показывал тебе знаками, чтобы ты встал, но ты преспокойно продолжаешь потягивать вино.

— Да, я и не замечал ничего... Когда я пью, то замечаю только дно кубка.

— А в эту минуту сигнальные огни в Пере, может быть, уже погашены.

— Ты так думаешь? — спросил Орио. — Пойдем же в соседнюю залу, откуда видна наша терраса. Если мы опоздали по моей вине, то ты успеешь еще проклясть меня.

— Идем, — сказал Сиани, вставая.

— Подожди немного, дай же допить кубок.

— Ты опять за то же?

— Вот что, Сиани! Ты угостил меня когда-то латинской цитатой, а теперь пришла моя очередь, о чем и предупреждаю тебя.

Проговорив это, Молипиери взял кубок и опустошил его.

— Отправимся, однако, с Божьей помощью, — сказал Сиани, увлекая Орио из зала.

Последуем за императором, чтобы узнать причину его внезапного удаления из залы пиршества.

Мануил торопливо спустился по мраморной лестнице, прошел оружейную палату, где были собраны варяги, отворил небольшую железную дверь, которая с визгом повернулась на своих ржавых петлях, и очутился в низкой комнате. Здесь его ждал какой-то человек, тщательно закутанный в широкий плащ и державшийся в тени.

Сопровождавший императора невольник нагнул факел, чтобы оживить пламя, и вставил его в бронзовое кольцо, вделанное в стену. Затем он вышел, стараясь не поворачиваться к Комнину спиной.

Незнакомец бросился ничком на пол, увидев императора, и пробыл в этой смиренной позе, пока Мануил не приказал ему встать.

— Иоаннис, — произнес император сурово, — я, кажется, запретил тебе показываться мне на глаза. Мы с тобой в расчете: чего ж тебе надо?

— Увы! — простонал далмат, опускаясь на колени. — Чем мог я заслужить гнев вашего величества?

— Объясняться я с тобой не намерен, — ответил Мануил, — скажу тебе только одно: помни, что я презираю шпионов и предателей и положительно не нуждаюсь в твоих услугах.

— Цезарь! Выслушайте меня и не оставьте вашей милостью! — пробормотал Иоаннис, сложив руки с видом мольбы.

— Черт возьми! — воскликнул Комнин с возрастающим гневом. — Мне хотелось бы отправить тебя скованного по рукам и ногам в ваш венецианский сенат, чтобы тебя повесили где-нибудь повыше в награду за измену твоему отечеству.

— Соблаговолите, ваше величество, отказаться от этой фантазии, — возразил Азан с возмутительной наглостью, — я не венецианец, а далмат.

— Так говори же, далмат или венецианец, чего тебе от меня надо? Неужели ты ненасытен? Неужели я давал тебе мало золота за твои подлые проделки?

Иоаннис распахнул свой плащ, отвязал от кушака кожаный мешок и положил его к ногам императора.

— Тут все золото, — сказал он, которое ваше величество приказали мне выдать. Умоляю вас принять его обратно.

— Уж не добиваешься ли ты славы и почестей?

— Нет, ни того, ни другого.

— Чего ж ты хочешь?

— Отомстить за себя, — отвечал хрипло далмат.

— Кому?

— Валериано Сиани.

— Ему? — изумился Комнин. — Что же может быть общего между таким негодяем, как ты, и благородным патрицием Сиани, посланником Венецианской республики?

Иоаннис стремительно вскочил, отряхнул с себя пыль и поднял голову. Зеленые глаза его сверкали в полумраке, а тонкие бледные губы нервно дергались. Это был уже не раб, смиренно распростертый перед своим повелителем, а наглый далмат, отважный авантюрист, пренебрегавший своей жизнью, который осмеливался диктовать условия императору в его собственном дворце.

Комнин стоял несколько минут, окаменевший перед ним, до такой степени удивило его это внезапное, неожиданное превращение кроткого ягненка в кровожадного тигра с железными когтями. Императору стало даже крайне неуютно оттого, что его обманули таким образом.

— Ты такой негодяй, — произнес он, наконец, — что я даже затрудняюсь придумать тебе достойное наказание. Приказать моим невольникам высечь тебя, как собаку? Велеть ли повесить, как изменника, на зубцах башни? Или не будет ли лучше, если тебя затопчут ногами как ядовитую змею?

— Я не могу давать советов своему властелину, — отозвался с дерзким видом Иоаннис, — но я считаю тем не менее долгом сказать вам, что очень неблагоразумно сечь человека, знающего все ваши тайны. Зачем вешать сообщника, который перед смертью может рассказать многое? Зачем давить ногами змею, укус которой влечет за собою смерть? Кроме того, позволю себе заметить следующее: я знаю, что вы еще нуждаетесь в моих услугах, и пришел с целью предложить вам их.

Комнин злобно расхохотался.

— Не тревожься, раб! — воскликнул он. — Если мне поможет Бог, то я через несколько часов уже не буду больше нуждаться ни в тебе, ни в твоих собратьях по ремеслу.

— Может быть, — отозвался насмешливо Азан.

— Что ты хочешь сказать этим?

— Да, например, то, что лотосы Бланкервальского сада так же нескромны, как и мрачные воды наших венецианских каналов.

— Я опять-таки не понимаю тебя.

— Вчера вечером вы прогуливались с великим логофетом в саду.

— А тебе известно даже это?

— Вы говорили своему спутнику: завтра, в этот самый час венецианские купцы, посланники и матросы будут все в нашей власти.

— Берегись! — проговорил Комнин, грозя далмату своим массивным кулаком. — Есть не только яды, которые сильны настолько, что разрывают содержащие их сосуды, но и тайны до того ужасные, что убивают владеющего ими!

— Примите к сведению, — продолжал Иоаннис совершенно спокойно, — что венецианцы предупреждены обо всем. Они ускользнут все от первого до последнего, один за другим, из ваших сетей.

— От первого до последнего? — повторил Мануил с каким-то демоническим смехом. — Значит, ты лгал мне раньше? Ну, тебе не придется же выйти отсюда живому!

— Это не помешает моему предсказанию сбыться... Я уже имел честь доложить вашему величеству, что я не венецианец, а далмат.

— Клянусь тебе, что никто не ускользнет от меня! — воскликнул император громким голосом. — Я готов дать сейчас же приказ об аресте венецианцев, которые пируют теперь в моем дворце... Готов задушить их собственными руками.

Комнин приложил к губам хрустальный свисток, на резкий звук которого прибежал невольник.

— Привести сюда Сиани и Молипиери, венецианских посланников, и запереть все выходы дворца! — приказал император.

Невольник поспешил удалиться.

Иоаннис посмотрел ему вслед с загадочной улыбкой, затем он пошел отворить узкое окно, откуда, несмотря на ночной мрак, можно было видеть все галатское предместье, контуры которого резко отделялись от голубого неба.

— Цезарь, — сказал он, указывая в окно, — видите ли вы это темное здание, возвышающееся по ту сторону залива?

— Да, это дворец венецианских посланников, — ответил Мануил нетерпеливо. — Что дальше, говори?

— На террасе этого дворца сейчас вспыхнут красноватые огоньки.

— А что Же означают эти огоньки?

— Что все готово к отъезду.

— Ну, пока еще ничего не вспыхнуло, я могу быть уверенным, что венецианцы попались! — воскликнул Мануил.

— Но они пока не в ваших руках, — отозвался далмат.

— Если ты сомневаешься, то можешь удостовериться собственными глазами, — сказал император, схватив его за одежду.

— Поздно, ваше величество, — заметил далмат, цепляясь за оконную решетку. — Соблаговолите взглянуть — огни зажигаются.

Оба, волнуемые совершенно противоположными чувствами, смотрели на то, как терраса освещалась мало-помалу пылающими факелами.

Мануил Комнин зарычал, словно попавшийся в плен лев, и потрясал своими сильными руками железную решетку.

Далмат же между тем любовался с дикой радостью освещенными верхушками деревьев, казавшимися издали охваченными со всех сторон пламенем.

В это время вернулся невольник и доложил дрожащим голосом Комнину, что Сиани и Молипиери скрылись из дворца в неизвестном направлении.