Дар юной княжны

Черный Паша в этот момент нес кувшинчик ко рту. Вдруг его рука замерла на полпути, а глаза приняли бессмысленное выражение. "Давай-давай!" поторопил его молодой колдун.

— Садись-ка рядом, хлопчик, выпей молочка, — расплылся в улыбке атаман и щедро поделился с пленным своим завтраком.

А потом какая-то мысль омрачила его чело. Он посмотрел на Яна, простодушно наворачивающего еду, зачем-то заглянул в свой глечик и сказал:

— Я добровольно поделился молоком? С чужим человеком? Чудны дела твои, господи! О чем же я хотел с тобой поговорить?

Он рассеянно скользнул рукой в карман.

— Ах, да… Тебе это знакомо?

— Знакомо, — с набитым ртом кивнул Ян.

— И где ты их взял? Нашел, украл, получил в наследство?

— О, это долгая история, — похоже, Яну понравилось это выражение, к тому же он наелся и пребывал теперь в благодушном настроении.

— А раз долгая, значит, и послушаем её на досуге. А сейчас, извини, дела! Перец!

Атаман подозвал товарища.

— Отведи его к себе. Связывать не связывай, но на замок закрой.

Если бы Ян мог предположить, что случится впоследствии, он не позволил бы себе так расслабиться! Но, ошибочно решив, что разбойники польстились на алмазы и оставят пленников на время в покое, вошел в горницу, где жили контрабандисты, выбрал себе койку подальше от окна, чтобы на лицо не падало солнце, лег на неё прямо в одежде и… провалился в глубокий спокойный сон.

Но Черный Паша не привык чего-то упускать из своих рук. Он нашел владельца алмазов и рассудил, что остальные пленники ему больше не понадобятся. Его ничуть не смутило, что он отправляет в рабство жену того парня, от которого он надеялся получить нужную для себя информацию. Он не думал, что Ян может любить Марго, может загоревать, заартачиться, потеряв её, так как считал, что никакая женщина не сможет лишить мужчину тяги к жизни. Кроме Кати, разумеется. А для развязывания языков у него есть Батя, который сможет заставить говорить и камень. А пока кибитку загружали предварительно связанными Герасимом, Ольгой и Марго, поставив её к сараю так, чтобы со стороны не было видно происходящее.

Когда кибитка простучала мимо, Катерина с Алькой могли только догадываться, куда и зачем она поехала…

Теперь, рассудил Черный Паша, мальчишку можно забирать от сестры. Не то его возлюбленная начнет, чего доброго, разрабатывать план побега или другие какие глупости. Нет, брата надо только показывать ей издалека: мол, жив-здоров, а что с ним будет дальше, зависит от тебя.

— Батя, — позвал он товарища, — доверяю тебе пацана. Рыбу поедешь ловить или силки-капканы ставить — всюду бери его с собой. Показывай, обучай, но глаз с него не спускай. Не дай бог, с мальчишкой что случится, голову оторву!

А сам поспешил к Катерине. Она сидела в той же позе глубокой задумчивости и почти не обратила внимания на его приход. То есть она на него посмотрела, но в глазах ничего не зажглось: ни неприязни, ни интереса, ни страха. Ему это не понравилось. И хотя при взгляде на неё опять в его жилах загорелся огонь, атаман сдержался. Ему не нужна была рабыня или покорная служанка — что, впрочем, прежде его вполне устраивало, — он теперь хотел чего-то большего, настоящего. Он подошел и вложил ей в руку коробочку с серьгами.

— Твое — бери, только скажи, откуда они у тебя.

— Подарок.

— Чей? Жениха?

— Ты его не знаешь.

— Что? Значит, был кто-то еще?

Черный Паша почувствовал, что свирепеет. Она с ним играет! Это притворство, кокетство? Может, он ошибся и она совсем не такая, какой видится ему? Но нет, эта девчонка даже целоваться толком не умеет и стискивает зубы, точно хочет откусить язык. Неизвестно, до чего он дошел бы в своих рассуждениях, но поднял голову и встретил удивленный взгляд Катерины: что же он так волнуется из-за пустяка? Она даже пробудилась от своего столбняка.

— Это мне анархисты подарили. Я перед ними выступала с Вадимом, фокусником. Нет-нет, он — муж Ольги. А бандиты…

Она осеклась.

— Ну те, что наше представление смотрели, накануне обоз взяли с золотом. Вот и подарили. В запале. Иной раз артистам дарят… Аренский говорил… его потом убили… что на гастролях в Самаре купцы на манеж даже кошельки бросали.

Катерина частила словами, ей вдруг стало жалко этого человека, перед которым столь многие трепетали, и он, казалось, никого и ничего не боялся, а она — слабая женщина — могла в один момент сделать его счастливым или несчастным.

— Катюша, — он вдруг стал на колени и обнял её за ноги, — Катенька, милая, не бросай меня. Никогда в жизни я никого не любил, у меня не было жены и детей, я был один, как волк. Да, я был волком. Но, может, ты могла бы… пожалеть. Нет, только не жалость!

Он стал целовать её так, будто после собирался умереть: с какой-то пугающей отчаянностью. Ей казалось, что она задыхается, бьется в паутине его поцелуев и объятий, протестует, отталкивает, а сама все судорожней и крепче обнимала его, почти теряя сознание от захлестнувшей её горячей волны.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

Кибитка мягко покачивалась, будто старалась хоть как-то смягчить предстоящие пленникам испытания.

Связанный по рукам и ногам Герасим безучастно лежал на дне повозки. Девушки сидели рядом, тесно прижавшись друг к другу.

Ольга вглядывалась в осунувшееся лицо гиганта и удивлялась, что он так быстро сдался. Возможно, Герасим сам этого ещё не понимал, но в глазах его уже стыла обреченность.

Всего два месяца назад та, прежняя Ольга, поняла бы его. И сама задрожала бы от страха, от предчувствия неотвратимости судьбы. Прежняя, но не эта…

"Странно устроен человек, — думала эта новая, неведомая княжна. Казалось бы, перенеси теперешнего цивилизованного человека в первобытное общество — и он погибнет. Так, по крайней мере, утверждал когда-то дядя Николя. И наверняка в эту минуту он говорил не о каком-то абстрактном человеке, а о себе, умном и сильном мужчине. Слабая женщина, девушка не бралась им в расчет. Предполагалось, что она погибнет неминуемо. А что на деле? Эта самая девушка попала в первобытный мир, даже, скорее, в хаос, где нет никаких законов и человек должен надеяться только на себя. В такой ситуации какая-нибудь Матильда, Изольда или леди Джейн из рыцарских романов давно лежали бы в глубоком обмороке или нервной горячке, а она не только не растерялась или испугалась, но закалилась и окрепла, и не собирается отдаваться на волю случая.

— Что-то в нашем полку поубавилось, — подчеркнуто бодро сказала Ольга. Марго вздохнула.

— А я, знаешь ли, так до конца не могу и поверить, что мы с Янеком больше не увидимся. Кажется, вот сейчас кибитка остановится, а он уже ждет нас… Не хочется думать о плохом, да? Папа наверняка бы пошутил: ох уж это французское легкомыслие! А что толку — убиваться? Плохое — жди-не жди, все равно придет. Лучше о нем не думать.

— Да уж, — поддержала Ольга, — начни мы сейчас лить слезы, что изменится? Герасиму, вон, и без нас тошно… Вы с Янеком недавно поженились?

— Чего теперь скрывать? Никакие мы не муж и жена. Это Ян придумал, мол, так легче добираться. Даже справку где-то раздобыл…

— И где бы вы стали жить?

— Не знаю. Думаю, сейчас по всей России — кромешный ад, но Ян считал, что тихое местечко для жизни все же можно отыскать. А куда ещё идти, если ни родственников, ни друзей не осталось? Правда, у меня в Нанте жила бабушка, но они с мамой давно рассорились, да и жива ли она? Только, думаю, за границу сейчас уйти ещё труднее, чем найти это тихое местечко…

— Катя, — вдруг хрипло пробормотал Герасим, — они убили ее!

Девушки от неожиданности вздрогнули.

— Что ты! — Ольга покачала головой. — Когда я думаю о ней, не чувствую ничего плохого.

— Не чувствуешь… — горестно повторил атлет. — Что ты можешь знать?

Княжна задумалась. В самом деле, откуда эта её уверенность? Ведь Катя… Она представила себе подругу в скромной домотканой юбке, собственноручно вышитой сорочке, все время, кроме цирковых представлений, прячущую волосы под платок… И вдруг, как наяву, увидела её. Этот облик настолько не был похож на обычный, Катин, что Ольга не сразу поверила своим глазам.