Зимняя мантия

Она взяла себя в руки.

– Когда сделает то, что должен, – ответила она спокойно, не выдавая обуревавших ее чувств. – Пойдем помолимся за него на могиле твоего дедушки. – Она положила руку на плечо мальчика и повернула его лицом к аббатству. Она улыбнулась собравшимся паломникам и дала монаху кошелек с серебряными монетами, попросив раздать их людям в толпе, чтобы они помолились за успех ее мужа. Она также дала Ингалфу кошелек с золотом для аббатства. Невозмутимая, вежливая, выполняющая свой долг. Но душа ее разрывалась на части. Может быть, ее мать испытывала такие же чувства?

– Мне казалось, я другая, – прошептала она Элисанд и вошла в часовню. – Но это не так. Симон прав. Я дочь моей матери… Но как же может быть иначе? А он такой неугомонный, как мой отец… и, наверное, именно потому я так люблю его и одновременно ненавижу.

– Миледи, вы вовсе не ненавидите его! – возразила Элисанд. Ребенок в ее руках зашевелился и начал хныкать.

Матильда проглотила комок в горле.

– Я стараюсь, – вздохнула она и опустилась на колени у гробницы, почувствовав холод глиняного пола через тонкую ткань своего платья.

Глава 32

Порт Бриндизи, Пасха 1097 года

Симон наблюдал за суматохой на причалах, греясь в лучах жаркого солнца, совсем не такого, как в Англии. В гавани Бриндизи теснились всевозможные корабли, которые, казалось, были готовы сорваться с якорей и умчаться в синюю даль. С кораблей были сброшены сходни, и матросы, солдаты и портовые чернорабочие бегали туда-сюда, загружая на корабли бочки с водой, меха с вином, соленое мясо, оружие, походные палатки, лошадей и воинское снаряжение.

Нормандские крестоносцы пересекли Италию и зазимовали в Бриндизи, собирая флот и обогащая местных трактирщиков. Пока ждали весну, чтобы переплыть через Адриатическое море, многие крестоносцы решили, что забрались уже достаточно далеко и пора возвращаться домом. Что они и сделали, предварительно сорвав со своих туник кресты. Другие из-за нехватки денег вынуждены были продать свое оружие и наниматься на работу, чтобы заплатить за еду и ночлег.

Симон не падал духом, деньги у него были, но ожидание затягивалось, и он провел зиму, знакомясь с местностью и ее населением – темноглазыми красавцами и красавицами – и лакомясь их пищей с теплым ароматом цитрусовых и оливок.

Он походя немного выучил язык, чему способствовала ежедневная практика. В хорошую погоду он вместе с провожатым объезжал окрестности и побережье.

В дни, когда дождь бил в стены и ветер гонял дым по комнате, он с чувством вины вспоминал Англию и Матильду, посылал за писарем и писал ей длинные письма, рассказывая о своих успехах или отсутствии оных. В такие дни он тосковал по теплу ее тела в постели и нежным пальцам, втирающим мазь в его поврежденную ногу. Шутя упоминал о своем целомудрии. После отъезда из Англии он всегда спал один. Нельзя сказать, что он был воздержан из желания остаться чистым, служа делу Господа. Скорее из-за того, что все портовые женщины были малопривлекательны и слишком доступны. Он не хотел быть одним из сотен тех, кому они дарили свои ласки.

Первый корабль, отплывающий в порт Даразза на византийском берегу, собралась проводить большая толпа. Симон присоединился к зевакам, среди которых были Робер Нормандский и Стефан Омальский. Стефан подвинулся, и Симон оказался рядом со стройным человеком средних лет, с худым лицом и темными волосами, поседевшими на висках. Симон замер. Он знал, что Ральф де Гал был в числе крестоносцев, даже видел его издалека, но впервые их пути пересеклись. Хотя Симон хорошо его помнил, бретонец его явно не узнал, ведь в тот год, когда умер Уолтеф, Симон был совсем мальчишкой и не заслуживал внимания. Прошло двадцать лет, мальчишка давно стал мужчиной, а граф Норфолкский постарел.

Де Гал улыбнулся Симону.

– Я плохой моряк, – вздохнул он. – Буду рад, когда эта часть нашего путешествия окажется позади.

– Как и все мы. – Симон заставил себя быть вежливым. – Зима оказалась длинной.

Де Гал внимательно посмотрел на Симона, явно силясь освежить память.

– Простите, у меня такое ощущение, что я вас знаю.

Симон отвернулся от моря и взглянул на человека, который завлек друзей в заговор, а сам сбежал в Бретань, где жил в роскоши и спокойствии.

– Скорее всего, вы видели меня при дворе Завоевателя, – без всякого выражения произнес Симон. – Я был слугой, а отец – одним из управляющих двором короля Вильгельма.

Де Гал щелкнул пальцами, унизанными золотыми кольцами.

– А, вспомнил. Парнишка, который сломал ногу!

– Парнишка, которого Уолтеф Нортумберлендский спас из-под копыт взбесившейся лошади, – поправил его Симон, следя за реакцией бретонца, который перестал улыбаться и положил руку на эфес меча.

– И это помню, – пробормотал он. – Один из самых смелых и глупых поступков, которые я когда-либо видел. Я радовался, что не полез сам, но одновременно чувствовал стыд, что не сделал этого.

– А что вы почувствовали, когда умер Уолтеф? – спросил Симон, отбросив церемонии. – Вам тоже было стыдно, милорд?

Темные глаза сверкнули, краска залила худые щеки.

– По какому праву вы меня допрашиваете? – взорвался он.

– По праву крови, – ответил Симон. – Я женат им старшей дочери Уолтефа, и мой сын, его внук, носит eго имя. Уолтеф не дожил до свадьбы своей дочери и рождения внука, потому что доверился человеку, которого считал своим другом.

Де Гал сжал зубы.

– Вы не имеете права судить меня, – хрипло проговорил он. – Только Господь может.

– И я уверен, Он это сделает, – холодно заметил Симон. Он хотел уйти, но де Гал схватил его за рукав.

– Вы не понимаете. Уолтеф действительно был моим другом, и не проходит дня, чтобы я не сожалел о случившемся. Если бы я мог вернуться в юность и все изменить, я бы поступил иначе.

– Похоже на то, – ответил Симон, стараясь на обращать внимания на печальное выражение на лице де Гала. – К тому же вы сохранили бы и титул графа Норфолкского. – Он высвободил руку. – Моя жена носит память об отце, как кандалы, и я ничего не могу сделать, чтобы освободить ее. Вы хоть знаете, сколько горя вы принесли?

– Куда меньше, чем сидевший на троне тиран, – резко ответил де Гал. – Наш замысел был плохим и несвоевременным, но выстраданным.

Симон махнул рукой.

– И привел к беде.

– Я знаю. Считаю себя виноватым, и, хотя вы мне не поверите, потому что плохо обо мне думаете, я принял клятву крестоносца, чтобы искупить грехи прошлого. В Иерусалиме я помолюсь за душу Уолтефа и обрету покой. Если я умру по дороге, мои кости подтвердят мою искренность.

Симон старался сохранить свое презрение к де Галу, но невольно поддавался на его чистосердечие. Хотя, возможно, тот притворялся.

– Мне жаль дочку Уолтефа. Такая милая была малышка… – продолжил де Гал. – Я знаю, он души в ней не чаял, она его тоже обожала. – Он поморщился. – Боюсь, меня онa не любила. Даже тогда она знала, что это я увожу от нее ее отца.

Конечно, не один де Гал виноват, подумал Симон, другие тоже сыграли свою роль.

– И с тех пор ничего не изменилось, милорд, – произнес он вслух. – Ищите прощения у Господа и удовольствуйтесь этим. Думаю, нам не о чем больше говорить…

Де Гал тяжело вздохнул.

– Я…

Но его перебило громкое восклицание Стефана Омальского, который, стоя рядом, изо всех сил старался не прислушиваться.

– Бог ты мой, бедняги!

Симон увидел, как один из грузовых кораблей перевернулся на полпути к выходу из гавани. Маленькие фигурки быстро исчезли под водой. Некоторым повезло, они успели ухватиться за мачту, но они не умели плавать, и тяжелая одежда тянула их вниз. Большинство утонуло. К ним спешили на помощь другие галеры.

– Да пощадит Господь их души, – прошептал де Гал, перекрестился и покачал головой. Среди тех, кто с ужасом следил за происходящим, раздались крики. Некоторые считали, что это дурной знак.