Горицвет (СИ)

Она прислушалась к тишине за дверью. Чувство Аболешева, его присутствия где-то в непосредственной близости, не покидало ее. Мысленно представляя себе, что и как она ему станет говорить, в случае если потребуется оправдание для ее дерзкой ночной вылазки или, если не дай бог, он узнает не от нее о том, куда она ездила этой ночью, Жекки зажмуривалась и отворачивалась, как будто хотела спрятаться от самой себя.

Вдруг она услышала за дверью легкие, до боли знакомые шаги. Аболешев, а вслед за ним и Йоханс, прошли по коридору. «Он больше не может обходиться без дымных снов, — подумала она точно так же, как думала недавно, глядя на Аболешева, спящего под покровом красноватого легкого марева. — Ну что ж, если он уходит, то и мне незачем здесь оставаться».

Калитка в воротах протяжно скрипнула. Жекки даже послышалось растворившееся в тишине привередливое ворчание дворника Акима и более отдаленный цокот копыт по мостовой. После этого она встала и переоделась. Затем, недолго покопавшись в верхнем ящике комода, извлекла оттуда маленький никелированный браунинг. Сразу вспомнилась рекламная скороговорка приказчика из оружейного магазина в Нижеславле, простодушно успокаивавшего потенциальных покупателей (в то время до губернской столицы как раз докатилась всероссийская эпидемия молодежных самоубийств): «После выстрела в голову из этой мелкокалиберной штучки, вы будете великолепно смотреться в гробу». Само собой, заботу о своей привлекательности в гробу Жекки пока считала преждевременной.

Как следует осмотрев пистолет, и убедившись, что он вычищен, и что все шесть патронов сидят в обойме, она сунула его в крохотную замшевую сумочку. Сумочка оттянулась под новой тяжестью, став похожей на уродливо выпяченную одним боком грушу. «Ну, ничего, никому и в голову не придет рассматривать, что там». Затем Жекки еще раз как следует прихорошилась перед зеркалом, погасила лампу и, выходя, тихо, чтобы не разбудить спавшую в соседней комнатке Павлину, закрыла за собой дверь.

На улице, в тихой темноте, далеко разносящей каждый звук и глубоко принимающей каждый световой сполох, Жекки показалось, что она снова в своей стихии. В той заповедной среде, что позволяет ей быть собой, позволяет действовать и бороться. А борьба, сделавшись необходимостью, перестала ее пугать. Жекки была к ней готова, хотя предпочла бы оставаться как все, смирной и незаметной. Но, что делать, если судьба подвела ее к этому краю, к этому барьеру, где, как в поединке, чтобы выжить, приходится стрелять в противника. «Не я придумала эту жизнь,» — мысленно повторила она, быстро проходя мимо кованой чугунной решетки, обозначившей начало Николаевской улицы.

«А он все время говорил про судьбу, ее вещий голос или что-то такое, — вспомнила она, отталкивая от себя сверлящие черные глаза Грега. — Странно, но я, кажется, никогда не верила в судьбу. Может быть, до сегодняшней ночи».

Она остановилась и слегка запрокинула голову. Лишь далеко на западе сквозила, чуть осветляя весь небесный свод, темная синева. Большой полукруг луны качался над ветками высоких вязов возле самого здания уездной управы. Две крупные белые звезды неровно мерцали, попав в лунный синеющий ореол. Множество других, бессчетных, рассеянных мутными созвездиями по бесконечности, не убавляли окружавшего их мертвого мрака. Слабый ветер дышал дразнящей, щиплющей нос, прохладой. Холод сонной осенней земли, отдаваясь воздушным потокам, мешался с надмирным небесным холодом звезд. И только луна почему-то на их фоне маячила каким-то инородным живым пятном, средоточием почти одушевленного света. «Это потому что она похожа на сыр», — решила Жекки.

Сделав еще несколько шагов по тротуару, она снова остановилась. Ее мысли возвращались снова, и снова к неизбежному теперь, странно не вязавшемуся с ее первоначальными планами, противоборству. Она вовсе не стремилась к той роли, которая навязывалась ей, как кажется, самой жизнью. И сейчас с особенной отчетливостью чувствовала тяжесть этой немилой, вынужденной, и вместе с тем, какой-то неповторимой, ей одной уготованной участи. Способна ли она вынести эту тяжесть или сломается? Устоит ли ее воля и, главное, выдержит ли ее хрупкое сердце тот удар, что представляется вполне переносимым для привыкшего к изнурительным схваткам с реальностью, изворотливого ума? «Ну что же, посмотрим, — сказала она себе, — сегодня я это проверю».

Жекки сильно удивило, что, пройдя почти половину Николаевской улицы, обычно еще достаточно оживленную в это время суток, она насчитала всего несколько одиноких прохожих и не встретила ни одного свободного извозчика. Попадись ей на пути пустая пролетка, и это вкорне изменило бы ход событий. Она загадала, что если увидит незанятый экипаж — а Жекки была уверена, что обязательно его увидит, потому что на Николаевской была биржа городских лихачей, — то уедет на Вилку одна. А там, возможно, уже повстречается с Грегом как бы невзначай. Идти на назначенное им место свидания было чересчур уж противно, особенно, если помнить, что она пообещала ни в коем случае не приходить туда.

И вот, она шла мимо подсвеченных фонарями каменных фасадов, мимо сияющего электрическими огнями синема-театра, мимо скрытого за деревьями, но столь же ярко светящегося кафе Белибердеева, а всех лихачей точно ветром сдуло. Сильно раздосадованная этим обстоятельством, Жекки свернула в маленькую боковую улицу. Она решила выйти на условленное место с более безопасного и малолюдного конца. Все-таки ее одинокая фигура была слишком заманчивым объектом для любого мало-мальски зрячего гуляки.

Грэф и штифт, тускло поблескивающий черной полировкой кузова, стоял прямо под низко нависшим балконом так называемого кривого дома, покосившегося не то от старости, не то из-за архитектурного просчета. Дом стоял как раз на перекрестке двух улиц и для многих горожан превратился в весьма удобный опознавательный символ.

Не сразу решившись подойти к нему, Жекки с минуту на расстоянии наблюдала за поведением автовладельца. Собственно, никакого поведения не было. Грег просто спокойно сидел за рулем, и, кажется, даже не слишком часто посматривал по сторонам. В его фигуре чувствовалась какая-то самоуверенная покорность происходящему. Лица его, впрочем, Жекки не видела. «Никто не просил его быть таким обязательным», — подумала она, делая шаг на мостовую.

Грег вышел из машины, как только услышал мелкий перебор ее каблучков. Точно разминаясь, он небрежно навалился на отливающий черным глянцем капот.

— Наконец-то, — протянул он с таким видом, как будто ни секунды не сомневался, что Жекки нарушит свое обещание. И она была бы крайне признательна Грегу хотя бы за это, может быть, даже не намеренное маленькое великодушие, но все испортило как всегда его демонстративное нахальство. Почувствовав на себе по обыкновению пронзительный взгляд, охвативший все ее тело, Жекки застыла, боясь пошевелиться. Ее лицо и шея залились неизбежным румянцем, и она немедленно отвернулась. Если б Грег знал, как она ненавидела его в эти несколько мгновений. Но он ничего не знал, или делал вид, что ни о чем не догадывается. Он просто беззвучно смеялся.

Выведенная из себя, Жекки отважно вскинула голову и, уже развернувшись с непоколебимым намерением уйти, почувствовала как твердая, словно сталь, рука, стремительно и резко притянула ее обратно. Сила этого неожиданного рывка, заметно превосходила потребную необходимость, потому что Жекки, подхваченная им, буквально влепилась грудью в нечто твердое, пахнущее терпким английским одеколоном. Она почувствовала, как Грег, не отпуская ее руки, низко склонился над ней, поколебав дыханием ее, выбившиеся из-под шляпки волосы и защекотав обнаженную шею.

— Да как вы сме… — попыталась накинуться на него Жекки, но умолкла, поняв, что ее слова разбиваются вдребезги о непроницаемую стену, в которую она уперлась.

— Евгения Павловна, в следующий раз, когда вздумаете падать, будьте острожны, — ответил смеющийся голос.

«Боже, какой негодяй», — пронеслось у нее в голове еще до того, как та же веселая сила с непостижимой мягкостью отстранилась.