Ключи счастья. Том 1

— Что случилось? Маня?

— Отравилась… Скорее!

— Умерла?

— Нет еще! Нет…

— Еду…

Она ждет в прихожей, прислонясь к окну.

Звонок.

Она держит Штейнбаха за руки.

— Умерла?

— Нет… Нет… Там трое докторов. Ее спасут…

— Я это знал… Я это знал…

Она держит его за руки. И чувствует, что он весь дрожит, как лист перед бурей.

— Где она? Пойдемте…

Но их не пускают дальше гостиной.

Как был, в пальто и шапке, он падает в кресло.

Ни звука. Ни стона. Ни одной слезы. Но это еще страшнее. Соня это знает по себе. Она стоит перед ним в оцепенении.

Вдруг он встает.

— Телефон… Где телефон?… Ведите меня… Дайте руку!

Странно! Он точно ничего не видит. Глаза его блуждают. Голос глухой и слабый.

Словно другой человек. Гордый Штейнбах умер.

Как ребенка, Соня берет его за руку и ведет за собой. И опять чувствует, как дрожит этот человек.

Он идет медленно, неверными шагами. Как ходят слепые.

Через час знаменитость проходит по гостиной.

— Барон Штейнбах здесь? — был его первый вопрос в передней.

И он удивился, что хозяйка его не поняла; что она не знает никакого Штейнбаха.

Он останавливается в гостиной, перед креслом. Свиные глазки сверкают острым любопытством. Несомненно, романтическая история. И герой налицо.

— Марк Александрович! Чем могу служить вам?

Штейнбах в той же позе, что час назад. В том же кресле. По-прежнему в пальто и шапке.

— Ах, это вы! Наконец!.. Спасите ее… На вас одного надежда.

Хозяйка только сейчас начинает догадываться. И с враждой глядит на виновника несчастья… Кто же, кроме него?

Хозяин, вызванный женою, взволнованно выбегает навстречу знаменитости. Петр Сергеевич, старый и сгорбившийся, отворяет дверь и рекомендуется.

— Да, это моя сестра, — отвечает он на немой вопрос. И пожимает небрежно поданную руку.

Дверь в ту комнату запирается наглухо.

Напряженно ловит Штейнбах каждый звук оттуда. Двинули стульями… Говорят что-то… Смолкли…

Бесконечно долго длится ожидание.

Соня подходит к Штейнбаху. Он сидит, опершись локтями на колени и спрятав голову в руках. Она робко кладет холодные пальчики на его плечо.

Не глядя, он снимает ее руку и держит в своей. И так они ждут приговора. Жалкие, раздавленные, не смея обменяться ни словом, ни взглядом.

Наконец!

Гул голосов за дверью. Отодвинули стулья. Идут сюда…

Господи помилуй! Соня крестится.

Ни кровинки в его лице. И голова опустилась ниже. Выпустил ее руку. И даже глаза закрыл в ожидании удара.

Дверь отворяется. Размашистыми, легкими шагами входит знаменитость, за ним хозяин. Те двое, брат и другой доктор, остались у больной.

— Она вам… родственница, Марк Александрович. Свиные глазки прямо прыгают от любопытства.

Не вникая в страшный смысл стереотипного вопроса, Штейнбах в свою очередь спрашивает новым беззвучным голосом:

— Она умрет?

— Она отчаянно борется за жизнь… Чудесный организм… И…

Он берет Штейнбаха за пуговицу пальто и отводит в сторону.

— Вам известно, что она…

— Да, да… — перебивает Штейнбах. И веки его дергаются.

— Это очень осложняет дело. Но мы надеемся. Вот что скажет эта ночь…

— Она без памяти?

— Почти… Трудно.

— Очень страдает?

Не дожидаясь ответа, Штейнбах прячет лицо в руках. И садится тут же, на первый стул.

— Не падайте духом, дорогой мой! Она еще так молода… Но выпей она немного меньше… Ее спасет эта доза… Это бывает… Завтра, в час вернусь. Если будет хуже ночью, телефонируйте. Кстати… вы не знаете, где она достала яд?

Рассвет застает их в тех же позах. В том же мучительном ожидании. Никто не ложился.

Пальто и шапки мужчин валяются на креслах и стульях. Никто их не убирает. Никто не замечает беспорядка. Хозяйка видит шапку мужа на столе, Долго смотрит на нее. Берет в руки. И опять со вздохом кладет под лампу.

Боже, какая бесконечная ночь!

Окна стали серыми.

В шесть утра Петр Сергеевич выходит оттуда. Вздох проносится по комнате. Глаза горят, устремленные на его лицо.

Он совсем зеленый. Шатается. Не замечает людей. Он падает в кресло у окна. Рыдает истерически, как женщина.

Все переглянулись. Холодом повеяло в души.

Пусть плачет! Ему будет легче. Он убежал, чтоб плакать здесь.

И все замирают на своих местах. Недопитые стаканы стынут. Страшно даже ложечкой звякнуть.

И в этой подавленной тишине так громко, так страшно звучат жалкие рыдания мужчины.

Глубокая, томительная тишина. И там, за дверью, где собрались все, кто любит умирающую, стоит то же жуткое молчание. Ловят звуки. Ловят вздохи. Днем все надеялись. А ночь несет предчувствия и угрозы. И ярко зажженный во всех комнатах свет не может одолеть ужаса, который вполз в душу. И, как червь, высовывает из тайников ее свою отвратительную голову.

Все молчат. Так долго и напряженно молчат, что тишина начинает петь и звенеть в ушах. Закипает какой-то странной, неуловимой жизнью.

И вдруг явственно раздается голос. Далекий, слабый, бесстрастный:

— Марк… Марк… Марк…

Все встрепенулись. Все выпрямились. Большими глазами глядят друг на друга оба доктора. Потом склоняются над постелью.

Маня недвижна.

Кто это сказал? Она? Кого она звала? Чье имя? Во сне? В бреду?

И в гостиной слышали этот голос. Но поняли еще меньше. И только замерли все, объятые ужасом.

Проходит полчаса. Больше? Меньше?

Ноги и руки затекли в непривычных позах. Звенит кровь, бьющая в виски. Дыханье задерживается невольно.

И вдруг опять…

— Марк… Марк… Марк…

Голос из другого мира. Все такой же далекий и слабый. Но отчетливо реальный, с неподдельным на этот раз акцентом жизненной тоски.

Пот выступает на висках Петра Сергеевича. Маня недвижна. Глаза ее закрыты.

— Кто это Марк? — спрашивает он Соню, еле двигая губами. — Она зовет Марка…

— Меня? — вспыхивает немой вопрос в диких глазах Штейнбаха.

Он встает внезапно.

— Тише!

Хозяин берет его за рукав.

На цыпочках они входят в комнату.

В первую секунду он ничего не видит. Слишком темно после гостиной.

Сколько времени прошло? Наверно, никто не может дать себе отчета. Тишина вновь поет и звенит.

Вдруг опять отчетливо и ясно раздается призыв:

— Марк… Марк… Марк…

Штейнбах падает на колени у постели. Падает так стремительно, что Петр Сергеевич встает, потрясенный.

— Я здесь, Маня!!! Я здесь!!

Этот крик отчаяния слышат все.

Как будто в глубокой ночи, в безграничной пустыне донесся к нему этот далекий зов. Зов затерявшейся, гибнущей в Бесконечности одинокой души. Как будто его ответный крик хочет разорвать плотный мрак, хочет победить безбрежные дали, хочет Удержать силой любви и отчаяния, над бездной небытия, медленно погружающуюся в вечную Ночь и Ничто человеческую индивидуальность. Как будто голос его, в котором дрожит и бьется его напряженная, страстная воля, — это последняя ветка над бездной, последняя доска в пучине. Но это все! Все, что надо для спасения…

И по неподвижному лицу Мани бежит первый трепет.

Губы Штейнбаха прильнули к ее руке. И веки умирающей тихонько вздрагивают.

— Маня… Маня… Я здесь!.. Я люблю тебя!.. Я никогда тебя не покину! — говорит он с силой, страстно, в полном самозабвении глядя в черное, неузнаваемое лицо.

И чудо свершается. Как будто голос его перекидывает мост от одного берега к другому. И душа Мани медленно идет назад, на землю, из иного мира, Из царства Молчания и Теней. Из бесконечной дали, развернувшей уже бескрайние горизонты перед гаснущими очами ее души.

Слабый свет скользит по лицу ее. Тень улыбки. Потом глубокий, глубокий вздох…

Все замирают, объятые ужасом. На Петра Сергеевича страшно смотреть.