Торжество на час

Анна рыдала и бушевала. Но что мог пообещать Генрих? Лишь уговорить Франциска на обратном пути заглянуть в Кале, что он и поклялся исполнить.

— Я знаю, как тебе скоротать время: придумай что-нибудь потрясающее к нашему возвращению в Кале. Ты ведь у меня умница! — предложил Генрих. — Что-нибудь сверхнеобыкновенное. Заставь поверить, что Булонь ничуть не лучше скотного двора, если сравнивать с замком Кале.

Со слезами ярости Анна наблюдала за отъездом отца, брата и остальных мужчин. Но на этом ее горести не закончились — с ней остались дамы, которых принудили сопровождать ее в поездке: теперь они открыто насмехались над ней, и больше всех старались девицы Грей, Анна легко могла представить, что по возвращении в Англию они красочно опишут, как ее унизили.

Единственная мысль утешала Анну: Генрих — хозяин Кале, и, когда он вернется, наступит ее черед заказывать музыку. Ей будет принадлежать роль хозяйки торжества, а прекрасные услужливые дамы будут вертеться вокруг нее. Французским кавалерам не придется скучать. Вот тогда уж берегись, добродетельная королева Франции, ты получишь достойный урок! А ревнивые жены спохватятся, да будет поздно!

В глубине души Анна надеялась, что Генрих обвенчается с ней во Франции, но все сорвалось.

Однако надежды она не теряла. Бедный Уорхем Кентерберийский все-таки умер, из Германии отозвали Кран-мера, которого прочили на место примаса. Он сумеет склонить на свою сторону священников, и у церковного суда Англии появится больше весомости для утверждения разрешения на развод Генриха, которого он не может добиться от Рима.

Но в минуты отчаяния Анну терзали сомнения, хотя она и пыталась убедить себя, что титул маркизы — это не так уж мало: его она с полным правом передаст своим детям.

Кроме того, она заставила мир встрепенуться и не позволит подсунуть себе ни какого-нибудь разорившегося дворянчика, ни даже баронета, как это сделали с ее обожаемой сестрой Мэри.

Анна никогда долго не мучилась по пустякам, она не привыкла ждать подарков от жизни, ее неукротимая сила духа заставляла брать инициативу в свои руки и действовать. Она приказала служанкам распаковывать сундуки, вызвала прислугу замка и заявила, что к приезду Их Величеств все должно быть подготовлено к балу-маскараду. Анна была намерена потрясти всех и закатить праздник, которого еще не видывали в этих стенах.

Пиршественный зал затянули серебряной парчой с золотой вышивкой. Со стен убрали железные канделябры; вместо них для освещения столов с потолка свесили прутья, сделанные из серебра и слегка позолоченные; им придали форму веток, на которые укрепили входившие в моду восковые свечи. Анна не забыла побывать на кухне и распорядиться, какие блюда подавать на французский манер, а какие — на английский.

В буфетной на семи полках выставили золотые тарелки — все, что нашли в городе.

А когда верный слову Генрих въехал в ворота города в сопровождении французов, повсюду их встречали радостные лица и слышались чисто английские приветствия.

«Не подвела-таки меня моя Нэн!» — подумал Генрих.

После ужина с балкона раздались сначала бодрые звуки музыки, а затем танцевальные мелодии. Вдруг прозвучали фанфары, распахнулись массивные двери между двумя импровизированными стенами, и в зал выпорхнули четыре молоденькие девушки с распущенными волосами. Затуманенному взору мужчин они представлялись райскими девами. Девушки пританцовывали, смеялись и манили к себе. Впереди девушек вышагивали восемь женщин в масках — в платьях, переливающихся и украшенных разноцветными лентами.

Все мужчины разом встали, чтобы поприветствовать их, а Генрих с дружеской ухмылкой ткнул в бок Франциска.

— Иди вперед, начни первым! Выбери вон ту, с блестящими глазами, которая смотрит на тебя, — настаивал он, от волнения сбиваясь на валлийский — язык его предков.

Генрих не сомневался, что для Франциска Валуа достаточно беглого взгляда и он непременно выберет Анну.

У танцующих было такое чувство, что вернулись старые времена.

Когда Генрих сорвал маски с женщин, Франциск умело притворился, что очень удивлен, обнаружив, кто его проворная партнерша по танцу. Он галантно извинился за оскорбление, которое намеренно нанесли Анне его придворные дамы.

— А меня уверяли, что Венера была блондинкой, — проговорил он, прижимая ее руку к сердцу с изяществом, характерным для французов. — Но что я вижу?! Она брюнетка!

Весь вечер Анна блистала остроумием и красотой, поражала всех беглым французским.

Франциск увлекся беседою с ней настолько, что позабыл о существовании других дам, не танцевал, и прошло достаточно много времени, прежде чем к Анне смогли пробиться те, с кем она в юности флиртовала во Франции. И хотя жены их весьма решительно проигнорировали Анну, мужья по возвращении в Париж в кругу друзей наперебой хвастались, что имели возможность потанцевать или же пококетничать с женщиной, которая наделала столько шуму и ради которой король Англии бросил вызов самому папе римскому и взбудоражил всю Европу.

И чем больший восторг Анна вызывала у окружающих, тем больше гордился ею Генрих. Он вдруг почувствовал себя полным сил, помолодевшим, способным увлечься и в то же время достаточно умудренным жизнью, чтобы править страной.

— Сегодня ночью она станет моей, даже если мне придется брать ее силой! — поклялся он, не скрывая своего преклонения перед ней.

Анна и ее брат блистали талантами. Благодаря богатому воображению, они экспромтом придумывали различные пантомимы, а Джейн Рочфорд и Арабелла тут же срывали со стен флаги, гобелены, тонкую серебряную ткань, чтобы наряжать выступающих в костюмы.

В пантомиме «Андрокл и лев» Норрис играл прекрасного грека, а главный маршал Франции выступал в роли несчастного благородного животного, его завернули в шкуру овцы, до недавнего времени служившую ковриком. В пантомиме «Парис и яблоко» роль богини любви неизменно принадлежала Анне. А в пародии на торжественную церемонию коронации, Уилл Сомерс представлял своего суверена: закутавшись в гобелен с изображенными на нем гербами, он уселся верхом на волкодава. В завершении сыграли «Святого Георгия и дракона» — с Генрихом в роли святого Георгия, блиставшим в золотой одежде и доспехах, и с Анной, в белом платье из венецианской парчи, прикованной к железному канделябру и олицетворяющей Дамселл в горе; с дюжиной молодых веселых англичан, которые встали по четыре, с головой накрылись тусклой серебряной тканью и пытались изобразить дракона.

— Возьмите, сэр! Попробуйте этим срубить голову дракону! — кричал Фрэнсис Уэстон, взгромоздясь на стул и пытаясь дотянуться до огромного топора, который висел на стене.

Франциск Валуа с преувеличенным ужасом остановил его.

— Только не это! Какие вы, англичане, все же дикари! Топоры — какой кошмар! — возмутился он. — У нас во Франции гораздо цивилизованнее: даже предателям аккуратно отсекают головы, у моего палача самая острая секира. Гарри, возьмите мой меч, с ним вы легко расправитесь с таким очаровательным драконом. Нельзя же допустить, чтобы у Дамселл возникло чувство отвращения при виде столь грубой бойни!

Как только подобающим образом разделались с драконом, шумная компания поскакала в порт посмотреть на корабли.

Генрих закутал Анну в свой плащ, подбитый горностаем, и, смеясь, посадил ее впереди себя на огромного коня. Он ехал по мощенным булыжником улицам впереди всех, показывая дорогу, нежно прижимая к себе Анну, — вольность, которую он не мог себе позволить в Англии, хотя Анна сама часто осмеливалась ездить верхом в дамском седле.

В домах богатых купцов и в причудливых лачугах рыбаков горели свечи, и, когда шумная компания с песнями проезжала мимо, английские поселенцы выбегали на дорогу и сопровождали гостей, громко выкрикивая приветствия. Для этих жителей, говоривших на двух языках, имя оскорбленной королевы Екатерины значило не больше, чем пустой звук, они от всего сердца радовались за влюбленную парочку, с искренностью и страстью, присущей только латинцам.