Последняя любовь

Оба были увлечены разговором. Спутник Тарновского держал в руках тонкую тросточку, которой он время от времени чертил в воздухе какие-то знаки, указывая молодому человеку то на север, то на юг.

Когда они приблизились к дому графини и машинально взглянули на сидящих на террасе, то встретились с обращенными к ним лорнетами. На их лицах промелькнула легкая ироническая усмешка. Они замолчали. Генрик отвернулся, а спутник его слегка коснулся рукою шляпы, проходя мимо графини, которая отдала ему вежливый, но холодный поклон. Когда они немного отошли, Изабелла, продолжая разглядывать их в лорнет, тихонько сказала Клементине:

— Mais il est extrêmement beau, ce monsieur [40] Тарновский.

— Et l'autre? [41] — спросила ее приятельница.

— Я не видела его лица, но как он держится! On dirait un prince [42].

Тем временем Фрычо сбежал с крыльца и пустился вдогонку за уходящими. Через минуту Тарновский услышал за собою возглас:

— Que vois-je [43] Пан Тарновский!

Тарновский обернулся и увидел перед собою кругленькую фигуру и сияющее лицо Вевюрского.

— Вы здесь! — вскричал Фрычо. — Какая счастливая звезда привела вас сюда? Имею честь напомнить вам: Франтишек Вевюрский. Мы встречались у моей тетушки, графини С.

— Право, не припомню, — отвечал Генрик, слегка касаясь пухлой руки самозванного знакомца.

— О, это не удивительно, малознакомые люди быстро забываются, но я еще раз напомню вам о себе. Разрешите навестить вас, и я введу вас в наш круг… Где вы остановились?

— В доме Н., — ответил молодой человек, не понимая, чем он обязан этой неожиданной любезности.

— Un moment [44], имейте в виду, я всегда к вашим услугам, а теперь не смею задерживать. — И Фрычо, еще раз пожав холодно поданную Генриком руку, вернулся к оставленному им обществу, которое продолжало рассматривать в лорнет Тарновского и его спутника.

— Кто этот господин? — спросил Тарновского его приятель, когда Фрычо отошел от них на порядочное расстояние.

— Что его фамилия Вевюрский, я узнал всего несколько минут тому назад: он сам сказал об этом. Больше я о нем ничего не знаю. Наверное, встречался с ним мельком в обществе, не замечая, как не замечаешь безразличных тебе и несимпатичных людей, которые не оставляют следа в памяти.

— Верно, — с легким сарказмом подтвердил его друг, — существуют же на свете люди, вид которых производит впечатление круглого ноля. С какой стороны ни глянь, — увидишь тщательно нарисованный ноль и, как и о ноле, тут же о них забудешь.

— Скажи, милый Стефан, — снова заговорил Генрик, — что это за общество, что так дерзко выставило на нас батарею лорнетов и из недр которого выбежал этот смешной Вевюрский? Ты поклонился кому-то, кажется, красивой даме в муслине, полулежавшей в кресле. Кто она?

— Вот уже несколько дней, как я в Д. и познакомился — не лично, а издали и по рассказам — со всеми, кто чем-либо примечателен. Полная дама в муслиновом платье — это графиня Икс, одна из тех злосчастных женщин, что бездумно, не трудясь, промотали свою молодость и теперь не умеют даже блюсти достоинство старости, появляясь в обществе в шутовском, позаимствованном у молодости, наряде. Я познакомился с ней в мою бытность в Париже. Жители французской столицы, как тебе известно, удивительно подвержены господствующей моде, а так как графиня делала все, чтобы ее салон был модным, — и она достигла своей цели, — то порог ее дома некогда переступали достойные люди, мужи науки. С одним из них я бывал у нее несколько раз. Но кощунство над старостью производило на меня гнетущее впечатление, быть может потому, что и я сам не молод и чувствую, как смешно рядиться в наряды не по возрасту.

— Не говори о возрасте, мой уважаемый друг, — улыбнулся Генрик. — Кто знает, сколько тебе лет? А по внешности, по уму и благородному и отзывчивому сердцу ты моложе многих молодых людей.

— Ты прав. Годы не согнули меня, не остудили сердца, не ослабили ума. Умственно и физически я такой, каким был двадцать лет назад. Обязан я этим жесткому распорядку своей жизни, постоянной закалке, занятиям, которые не оставляют места бурным страстям, а отчасти сильной, живучей натуре, над которой время не властно.

Разговаривая, Генрик и Стефан поднялись по невысокой лестнице на балкон и, войдя в дом, очутились в небольшой гостиной. Стефан Равицкий снял шляпу, и теперь стало видно, что он действительно не молод: об этом свидетельствовали его посеребренные сединой, сильно поредевшие на висках, коротко остриженные волосы, длинная, еще густая темная борода, в которой также сверкали серебряные нити. Но, несмотря на эти признаки прожитых лет, невозможно было точно определить возраст Равицкого. Блеск его глаз, выражение лица были столь незаурядны, что нельзя было не поддаться обаянию этого полного сил человека. Открытый лоб, казавшийся еще выше от поредевших спереди волос, бороздили две морщинки, чуть нахмуренные брови не таили следов усталости и бурно прожитых лет, что обычно выдает людей, уставших от долгих жизненных скитаний. Напротив, лицо его было спокойно, серьезно, даже сурово, если бы рот не выдавал присущей Равицкому истинно мужской доброты, а живая улыбка, не раз мелькавшая во время разговора, не смягчала суровость лица выражением душевной теплоты и чистосердечия.

Его нельзя было назвать молодым, но в его улыбке, во взгляде и осанке чувствовалась натура сильная и страстная. Его внешность притягивала людей своего рода магнетизмом, какой сильные натуры распространяют вокруг себя.

— Приветствую тебя в моем доме, дорогой друг, — сердечно произнес Генрик. — Я счастлив, что вновь могу после долгого перерыва пожать твою благородную руку.

Равицкий ответил на рукопожатие, и они уселись. В гостиной все выдавало присутствие обаятельной женщины. На столе, рядом с большим букетом цветов, лежала открытая книга и стояла серебряная корзиночка с рукодельем; на стуле лежали небрежно брошенная шляпка и перчатки с маленькой женской ручки. Бросив взгляд на эти предметы, Равицкий слегка усмехнулся:

— Я вижу, ты женат!

В ответ молодой человек весело рассмеялся:

— Откуда ты это взял, мой дорогой?

— Полагаю, не ты вышиваешь шелком по канве и не ты носишь шляпку, что лежит здесь?

— Я так привык к этим мелочам, что не обращаю на них внимания, — рассмеялся Генрик еще громче. — Но они принадлежат не жене моей, а сестре; я приехал сюда с сестрой.

— Я и забыл, что у тебя есть сестра, ты мне когда-то говорил об этом. Она старше или моложе тебя?

— Моложе, на несколько лет.

— Должно быть, замужем?

С лица Генрика при этих словах сбежала улыбка, брови нахмурились, взгляд подернулся грустью. Он ничего не ответил.

Эта перемена настроения не ускользнула от Стефана, и он пожалел о своем вопросе. Ему представилось, что сестра Генрика несчастное беспомощное, увечное либо уродливое существо, обреченное вследствие этого на одиночество, и что он своим вопросом ранил сердце любящего брата.

— Сестра моя, — медленно, как бы взвешивая каждое слово, начал Генрик, — много страдала в жизни, и я ее единственный друг и опекун.

При этих словах дверь отворилась и на пороге показалась Регина Ружинская. Лицо ее было еще белее, без следа румянца, почти прозрачное, только на виске пульсировала голубая жилка. Черное платье тяжелыми складками падало до полу, единственным его украшением служила черная же лента, опоясывающая ее хрупкий стан. Регина, видимо, возвращалась из сада, — в руках у нее была белая роза. Она сделала несколько шагов, мужчины встали, и Генрик, взяв сестру за руку, промолвил:

— Позволь тебе представить, Регина, моего лучшего друга, пана Стефана Равицкого. Я много тебе о нем рассказывал. — И, обращаясь к Равицкому, добавил: — Моя сестра, Регина Ружинская.