До конца своих дней

– Вы правы, по дороге может ходить каждый. Не осмеливаюсь вас задерживать – идите, куда шли.

Приподняв юбки, она направилась к воротам, ей хотелось скрыться от него во дворе, который уже казался не только оазисом, но и убежищем.

– А это вас нисколько не интересует?

– Не могу себе представить, сэр, чтобы вы могли меня чем-то заинтересовать.

– Мне некогда играть с вами в игрушки, моя прекрасная дама, – сказал он с явным раздражением. – Вам нужен ваш саквояж или нет?

Гинни круто повернулась и только сейчас заметила, что незнакомец держит в руке ее саквояж. Из-под полуоткрытой крышки свисал угол ее голубого платья.

– Да, это мои вещи. Как вы смели...

– Я ничего у вас не украл, – перебил он ее. – Вы бросили саквояж в порту.

– Я вовсе не имела в виду...

– Так уж и не имели? – Он вперил в нее пронзительный взгляд, и Гинни вдруг стало стыдно. Она и вправду чуть не обвинила его в воровстве.

– Я пришел сюда не для того, чтобы с вами переругиваться, – сказал незнакомец нарочито терпеливым тоном. – Берите свой саквояж, и я оставлю вас в покое.

Гинни медленно подошла к нему, с подозрением глядя на голубую ткань.

– Что вы с ним сделали?

Посмотрев на саквояж, он пожал плечами.

– Дети его открыли. Им было интересно. Гинни выхватила саквояж у него из рук.

– Вы позволили этим... этим портовым крысятам разграбить мои вещи? – воскликнула она, открывая саквояж.

– Никто ничего не грабил. Им просто хотелось заглянуть внутрь. Детям трудно сдержать любопытство, когда они видят такие красивые вещи, особенно детям, которые к ним не привыкли.

– Я не вижу медальона. – Она с ужасом заметила, что почти кричит. – Эти оборванцы украли мой медальон!

– Не спешите с обвинениями, – спокойно сказал незнакомец. – Никто ничего не брал. Вот он.

Он раскачивал медальон за цепочку, словно дразня ее. Гинни хотелось вырвать медальон у него из рук, но она сдержалась, не желая показывать незнакомцу, как важен для нее этот медальон.

Но что-то у нее в лице, видимо, выдало ее, потому что незнакомец стал рассматривать медальон. Он открыл защелку, и его резкие черты смягчились.

– Теперь я понимаю, почему вы так расстроились. Конечно, вам не хочется потерять портрет своей матери.

– Вы знали маму? – удивленно спросила Гинни.

– Все знали Аманду Маклауд. Это была настоящая леди.

– Вы хотите сказать, что я не настоящая. Он пронзил ее взглядом.

– Ваша матушка никогда не стала бы разбрасываться бездоказательными обвинениями. А если бы даже такое вдруг случилось, убедившись в своей ошибке, она тут же извинилась бы.

– Кто вы такой поучать меня? – То, что он был прав, только еще больше разозлило ее. – Вы, видимо, принесли саквояж в надежде на вознаграждение. – Она смерила его презрительным взглядом. – Но как бы вы ни нуждались в деньгах, должна вас разочаровать. Никакого вознаграждения вам не будет – слишком грубо вы со мной разговаривали. Отдавайте медальон и убирайтесь.

Он словно бы не заметил ее протянутую руку. Еще раз взглянув на портрет ее матери, а потом на нее, он защелкнул медальон.

– Далеко вам до нее, моя прекрасная дама, – сказал он, отдавая ей медальон, круто развернулся и пошел прочь.

– Как вы смеете? – крикнула Гинни ему в спину. Нет, подумать только – бросил ей между прочим обвинение и уходит. – Да как вы смеете говорить мне такие вещи, вы... вы...

Она замолчала, отчасти потому, что не могла придумать для него достаточно оскорбительного названия, но главным образом потому, что он ее все равно не услышал бы. Еще ни один мужчина не обращался с ней с таким пренебрежением, и это ей вовсе не понравилось.

Еще меньше ей понравилось то, о чем он ей напомнил. Посмотрев на медальон, она внутренне съежилась от стыда. Она так старалась все эти годы и все же не стала такой, какой хотелось бы маме.

– Прости, мамочка, – сказала она, открыв медальон. – Мне, наверно, никогда не удастся стать достойной тебя.

В голубых глазах Аманды Маклауд ей чудилось разочарование. «Не грызи ногти, Гинни, – говорила ей мама. – Сколько раз тебе повторять, что леди не вступает в препирательства?»

Эти воспоминания причиняли боль. Закрыв медальон и сунув его обратно в саквояж, Гинни решила, что лучше эти воспоминания загнать подальше вглубь, откуда они не смогут ее ранить.

– Гинни, детка, это ты? Подняв глаза, она увидела дядю Джервиса, который был так похож на ее отца, что она чуть не бросилась ему в объятия.

– Но что ты делаешь здесь одна? – непонимающе спросил он. – Где Ланс?

Гинни посмотрела вдоль улицы: незнакомец исчез.

– Ланс – эээ – поехал за моим багажом, – проговорила она, стараясь не показать дяде своего беспокойства. – Я так спешила домой, что не стала ждать, пока разгрузят мои сундуки.

– Ну дай-ка я на тебя погляжу. Как же ты выросла в Бостоне! Ты стала просто красавицей, Гиневра-Элизабет.

Она не могла сказать, чтобы прошедшие годы были так же снисходительны к нему. Русая шевелюра, которой он так гордился, не только поседела, но и значительно поредела. Глядя на его иссеченное морщинами красное лицо и оплывшую фигуру, она с трудом верила, что этот человек на десять лет моложе ее отца.

Дядя Джервис взял ее саквояж и прошел в ворота. Оказавшись во внутреннем дворике, Гинни заметила, что постарел не только ее дядя. Стены дома были облуплены, а растения нуждались в секаторе.

– А что случилось с фонтаном? – подавленно спросила она. – Почему в нем нет воды?

Дядя Джервис откашлялся.

– Не забывай, что здесь давно никто не жил.

– Я знаю. Просто мне... все помнится иначе. Раньше этот двор казался таким великолепным.

Он вздохнул.

– Так всегда бывает, когда уезжаешь из дома. Ничто не остается таким, как нам хотелось бы. За пять лет твоего отсутствия, дорогая, многое изменилось.

Гинни попыталась внушить себе, что перемены неизбежны, но слова дяди обеспокоили ее. Она не любила перемен, она не хотела сюрпризов. Она отдала бы все, чтобы вернуться в то время, когда папа ее обожал и когда была жива мама.

«Хочу в Камелот», – опять подумала она.

Но сегодня ей не было суждено туда сбежать. На крыльце появилась Эдита-Энн, улыбаясь гостеприимной улыбкой хозяйки дома.

– Наконец-то ты вернулась домой, Гиневра-Элизабет, – вполне дружелюбно сказала она, но Гинни, как всегда, почувствовала скрытую недоброжелательность. Что она себе воображает? Принимает Гинни в ее собственном доме как хозяйка.

С напряженной улыбкой Гинни поднялась по ступенькам и ответила Эдите-Энн только, когда оказалась на одном с ней уровне:

– Ты хорошо выглядишь. – Ничего другого ей в голову не пришло.

К сожалению, это было правдой. Пять лет тому назад голубое муслиновое платье висело бы на Эдите-Энн, как на вешалке, но теперь ее формы округлились. Даже цвет лица у нее стал лучше. Никто бы не назвал ее первой красавицей Луизианы, но эта девушка с русыми волосами и янтарными глазами совсем не была похожа на того гадкого утенка, которого помнила Гинни.

Позади в дверях показался Гамильтон Колби, их сосед и друг.

– Как я рад тебя видеть, Гинни! – радостно сказал он и начал трясти ей руку. – Мы с Эдитой-Энн как раз недавно говорили, что без тебя в Луизиане стало скучно.

На этот раз Гинни улыбнулась от всего сердца. Как и Ланс, Гамильтон в детстве проводил много времени у Маклаудов, и они всегда хорошо к нему относилась. Он был длинный и нескладный и часто говорил невпопад, но он был добрый человек и надежный друг. Заметив, как он не сводит глаз с Эдиты-Энн, Гинни подумала, что за время ее отсутствия Гамильтон, кажется, проникся к ее кузине больше чем дружескими чувствами.

Та, впрочем, этого, по-видимому, не замечала. Оставив его в гостиной с отцом, она сказала, что проводит Гинни в ее комнату.

Гинни прекрасно могла бы подняться по лестнице и одна, присутствие кузины создавало у нее ощущение, будто она гостья в своем собственном доме. А впрочем, нет, это дом заставлял ее чувствовать себя здесь чужой. В нем стоял затхлый дух помещения, в котором никто не живет, и во многих комнатах мебель была накрыта чехлами. Может быть, дядя Джервис собирается провести здесь только одну ночь, но мог же он привезти из Розленда пару служанок, чтобы за ними было кому ухаживать. Как она будет одеваться к балу, если ей никто не будет помогать?