Жемчужина страсти

Вот, наконец, показались семь молодых, великолепно одетых женщин, веселый гул сопровождал их. Это — самые красивые и известные в городе куртизанки. Они выступали рядом, величаво, преисполненные гордости, в сопровождении прислужницы и слуги, которые держали над ними широкий шелковый зонтик. Народ, хорошо знавший их, указывал на них, когда они проходили мимо, называя их по именам или прозвищам.

— Вот женщина с серебряными чирками!

Две таких птички были вышиты на широких рукавах просторного пальто красотки, надетого сверх многочисленных платьев, воротники которых скрещивались не ее груди один над другим. Это пальто было из зеленого атласа, вышитого белым шелком с серебром. Прическа женщины была вся усеяна огромными черепаховыми булавками, которые образовали вокруг ее лица настоящий полукруг.

— А это — женщина с морскими водорослями!

Эта прекрасная трава своими шелковыми корнями вплеталась в вышитые узоры пальто и висела наружу, разлетаясь по ветру.

Затем шла красавица с золотыми дельфинами, красавица с миндальными цветами, красавицы с лебедями, павлинами, голубыми обезьянами. К их голым ногам были привязаны высокие подошвы из черного дерева, что увеличивало их рост. Головы их были усеяны блестящими булавками, и искусно нарумяненные лица казались молодыми и прелестными в мягкой полутени зонтика.

За куртизанками шли мужчины с ивовыми ветвями. Потом целая толпа священников несла на носилках или в красивых палатках с позолоченными крышами церковную утварь, украшения и обстановку, которая проветривалась во время шествия.

Наконец показалась рака Ебиса, бога моря, неутомимого рыболова, который по целым дням стоит, окутанный сетями, с удочкой в руках, на скале, выступающей из моря. Ее несли двадцать бонз, обнаженных до талии, и она казалась квадратным домиком. Ее крыша, с четырьмя срезанными скатами, была покрыта серебром и лазурью, с жемчужной бахромой, и увенчана огромной птицей с распущенными крыльями.

Бог Ебис невидим внутри своей раки, наглухо закрытой.

На носилках несли великолепную рыбу, посвященную Ебису, акамэ, или красную женщину, которая составляла лакомое блюдо всех гастрономов. Тридцать всадников, вооруженных пиками, замыкали шествие.

Шествие проследовало через город в сопровождении всей толпы, которая двигалась за ними, достигло предместьев и после довольно долгого перехода вышло на морской берег. Вместе с ней у устьев Йодогавы появилось множество лодок, которые река тихо несла в море. Распустились паруса, весла всплеснули по воде, флаги развились по ветру, а поднятые голубые волны блестели на солнце тысячами огней.

Фидэ-Йори также прибыл на морской берег по дороге вдоль реки. Он остановил лошадь и стоял неподвижно среди своей немногочисленной свиты, так как правитель не хотел затмевать религиозную процессию царской роскошью.

Гиэяса, по его приказанию, несли в норимоно, также как мать и супругу сегуна. Он сказался больным.

Пятьдесят солдат, несколько знаменосцев и два гонца составляли всю свиту.

С появлением молодого принца внимание толпы разделилось; уже не одно шествие Ебиса привлекало взгляды. По царскому головному убору в виде золотой продолговатой шапочки Фидэ-Йори можно было узнать издали.

Вскоре священное шествие медленно прошло перед сегуном. Затем бонзы, которые несли раку, выступили из ряда и подошли совсем близко к морю.

Тогда вдруг прибежали с берега рыбаки, лодочники, и с криком, прыгая и скача, набросились на несших Ебиса. Они затеяли примерную битву, испуская все более и более пронзительные крики. Священники притворно сопротивлялись, но вскоре рака перешла с их плеч на плечи могучих матросов. Тогда последние, с радостным воем, вошли в море и долго прогуливались по прозрачным водам своего любимого бога, под веселые звуки оркестра, который разместился на джонках, бороздивших море. Наконец, матросы возвратились на берег, среди радостных криков толпы, которая вскоре рассеялась, чтобы поскорей вернуться в город, где ее ожидали другие развлечения — зрелища на открытом воздухе, торговля всякой всячиной, театральные представления, пиры и возлияния сакэ.

Фидэ-Йори, в свою очередь, покинул берег с двумя скороходами впереди и со своей свитой. Они вошли в маленькую, свежую, прелестную долину и направились по отлогому склону к вершине холма. Эта дорога была совсем пустынна, так как еще накануне народу запретили ходить по ней.

Фидэ-Йори думал о заговоре, о мосте, который должен быть разрушиться и низвергнуть его в пропасть. Царь всю ночь с тоской размышлял об этом, но под солнцем, которое так открыто блестело среди этой мирной природы, он не мог больше верить в человеческую злость. Тем не менее, путь для возвращения был выбран странный. «Эту дорогу избрали, чтобы избежать толпы», сказал Гиэяс; но народу можно было запретить идти и по другой дороге, и императору не пришлось бы делать этого странного обхода, чтобы вернуться во дворец.

Фидэ-Йори искал глазами Нагато, но его нигде не было видно. С утра он уже двадцать раз спрашивал о нем. Принца нигде не могли найти.

Тяжелая тоска охватила молодого сегуна. Вдруг он задал себе вопрос, почему его свита так малочисленна и почему впереди только два скорохода? Он оглянулся, и ему показалось, что носильщики норимоно замедляют шаг.

Взошли на вершину холма, и вскоре в конце дороги показался мост Ласточки. Видя его, Фидэ-Йори невольно удержал свою лошадь; сердце его сильно билось. Этот хрупкий мост был смело перекинут с одного холма на другой над очень глубокой долиной. Река, быстрая как поток, прыгала по скалам с глухим, непрерывным шумом. Тем не менее, мост, казалось, как всегда, твердо опирается на плоские скалы, вздымавшиеся под ним.

Скороходы двигались вперед твердым шагом. Если и существовал заговор, то они о нем не знали. Молодой царь не смел остановиться. Ему все еще чудились слова Нагато: «Иди смело к мосту».

Но умоляющий голос Омити тоже звучал в его ушах, и он вспоминал о данной им клятве. Больше всего его ужасало молчание Нагато. Сколько препятствий мог встретить план принца! Может быть, окруженный привычными шпионами, которые следили за его малейшим движением, он был похищен и лишен возможности поддерживать связь с царем? Все эти мысли толпились в голове Фидэ-Йори; последнее предположение заставило его побледнеть. Потом, в силу какой-то причудливости мысли, которая встречается часто в крайнем положении, он вдруг вспомнил одну песенку, которую пел, будучи ребенком, чтобы освоиться с главными звуками японского языка. Он машинально проговорил ее:

— Цвет, запах исчезают… Что в этом свете постоянно? Прошедший день потонул в бездне ничтожества. Это был как бы отблеск сна… Его отсутствие не вызвало ни малейшего смущения.

«Вот чему я учился, когда был ребенком, — говорил себе император, — а сегодня я отступаю и колеблюсь перед возможной смертью».

Пристыженный своей слабостью, он отпустил повода.

Но в эту минуту, по другую сторону моста, послышался страшный шум, показались бешеные лошади, с растрепанными гривами, налитыми кровью глазами и, круто повернув, понеслись с тележкой, наполненной древесными стволами. Они бросились на мост и их копыта неистово зазвенели, с удвоенным шумом, по деревянной настилке.

Вся свита Фидэ-Йори, при виде летевших на нее лошадей, закричала от ужаса. Носильщики покинули норимоно, из которых вышли испуганные женщины и, подобрав свои пышные платья, бросились бежать со всех ног. Скороходы, которые уже вступали на мост, отскочили, и Фидэ-Йори инстинктивно бросился в сторону. Но вдруг, подобно тому, как лопается слишком туго натянутая веревка, мост провалился со страшным треском. Сначала он сломался посредине, потом и оба обломка разрушились, так что со всех сторон посыпался целый дождь щепок. Лошади и повозка полетели в реку. Одна лошадь в течение нескольких минут висела, запенившись сбруей, и билась над пропастью; но ремни оборвались, и она тоже упала. Шумящая река понесла к морю лошадей, плывущие стволы деревьев и осколки моста.