Дворянская дочь

В оставшиеся до отъезда дни в Петрограде мы с бабушкой посетили Мраморный дворец, чтобы выразить свое соболезнование вдове великого князя Константина. Убитый горем после гибели Олега великий князь и на год не пережил своего любимого сына. В вестибюле, отделанном розовым мрамором, с высокими амфорами, за которыми мы в детстве так любили прятаться, предо мною словно бы скользнула тень друга моих детских лет, как будто бы и на этот дворец упал кровавый отблеск греческой трагедии.

Более приятным для нас был визит, который нанесла нам верный друг нашей семьи, великая княгиня Мария Павловна. Ей тоже хотелось послушать о моей работе в полевом госпитале. В отличие от нашей беседы с государем, я опустила кое-какие подробности, могущие заинтересовать только военного человека.

— Ты слишком скромна, дитя мое, — сказала Мария Павловна. — Храбрость вкупе со скромностью определенно ужасна, это может отпугнуть твоих поклонников. Как вы думаете, Анна Владимировна?

— Это было бы неплохо, — с довольным видом улыбнулась бабушка. „Лучше уж никаких поклонников, чем Стефан Веславский“, — прочитала я ее мысли.

Я не смогла удовлетворить и любопытство Ее Императорского Высочества в отношении моего пребывания в Царском.

— Теперь я вижу, что Их Величества имеют, по крайней мере, одного верноподданного при дворе, который и не дурак, и не плут, — прокомментировала Мария Павловна.

Почти все члены императорской семьи чувствовали ярость отчаяния, еще более ожесточенную из-за их бессилия по отношению к венценосцам, недостойным своей миссии.

Огни, роскошь столицы, модные дамские туалеты — все это казалось мне странным после серости военной зоны. Люди, не знавшие войны, стали мне чуждыми. Контраст между особняками в нашем квартале возле Адмиралтейства и убогими поселениями для беженцев в Варшаве и возле станций Николаевской железной дороги был столь разителен, что я была рада отъезду.

Меня сопровождала бабушка вместе со своей неизменной спутницей — Зинаидой Михайловной. Няня тоже отправилась вместе с нами, заявив при этом, что я, мол, прекрасно умею заботиться о других, но вот о себе позаботиться не могу.

Приятный сюрприз ждал нас в Минске, когда все — отец, дядя Стен, Стиви и Казимир — приехали с юго-западного фронта, получив отпуск на Рождество.

После того как бабушка расположилась в комнатах тети Софи в заднем крыле госпиталя и все обменялись рождественскими подарками, мы всей семьей провели вечер в по-монастырски скромно обставленной гостиной тети Софи. Зинаида Михайловна поспешно отправилась в Могилев проведать сыночка Николеньку, назначенного, благодаря материнским хлопотам, адъютантом к начальнику генерального штаба, генералу Алексееву. Кроме родственников никого не было — Казимир был по сути членом семьи, — и я могла откровенно поделиться своими мыслями о посещении Царского Села.

Мой рассказ произвел сильное впечатление.

— Сейчас ходит столько всяких слухов, — сказала тетя Софи, — но теперь мы, наконец, все узнали из надежного источника. Совершенно очевидно, что правители России находятся на грани нервного срыва.

— Это внушает мне еще больший пессимизм в отношении нашего дела — вопроса о независимости Польши. Велопольский, Потоцкий, Замойский, — дядя в своей обычной сдержанной английской манере называл имена прославленных в истории польских магнатов, — все наши друзья сомневаются, что царь выполнит свое обещание.

— А нет ли какого-нибудь средства повлиять на Его Величество? — спросила тетя. — Или он станет еще упрямее?

— Николай всякий раз уступает чьему-либо давлению, — ответил отец, — но главная беда в том, что в конце концов он уступает самому сильному давлению — своей супруге. А императрица решительно против какого бы то ни было изменения status quo. Она имеет, по крайней мере, одну несомненную добродетель — постоянство.

— Ее следовало бы отправить в монастырь, — изрекла бабушка. — Пожизненно.

— Николай Николаевич во всеуслышание высказывался в том же духе, — отец едва заметно усмехнулся, упомянув о прямолинейности бывшего верховного главнокомандующего.

— Все Романовы сыты ею по горло, — заявила бабушка, — даже ее собственная сестра не желает поддерживать с ней отношений, пока она носится со своим лжепророком.

Речь шла о Елизавете, жене великого князя Сергея, которого убили в 1905 году. Эта очень красивая и глубоко религиозная женщина была для меня примером, когда я была еще девочкой.

— Почему бы не прикончить Распутина? — высказал предложение Стиви. — Это было бы актом патриотизма.

Казимир посмотрел на него с восхищением, я же была шокирована.

— Что ж, может случиться и такое, — невозмутимо произнес дядя Стен.

— Это принесло бы больше вреда, чем пользы, — сказал отец. — Гришка-мученик будет пострашнее Гришки-пророка. И потом, он же ведь только орудие.

— Распутин — орудие? — это пришло мне в голову после „Бориса Годунова“. — Но в чьих руках, папа?

— В руках этих бюрократов и реакционеров, для которых все равно, погибнет Россия или будет процветать. Один из них — Белецкий, бывший начальник тайной полиции, другой — петроградский митрополит Питирим. Среди них также известный антисемит — бывший министр юстиции Щегловитов, достойный преемник того влиятельного покойного вельможи, чье имя я стесняюсь упоминать.

— Князя Мещерского, — пришел на помощь дядя, — издателя этого реакционного листка „Гражданин“.

— И Николай охотно его читает. Эта клика ловко играет на сокровенных желаниях и надеждах Николая и Александры, подогревая их с помощью Гришки. Так что, сами видите, — отец махнул рукой, — все безнадежно.

— Вздор! — стукнула об пол тростью бабушка. — Пораженческие настроения русских — вот истинная причина безнадежности. И вообще, это не та тема, которую можно обсуждать в присутствии молодежи, Пьер. У нас сильные лидеры в Думе. Под председательством нашего дорогого князя Львова Земский союз совершил прямо-таки подвиг, поддерживая снабжение армии.

Бабушка, как и другие наиболее прогрессивные землевладельцы, была горячей сторонницей земств — выборных местных органов с ограниченным самоуправлением.

— Мы, наконец, имеем способного и честного военного министра Поливанова, — продолжала она, — благодаря его усилиям, а также Земству мы почти устранили нехватку боеприпасов. У нас отличные генералы и доблестные войска, нам только нужно держаться до победы. Наш государь — патриот, и он должен прийти к разумному решению!

— Браво, мама! — улыбнулся отец.

Дядя Стен сказал, что ему нужно встретиться и поговорить с французским и английскими послами.

— Пусть их правительства окажут давление на Николая, они всегда были на нашей стороне.

На этом обсуждение закончилось. Все, что было во мне деятельного и решительного, было на стороне бабушки — сестра милосердия не должна падать духом. Но мое религиозное и поэтическое начала побуждали меня согласиться с отцом и признать, что ситуация безнадежна.

Каждый — и в верхах, и в низах — был орудием в чьих-то руках. Никто в отдельности, ни одна группа лиц, ни вся нация в целом не несли ответственности за тяготы войны. И никто не мог взять на себя ответственность и остановить ее. Все это было подобно огромному механизму с бесчисленными шестеренками, один раз неизвестно кем заведенному и который остановиться мог только сам по себе. В таком случае, жизнь — абсурд, а война — просто скверная шутка.

Однако все во мне восставало против этого, мои христианские принципы просто не позволяли мне с этим смириться. И если никто не несет личной ответственности за происходящее, то, значит, все мы должны быть в ответе. Поэтому коллективная вина за войну ложилась на все человечество, и не было смысла обвинять того или иного монарха, президента, страну или, как большевики, целый класс. Семена зла и жестокости были в каждом из нас, и лишь одну из двух позиций можно было выбрать: либо ко всему испытывать отвращение, либо — сострадание.