Хозяйка Рима

— Браслеты, госпожа?

— Да, — ответила я и принялась надевать их на руки — один, второй, третий… Вскоре они уже гремели на мне, как кандалы на каторжнике. Напоследок я застегнула на шее еще три или четыре ожерелья. — Управляющий императорским поместьем оплатит твой счет, — сказала я и с гордым видом вышла из лавки, унося с собой поистине царский выкуп. Я надеялась, что когда императору наскучит мое общество, все это золото, серебро и драгоценные камни помогут мне купить себе будущее.

Поскорее бы это произошло!

Я перешла дорогу, направляясь к ближайшей скамье — прохладному брусу мрамора рядом с храмом Юпитера. Рядом со мной, едва не сбив меня с ног, резко остановилась какая-то повозка. Впрочем, никто не выругался, никто не пригрозил мне кулаком. Я была женщиной императора. Кто посмел бы прикоснуться ко мне? Преторианец в краснозолотом плаще, что вышагивал позади меня, был приставлен ко мне отнюдь не для того, чтобы ограждать меня от возможных посягательств, а чтобы я не сбежала.

Ганимед что-то вопросительно промычал.

— Да, — сказала я, присаживаясь, — ты был прав, что вытащил меня за покупками. Это просто чудесно!

А еще чудеснее оказаться одной, потому что император вернулся в столицу и, по всей вероятности, его не будет до следующего вечера.

Я подставила лицо ветерку. Какой чудесный день! Немного ветрено, однако не холодно, хотя я на всякий случай набросила на плечи шерстяной плащ. Можно сказать, день прекрасный во всей отношениях.

Я плотнее обернулась в плащ, довольная своими покупками.

— Ганимед! Ганимед! Это ты?

Я подняла глаза. Ганимед, сияя улыбкой, отложил мои покупки в сторону, а сам торопливо поднялся, чтобы отвесить поклон невысокой женщине в желтом платье, которая спускалась с дорогих, украшенных золотом носилок.

— Да-да, я тоже рада тебя видеть! — произнесла она. — Как жаль, что ты больше не мой раб! С тех пор, как я тебя потеряла, мне никто ни разу не сделал хороший массаж! Ой, а это кто? — Незнакомка обернулась в мою сторону, буквально буравя меня темными глазами.

— Афина, госпожа, — тотчас нашлась я с ответом и поднялась со скамьи.

— А я Флавия Домицилла, — ответила женщина в желтом платье и пухлой ручкой сделала мне знак — мол, жесты уважения с моей стороны больше не требуются. — Я живу на вилле вон за тем холмом. Вернее, я живу там сейчас. Мой муж был наместником Сирии, но император недавно отозвал его, и я наконец надеюсь обзавестись настоящим домом и превратиться в римскую матрону. Император, — добавила она как бы невзначай, — приходится мне дядей. Или что-то в этом роде.

Так вот кто она такая! Флавия Домицилла! Вторая дочь императора Тита от первого брака. Племянница Домициана. Не такая интересная и не такая скандальная, как ее единокровная сестра Юлия, поскольку удачно вышла замуж и родила положенных каждой добропорядочной женщине двух сыновей. Так что не исключено, что сейчас передо мной, улыбаясь знаменитой улыбкой Флавиев, стояла мать будущего императора.

— Тебе непременно следует как-нибудь приехать ко мне на виллу, — весело произнесла розовощекая Домицилла. — Если добираться на носилках, это займет не больше пятнадцати минут. Я обожаю принимать гостей! К сожалению, боюсь, сама я не могу нагрянуть к тебе в гости, потому что мой дядя не переносит непрошенных посетителей.

Я удивленно заморгала. Патрицианка, женщина из рода Флавиев, приглашает к себе в гости, и кого? Презренную потаскушку, наложницу своего дяди! Неужели ей неизвестно, кто я такая?

— Император тебе про меня рассказывал?

— Нет, конечно. Он никому ничего не рассказывает. Зато рабы большие любители почесать языком, даже те, что немы. Я наслышана о твоем удивительном голосе. Так что ты должна непременно приехать ко мне и усладить мой слух своим пением. А еще говорят, будто ты играешь на лире? Ой, что это такое? Неужели синяк?

Я резко подняла на нее глаза, в надежде найти в них любопытство. Однако она посмотрела на синее пятно у меня на запястье без особого интереса.

— Я упала с носилок, госпожа, — ответила я и поспешила натянуть пониже рукав. Интересно, сколько ей известно о Домициане, этой патрицианке в желтом платье, от которой, подобно индийским благовониям, исходила свойственная Флавиям аура доброжелательности и участия? Какими секретами делилась с ней ее ныне покойная единокровная сестра?

Хотелось бы знать, что ты унаследовала от дяди. Только ли его глаза? Но, может, и его пристрастия?

— Попроси Ганимеда, чтобы он приготовил для тебя свой знаменитый бальзам. — Флавия сделала мне знак, приглашая следовать за собой, и я зашагала с ней рядом. Моя новая знакомая шла по улице уверенной походкой человека, который знает, что перед ним, уступая дорогу, расступится любая толпа. — Он готовит ароматную пасту, которая хорошо лечит порезы и синяки. Он вечно смешивал какие-то снадобья для моей сестры Юлии. Она тоже постоянно вываливалась из носилок.

Я вопросительно посмотрела на Флавию Домициллу. Она тоже повернулась ко мне, буравя меня пронзительным взглядом своих проницательных немигающих глаз, которые так не вязались с ее розовым пухлым личиком.

Я вновь поспешила отвесить поклон.

— Спасибо, госпожа.

— О, дорогая моя, можешь просто называть меня Флавией, — произнесла моя новая знакомая и похлопала меня по руке. — Ой, боюсь, что мне нужно поторопиться. Столько дел сегодня утром, что страшно подумать! Помнишь, что я тебе сказала? В самое ближайшее время жду тебя в гости.

Мгновение — и ее желтое платье уже скрылось из виду. Шагавший следом преторианец напомнил мне хвост кометы — с такой поспешностью он устремился вслед за ней.

К вечеру император вернулся.

— Я буду все лето то уезжать, то приезжать сюда снова. Советую тебе к этому привыкнуть.

— Хорошо, господин и бог.

— Мне казалось, мы остановились на «цезаре».

— Да, цезарь.

— Потому что евреи верят лишь в одного бога. Ведь и ты тоже? Поэтому когда ты называешь меня «господин и бог», то либо лжешь, либо считаешь, что я и есть тот самый единственный еврейский бог.

— Не хочешь ли вина?

— Нет, не хочу. Так как все-таки, Афина? Я бог или ты мне лжешь?

— Ты обвинишь меня во лжи независимо от того, что я скажу.

— Что ж, может, и так. — Домициан откинулся на подушках. — Так каков он, этот твой единственный истинный бог?

— Он суров, но справедлив.

— Он берет в жены смертных женщин, подобно Юпитеру?

— Нет, потому что он и мужчина и женщина одновременно.

— Не удивительно, что евреи такие несчастные. Скажи мне, ты боишься этого своего женоподобного бога?

— Да, боюсь.

— А меня нет?

С этими словами он взял мои волосы в руку и пригнул мою голову к краю ложа. Я успела отвернуться, поэтому острый край соприкоснулся с моей щекой, а не с глазом.

— Почему?

Мне было нечего сказать ему в ответ.

Долгие дни. Палящее солнце. Я чаще бывала одна. Домициан то уезжал в Рим по государственным делам, то возвращался. Я постоянно совершала вылазки в город за покупками и принимала бесконечные ванны. Мне не давали покоя мысли о Виксе — я не сомневалась, что он отравлял жизнь Пенелопе. Я также читала гороскопы, которые составлял для меня Несс. Звезды несли мне все те же дурные известия, что и ладонь. Вид у Несса был виноватый. Ганимед поглаживал ему руку и что-то бессловесно мычал, явно пытаясь успокоить. Интересно, они случайно не любовники? Впрочем, в Ганимеда влюбился бы любой, даже несмотря на его немоту.

Домициан, в перерывах между работой над новым сводом законов, сочинял труд по уходу за волосами. Волосы у самого были редкие, и не дай бог что-нибудь упомянуть об этом в его присутствии. Я для придания блеска посоветовала ему ополаскивать их цветочным настоем, но мне было велено замолчать… И все же, император, сочиняющий труд по уходу за волосами? Впрочем, у всех нас свои слабости. Император Тиберий играл с рабынями. Клавдий занимался изучением этрусков. Домициан писал про волосы. Другое его увлечение состояло в следующем: выстроив рабов под террасой, стрелять из лука, целясь между их растопыренными пальцами. В этом деле он хорошо набил руку, никогда не попадал мимо цели, а если и попадал — то лишь нарочно. Будучи в дурном настроении, он бывал точным, будучи в веселом — обожал стрелять мимо цели.