Огненный столб

Нофрет позаботилась о том, чтобы ее могли заметить только после появления во дворце цариц и не догадались, что она только что с улицы. Возможно, это была излишняя предосторожность — хотелось верить, что так. Всюду раздавался шепот, мелькали настороженные взгляды. Великий слуга Атона мертв. Никто еще не знал, что будет делать молодой царь. Может быть, сам он еще и не задумывался об этом, но его придворных и советников это очень занимало.

Нофрет, торопливо шагая по коридору к покоям своей госпожи, чуть не столкнулась с господином Аи. Она скользнула в сторону и опустила голову, как приучены делать слуги, стараясь быть как можно незаметнее.

Но он увидел ее. Хуже того, остановился. Нофрет молилась, чтобы он не заметил пыли на ее ногах, спутанных ветром волос. Его голос мягко прошелестел над головой.

— Ах, Нофрет. Твоя госпожа спрашивала о тебе.

— Я иду к ней, мой господин.

— Очень хорошо.

Господин Аи загораживал ей путь. Нофрет ждала, когда он сдвинется с места, но он не двигался. Девушка стиснула зубы. С людьми его положения не следовало поступать так, как с молодыми пьяными дураками, которые не раз пытались притиснуть ее к стене, и она не знала, как себя вести. Нофрет была крайне разочарована — прежде она думала, что господни Аи выше таких вещей.

У нее не создавалось впечатления, что от возбуждения он уже ничего не видит, кроме вожделенной цели, как дружки Сменхкары, с которыми ей случалось сталкиваться. Напротив. Господин Аи был совершенно спокоен. Но пройти ей не давал.

Она подняла голову.

— Господин, я хотела бы пойти к моей хозяйке, если можно.

— Да, — сказал он, все еще не двигаясь. Его лицо было лишено выражения. — Убеди свою госпожу отдохнуть. Она настаивает на том, что и сейчас, как всегда, должна быть царицей, как бы ни была измучена.

Нофрет подавила вздох облегчения. Он просто волновался за внучку, только и всего. Непохоже было, чтобы он заподозрил в смерти царя обман. На мгновение в голову пришла дикая мысль все рассказать. Но она была не настолько безумна, хотя и склонна доверять ему, в отличие от своей госпожи.

Она поклонилась с искренним уважением.

— Я сделаю все возможное, мой господин.

— Сделай. — Судя по всему, он поверил ей и, что еще лучше, отодвинулся, давая ей пройти.

Они и не вспомнили о второй царице, которая могла бы облегчить бремя власти. Нофрет, шагая к своей госпоже быстро, но без видимой спешки, решила пока не думать о том, что будет, когда Меритатон станет настоящей царицей, а Сменхкара — одним и единственным царем, что ждет Анхесенпаатон, чей муж умер, и у которой нет мужчины, чтобы дать ей другой и такой же могущественный титул.

29

Тело царя вынесли из города на золотых носилках, окруженных жрецами-бальзамировщиками и жрецами Атона, среди стенаний и воплей, как подобало царю, отправлявшемуся в дом мертвых или, как говорили в Египте, в дом очищения. Казалось, весь город, скорбя, последовал за ним. Они снова поступали так, как было заведено и Египте: разделяли человека и его власть, отделяя царя, которого они ненавидели, от царя, бывшего властелином Двух Царств, чье тело являлось телом царства, а сила — силой Египта.

Его будут оплакивать семьдесят дней. Затем молодой царь станет главным жрецом на его похоронах и унесет с собой из гробницы всю силу и власть царства. Так делали наследники царей еще с тех пор, как Египет был молодым, тысячи и тысячи лет, начиная с самого утра мира.

Но вдова умершего царя знала, что он жив. Знали об этом и служанка царицы, несколько бальзамировщиков и трое апиру из селения строителей. Даже этих немногих могло оказаться слишком много. Нофрет забыла, что такое сон, забыла, что такое отдых. Она не успокоится, пока царь не окажется далеко отсюда, пока тело раба не будет забальзамировано, завернуто в полотно и уложено в гробницу, пока не минует всякая опасность разоблачения.

Анхесенпаатон казалась значительно спокойнее, чем Нофрет. Она колотила себя в грудь и царапала себе щеки, как подобает царице, убитой горем, и, возможно, ее скорбь была искренней. Она теряла своего мужа-отца, будь он жив или мертв. Возможно, ей больше никогда не увидеть его.

Дверь дома очищения была закрыта для всех, кроме жрецов-бальзамировщиков. Даже царица должна была остановиться у входа и проститься с телом прежде, чем оно оденется в одежды вечности. Для Анхесенпаатон это было действительно последним прощанием. И она позволила себе сломаться, здесь, у этой двери, под небом, в тяжелых, почти холодных тучах, что было редкостью в Египте. Ветер пах дождем.

Она упала, рыдая, на грудь отца. Царь лежал совершенно неподвижно, без признаков жизни — ни малейшего дрожания век, ни малейшего дыхания. Нофрет снова подумала, не умер ли он на самом деле. Не заметно было, чтобы он хоть чуть-чуть пошевелился или вздохнул.

Другие слуги подошли, чтобы увести их госпожу от носилок. Нофрет не возражала. От непривычного холода она укуталась в темный плащ. Было несложно завернуться еще плотнее, скрыть голову и лицо и раствориться среди толпы.

Она видела, как рыдающую Анхесенпаатон подняли и повели прочь от носилок. Среди людей, поддерживающих ее, был господин Аи. Это порадовало Нофрет. Он позаботится о внучке и проследит, чтобы никто не беспокоил ее, пока она не выплачет свое горе.

Нофрет не тянуло плакать. Очень раздражало то, что ее госпожу пришлось втянуть в эту ложь, и то — да, то, что два человека, которых она считала своими друзьями, — идут в далекий путь и, может быть, на смерть, ради недостойного безумного царя.

Царские носилки исчезли в доме бальзамировщиков, и толпа сразу же поредела; вельможи разошлись со слугами и приятелями, простолюдины разбрелись по домам или вернулись к работе. Никто не задержался на пронизывающем ветру. Никто не остался, чтобы искренне оплакать царя.

Нофрет пошла, осторожно, словно тень, обходя дом очищения. Холодно было не только от ветра. Это простое здание из кирпича и камня было наполнено смертью, излучая холод и мрак так же, как солнце излучает свет.

Из мрака вышли две закутанные фигуры, а между ними — еще одна. Двое мужчин почти несли третьего, но он шел и сам, на слабых, дрожащих, подгибающихся ногах, уже больше месяца не знавших земли. Упрямый глупец… До самых глаз он был укутан в одежды жителя пустыни. Эти глаза, неподведенные, узкие, с тяжелыми веками, поднялись к лицу Нофрет, и напряженный взгляд застыл.

Девушка ответила дерзким взглядом, не волнуясь, что он прочтет в нем: ненависть, нетерпение, презрение. Он больше не царь. Царь мертв. Это был лишь ходячий покойник, тень, создание из воздуха и пустоты.

Взгляд длинных глаз потеплел, удивив ее. Он улыбался.

Нофрет повернулась к нему спиной и пошла через неровный каменистый пустырь, тянувшийся позади селения строителей. Эта труднопроходимая земля тоже защищала их — туда никто не пойдет без надобности.

Осел ждал у прохода — такой же, как эта, узкой и крутой расселины в скалах, кольцом окружающих город. На нем был легкий вьюк — все вещи, которые могли взять с собой апиру, — и достаточно места, чтобы усадить царя.

«Нет, — подумала Нофрет. — Больше не царя». Не Славу Атона, не царственного Эхнатона. Это был безымянный человек, полоумный брат Агарона, больной и ищущий исцеления в северной пустыне.

Им пришлось нести его почти всю дорогу, трудную даже для людей, не обремененных грузом. Они бережно усадили его на осла — бережнее, чем смогла бы Нофрет. Агарон отвязал повод от куста тамариска. Человек на осле качнулся вперед, почти теряя сознание, и Иоханан, ворча под нос, снял с вьюка веревку и привязал его, чтобы он не падал.

Под властью мгновенного порыва Нофрет подумала, что пойдет с ними. Она не вернется и больше не будет рабыней. Она пойдет в пустыню свободной. Ее госпожа не нуждается в ней. Господин Аи позаботится о внучке. Она пойдет…

Нет. Анхесенпаатон отказалась бежать вместе с отцом; спокойным, не допускающим возражений тоном царица сказала, что ее исчезновение покажется слишком подозрительным. Она принадлежит Египту. Так же, в конце концов, и Нофрет.