Свет молодого месяца

— Дебора, ты должна быть добра к ним, это верно. Ты добра по своему характеру, но нельзя с ними «вести себя естественно». Так дело не пойдет.

— Почему?

— Потому что цветные знают нас лучше, чем мы сами знаем себя. Они умеют оценивать нас быстрее, чем мы можем оценить их, и если они поймут, что ты всегда относишься к ним сочувственно и ласково, они сядут тебе на голову.

— Я не верю этому. Извините меня, тетя Эббот, но я должна быть сама собой.

— Ты еще очень молода и неопытна. Если когда-нибудь ты станешь хозяйкой плантации, ты должна быть разумной.

— Как вы думаете, тетя Эббот, у нас с мистером Гульдом будет когда-нибудь своя собственная плантация? Правда? Без этого другого мистера Гульда, его брата?

— Надеюсь, моя дорогая. От всей души надеюсь. Но тебе не удастся так легко переменить тему. Сегодня мы говорим о том, как держать себя со слугами, и это означает, что тебе предстоит узнать основные правила поведения по отношению к ним. Черные не все одинаковы, как утверждают некоторые. Они находчивы и умны, и честны, и лживы, и добры, и злы, — так же как белые. Они отзываются на доброту, но некоторые из них злоупотребляют ею, — как и белые. Они целиком зависят от своих хозяев во всем — пище, жилье, одежде, лекарствах. Но это все им полагается, и поэтому они не обязаны благодарить, когда в субботу им все это выдается. Обычно они благодарят, но это им причитается. Они заработали свой рис и муку, и сахар, и мясо, и куски ткани. Это — деловой обмен. Но так как они зависят от тебя, — ведь, они принадлежат тебе, — они реагируют на настоящую власть. Они уважают в тебе силу. В этом отношении, мне кажется, они похожи на детей. Им необходимо уважать своих белых, восхищаться ими. Мир черного — это мир его белых. Если у тебя и мистера Гульда дела пойдут хорошо, их мир тоже расширяется. У них есть чувство собственного достоинства, и надо их в этом поддерживать, но никогда не надо им льстить, — они это сразу понимают. А если они молчат, когда ты им объясняешь, что они сделали что-то неправильно или не довели работу до конца, не попадайся в их западню.

— Западню?

— Молчание черного почти всегда западня. Оно их, видимо, не смущает, тогда как нас, белых, приводит в смущение, если мы стоим и ничего не говорим. Мы, белые, не выносим молчания, и если мы недостаточно осмотрительны, они ловко устраивают так, что мы заполняем это молчание, — и чаще всего мы заполняем его именно теми словами, на которые они рассчитывают.

— Я постараюсь запомнить, тетя Эббот, но это тяжело. Просто любить кажется мне гораздо проще.

Ну, Дебора, сегодня мы будем говорить о том, как вести себя с мужем.

— Но, тетя Эббот, я это уже знаю, иначе мистер Гульд не захотел бы прожить со мной всю оставшуюся жизнь, не правда ли?

— Ты знаешь, что ты хорошенькая, и что он счастлив, когда он с тобой, Дебора, но я говорю о более позднем времени, когда жизнь окажется не в таком розовом цвете, когда придет смерть или болезнь, или неудача, или разочарование. В такое время быть с мужчиной трудно. Когда ты увидишь, что он сделал ошибку, Дебора, ради всего святого, не говори ему прямо. Жена должна быть покорной, а это не всегда тебе будет легко.

— Почему? То, чего хочет мистер Гульд, и я этого хочу.

— Да, сейчас. Но будут и такие времена, когда Хорейс Банч Гульд будет не прав, будет совершать ошибки или рассердится на тебя.

— Мистер Гульд?

— Мистер Хорейс Банч Гульд. Человек, за которого ты выйдешь пятого ноября. Когда он сделает что-то, что тебе неприятно или рассердит тебя, или обидит, подожди.

— Подождать?

— Да, пока он не успокоится, или не образумится, — но пока ты ждешь, все равно надо любить его.

— О, это будет не трудно. Никогда не трудно делать то, чего просто не можешь не делать, а я не могу не любить мистера Гульда.

— Ты знаешь, что значит любить кого-то, девочка? Это значит, что для тебя важнее, как ему живется с тобой, чем то, как тебе живется с ним.

— Я люблю его именно так, тетя Эббот, правда.

Мэри Эббот улыбнулась ей.

— Я верю этому. Как ты ни молода, я верю, что ты его любишь. Ты бы не выдержала моих жестких темпов, если бы больше всего на свете не хотела быть с ним. Я горжусь тобой и надеюсь, что так будет и дальше.

ГЛАВА XXXIV

Хорейс услышал скрип пола, когда Ка вошла на цыпочках в гостиную в Блэк-Бэнкс. Он неподвижно сидел в качалке, глядя в слабый огонь, который он зажег. Ка все больше становилась похожа на маму Ларней. Он знал, что у нее какая-то трудность, и что она стоит там, обдумывая, как лучше обратиться к нему с этим. По каминным часам прошла почти минута. Ка была молчалива, как индеец. С другими неграми он бы подождал еще немного, потом закричал бы: «Б-у-у!» Но никто не дразнил Ка таким образом. Ее чувство собственного достоинства, такое же как у ее матери, не позволяло дразнить ее.

— Удобно там стоять, Ка? — спокойно спросил он.

— Господи Боже мой! У вас слух как у кролика.

— Подойди сюда и скажи, что случилось.

— Это масса Джим, — сказала она, встав перед ним; она была высокого роста, как Ларней, и стояла, опустив красивую голову, устремив взгляд на ковер.

— Всегда что-нибудь с моим братом, не правда ли? Посмотри на меня, чтобы я мог определить, насколько скверно на этот раз.

— Масса Джим не идет к обеду, сэр. Звала его, не идет.

— Но в этом нет ничего нового. Он у себя в комнате?

— Да, сэр. Дверь на замке.

Хорейс встал, потянулся, сказал Ка, что он вернется через несколько минут и поднялся к комнате Джима. В течение последних трех лет он занимался этой гимнастикой каждый вечер. Иногда Джим спускался, иногда нет. Но Ка не была паникером, и он внезапно ощутил беспокойство. Он постучал в дверь.

— Это Хорейс, Джим, — сказал он по возможности небрежно.

Ответа не последовало, но засов был отодвинут и Джим открыл дверь. Он был в старом красном халате, волосы у него были растрепаны, круги под глазами темнее обычного. Хорейс осмотрел комнату. Вещи его брата были все упакованы.

— Уезжаешь?

— Похоже на то.

— До свадьбы, Джим? Ты мой шафер.

Джим круто повернулся к нему, стараясь говорить ровно.

— Я собирался быть твоим шафером. Правда, собирался. Но теперь, когда это уже так скоро, я не могу выполнить это. Неужели ты не можешь поставить себя на мое место?

Хорейс шагнул к нему.

— Я стараюсь, брат.

— Ну, так это у тебя не получается. Если бы получилось, ты бы никогда не просил меня об этом. Он горько засмеялся. — У меня здорово получается на похоронах, но... — Джим отошел к окну, стоя спиной к Хорейсу.