Исповедь куртизанки

– Эркюль де Бриссак не из тех, кто убегает. Я останусь, чтобы доказать свою невиновность.

В ожидании полиции он написал мне письмо.

«За все те долгие годы, что я провел на этой земле, твоя любовь стала самым волшебным переживанием, когда-либо выпадавшим на мою долю. Я буду жить ради того дня, когда мы снова сможем быть вместе».

Когда я получила это письмо, Эркюля уже арестовали и посадили в Орлеанскую тюрьму.

Я знала, что Эркюля погубил Замо. Жажда отмщения была у него столь сильной, что утолить ее могла только моя смерть. Мне хотелось приказать убить его, но я понимала, что сама виновата в его отношении ко мне. Я до сих пор жалела его, испытывая чувство вины за все с ним содеянное.

Я приказала приготовить лошадей и карету к поездке в Орлеан. Лето 1792 года было не лучшим временем для путешествий. По дорогам рыскали бандиты, а жители деревень, которые мне предстояло проехать, готовы были разорвать каждого, кто ехал в карете. Герои де Сада были, несомненно, более правдивым отражением духа эпохи, нежели персонажи книг Руссо. Жестокость придворных стала примером для черни. Дорвавшись до власти, простолюдины показали недюжинные способности к мотовству, пыткам и убийствам.

Когда кто-то спрашивал мое имя, я называлась баронессой вон Памклек. Так я без приключений добралась до Орлеана. Увидев Эркюля, запертого в крошечной камере, я не смогла сдержать слез. Он же был спокоен и сказал, что волноваться не стоит.

– Что говорят твои адвокаты? – спросила я.

– У меня нет адвокатов, – ответил он. – Мне нет нужды защищаться, потому что я невиновен.

– Как же ты наивен, милый! – воскликнула я.

Я привезла деньги, чтобы подкупить стражников и устроить ему побег. Но Эркюль галантно отказался, не желая упускать возможности обелить свое имя. Он заставил меня пообещать, что, если с ним что-то случится, я помогу его дочери Полин, которая жила в замке в предместье Парижа, уехать из страны.

Я провела в Орлеане несколько дней, пытаясь переубедить Эркюля, но он упрямо стоял на своем. Я пыталась поговорить с представителями власти, но те отказывались меня принять.

Расстроенная, я вернулась в Лувисьен и почти не выходила из комнаты, охваченная жутким страхом, что Эркюлю придется ответить за мои прегрешении.

В Париже было неспокойно. Бунтующая чернь бесчинствовала и мародерствовала. В августе толпа ворвалась в Тюильри, перебив дворцовую стражу. Королевской семье едва удалось спастись. Несколько дней спустя сброд вломился и в мой замок. Они перевернули все вверх дном, подозревая, что я укрываю аристократов. Морин отважно встал на мою защиту и был сильно избит. Мне очень повезло, что меня не покалечили. Я понимала, что мой Эркюль обречен.

В сентябре обстановка в стране накалилась еще сильнее. Эркюля и некоторых других заключенных перевезли из Орлеана в Версаль в телегах с сеном. Вскоре им предстояло предстать перед судом. Чернь вершила правосудие по принципу «обвинен – значит виновен». Неконтролируемая толпа жаждущих крови животных попросту взяла правосудие в свои руки и начала убивать заключенных.

Я сидела в комнате, молилась и ждала, когда сообщат, что Эркюль благополучно добрался до Версаля. Едва стемнело, я услышала какой-то шум, крики и смех. Выглянув из окна, я увидела, как в ворота врывается орда пьяных мятежников. Я не верила своим глазам. В свете факелов я с ужасом увидела их страшный трофей. На конец пики была надета голова моего возлюбленного Эркюля с кровавыми впадинами вместо глаз. Они ворвались в дом и бросили ее к моим ногам.

Я несла корзину с обезображенными останками моего возлюбленного в сад. От горя и ярости мне хотелось умереть. Среди роз я выкопала яму. Если страдания в этой жизни зачтутся в следующей, то боль, что терзала меня, когда я хоронила эту доблестную голову, с лихвой искупят жизнь во грехе. Я молила Бога смилостивиться и послать мне смерть.

Последующие дни стали самым ужасным испытанием в моей жизни. Мне было необходимо узнать правду о смерти Эркюля. Выяснилось, что колонна заключенных прибыла в Версаль незадолго до темноты. Рассвирепевшая толпа набросилась на них неподалеку от Рю д'Оранжери. Охранники разбежались. Эркюля вытащили из телеги, жестоко избили, ослепили, оскопили и только потом убили. Прежде чем бросить его отрубленную голову к моим ногам, ее пронесли по улицам Версаля.

Я поехала выразить свои соболезнования дочери Эркюля, Полин де Бриссак, герцогине де Мортемарт. Мы обнялись. Казалось, я обрела сестру. Но все слезы мира не могли вернуть голову моего преданного Эркюля на прежнее место. Я сказала Полин, что хотела бы помочь ей покинуть Францию. Судебное разбирательство давало мне возможность выехать из страны на совершенно законных основаниях, и я попыталась убедить Полин поехать со мной. Но та оказалась храброй и упрямой идеалисткой, как и ее отец. Она хотела остаться и дождаться торжества правосудия. Справедливость была для нее важнее собственной жизни.

В конце октября я снова приехала в Кале, на этот раз вдвоем с Генриеттой. Передавая мне очередной саквояж с деньгами для эмигрантов, месье Неф предупредил, что портовые инспектора получили приказ приложить все усилия, чтобы сдержать отток аристократов. Подозрительными считались все. Он посоветовал мне путешествовать под псевдонимом. У меня были документы на имя баронессы вон Памклек, но бравада бедного Эркюля передалась и мне. Я с гордостью сообщила властям, что я, графиня дю Барри, направляюсь в Лондон, дабы вернуть себе похищенное имущество. Меня долго допрашивали. От горя и ужаса последних месяцев я сильно похудела, и узнать меня было трудно. На вопрос, сколько мне лет, я ответила, что сорок два. На самом деле я готовилась разменять шестой десяток, а потому порадовалась, что ни один чиновник не усомнился в моих словах. В конце концов мне позволили подняться на борт.

Первую неделю в Лондоне я провела с Натаном. Ночами мы спали вместе. Я решила провести в Лондоне зиму. В ноябре я сняла большой дом на Беркли-сквер. Натан направил ко мне свою служанку по имени Бланш. Она в совершенстве владела французским, хорошо знала Лондон и очень помогла мне с обустройством на новом месте.

В начале декабря я устроила бал для эмигрантов. Среди гостей был герцог Луи де Роэн. Этот двадцатидвухлетний щеночек был видным деятелем контрреволюции. Молодой, красивый, отважный и учтивый, он пришелся мне по душе. Подобно доблестным рыцарям прошлого, он был безоговорочно предан даме сердца и королю и готов был умереть за них обоих. Роэн будил во мне желание, но мне казалось, что, принимая во внимание разницу в возрасте и мою утрату, окружающие не одобрят наш альянс. Более того, мне казалось, что за мной следят. Роэн признался, что его тоже преследует это ощущение. Я пригласила его в гости ранним вечером, сразу как стемнеет.

Моему истерзанному сердцу необходимо было отвлечься. Роэну хватило сил доставить мне удовольствие. Я бросилась в его объятия, словно голодный зверь, отдавалась спереди, сзади, сбоку и вверх ногами.

Помимо любви нас связывала общая тайна. Когда мы не занимались любовью, мы плели заговор против революции. Поручившись драгоценностями, которые хранились в Банке Англии, я получила солидную ссуду в Ванкуверском банке и внесла крупную сумму в движение роялистов под залог имения Роэна в Бретани.

Настроение мое улучшилось, как и мой английский. Я швыряла деньги направо и налево.

С тех пор как в моей постели появился страстный партнер, ко мне вернулся аппетит. Я ела и пила так, словно это было в последний раз. В декабре лорд Марч представил меня Элизабет Фитцерберт, любовнице принца Уэльского. В Элизабет я нашла родственную душу. Целыми днями мы бродили по магазинам Сент-Джеймс-стрит, обедали вместе, обсуждая наши дела.

Лорд Марч пригласил меня в Букингемский дворец на новогодний бал. В синем бархатном платье с длинным, расшитым золотом шлейфом я произвела фурор. Ко мне вернулся здоровый цвет лица, а фигура вновь налилась. Внешне я была полна жизни и очарования, но боль, поселившаяся в душе после смерти Эркюля, терзала меня еще сильнее, чем раньше. Я была напугана, и я была одна. 1792 год был кошмаром. Что-то подсказывало мне, что следующий будет еще хуже.