Холодная

Эмма не знала, стоит ли ей пойти на поводу своего желания получить удовольствие от его прикосновений и просто следила отстраненно за всем, что он делал.

— Эмма, пожалуйста, постарайся получить удовольствие, если сможешь и если захочешь.

В голосе Теодора было столько тоски, что Эмма невольно открыла глаза. Чем вызвано это горькое чувство?

— И еще одно. Что бы ты ни испытывала, не притворяйся, прошу тебя.

— Хорошо, — ответила она, готовая сделать что угодно, лишь бы избавить его от боли. Она ощущала ее сейчас, как собственную. Надо же, а она-то считала его всем довольным, невозмутимым.

Он снова принялся ласкать ее груди — нежно гладил, мягко сжимал. Эмма в истоме закрыла глаза и протяжно вздохнула. Теодор неожиданно сжал ее сосок — и Эмма вскрикнула от острого наслаждения, пронзившего ее тело. Губы Теодора заняли место его руки — теплые, слегка влажные, мягкие. Эмма часто задышала, ощущая его поцелуи всем своим существом — не только тем местом, которого касались его губы. Она сразу вспомнила, куда его завели подобные ласки в тот давний прошлый раз и сколько наслаждения они доставили ей. Она не осознавала, что раздвинула ноги, и это стало приглашением для Теодора. Она знала только, что он снова собирается ласкать ее губами там — в самом интимном месте. Месте, которое она сама считала грязным, греховным, нечистым, — но он похоже, так не считал. Она вскрикнула, когда его горячие губы в первый раз коснулись мягких складок, а потом только стонала, не в силах вымолвить хотя бы слово. Напряжение все росло. Ей казалось, что дольше она не выдержит, ей хотелось плакать, ей хотелось все прекратить — и продолжать до бесконечности. Она умирала, она не могла, не хотела дышать… И умерла, разорвавшись на тысячу частей. Только почему-то кричала, и кричала, и никак не могла остановить дрожь, в десятый раз пробегающую по ее телу и заставлявшую снова кричать.

Теодор лег рядом с ней и крепко обнял. Он был обнажен. По ее телу снова прошла дрожь, и Эмма тихо застонала, потому что на большее сил не хватало. Она захныкала, потому что терпеть эту пытку больше не могла. Теодор мягко погладил ее по плечу, но от этого ее снова пробрала та же дрожь. Она снова прохныкала что-то нечленораздельное.

— О Боже, — пробормотал Теодор и попытался привлечь жену ближе к себе. Эмма снова почувствовала приближение незваных содроганий — отголосков страсти — и слабо уперлась ему в грудь.

— Нет…

Теодор послушался и совсем отпустил ее. Он никогда не слышал о такой реакции женского тела на ласки. Что это — наслаждение или отвращение?

Он чувстовал сильное желание и с трудом держал себя в руках. Что он должен сейчас сделать: уйти или все-таки выполнить свой долг до конца? Уходить ему совсем не хотелось.

Он оперся на локоть и стал наблюдать за Эммой. На ее лице было написано страдание. Из уголка глаза потекла слеза. Он поморщился. Вероятно, лучше все же уйти. Но едва он встал с кровати, как раздался голос Эммы:

— Куда ты?

— В свою спальню. Мне кажется, тебе и без меня сейчас достаточно плохо, — объяснил он.

— А как же?.. — она не договорила, снова почувстовав ту дрожь — она определенно становилась все слабее. Когда содрогания в очередной раз оставили ее, Эмма разлепила веки — это тоже потребовало немалого усилия с ее стороны.

— Как же ребенок? — договорила она. «А как же ты?» — на самом деле хотела спросить она.

На мгновение Теодор опустил глаза, не зная что сказать.

— Я готов… если это то, чего ты хочешь.

— Да, — выдохнула она, стиснув зубы, ибо по телу ее снова пробежала молния — слабая, но все еще ощутимая. Теодор с сомнением посмотрел на нее, но все же вернулся. Ей показалось, что на лице его промелькнуло отвращение, и она закрыла глаза, чтобы ничего не видеть.

Его руки раздвинули ее безвольные ноги, Теодор устроился поудобнее.

— Все будет быстро, — извиняющимся голосом сказал он. Эмма лишь вздохнула в ответ, но явно не возражала, поэтому Теодор сделал то, что хотел — резким толчком овладел ею. Эмма вскрикнула от боли. Этого он не ожидал, ведь она же была влажной…

— Извини, — пробормотал он и перестал сдерживать себя. На то, чтобы достичь вершины у него едва ли ушло двадцать секунд… Он был отвратителен сам себе: все-таки ему следовало уйти. Но он не смог: желание взяло верх над ним. А Эмма все так же безвольно лежала под ним, раскинув руки и ноги. Медленно он вышел из нее. Женщина поморщилась и издала недовольный стон.

— Извини, — повторил он, поднял свой халат и ушел к себе.

Как-то отстраненно Эмма поняла, что он не захотел остаться с ней, — вероятно она была ему отвратительна. С трудом она повернулась на бок. Вот вам и наслаждение… Когда она услышала, как щелкнул замок на двери между их спальнями, она заплакала.

Утром Эмма проснулась поздно и в подавленном настроении. Кажется, она обнаружила, что очередное утверждение — будто мужчина получает удовольствие с любой женщиной, стоит ему лишь излить в нее семя — оказалось неверным. Конечно, Теодор был возбужден, но вот испытал ли он удовольствие?.. Может быть, он всего лишь «унял желание…» Она снова беззвучно заплакала. Полный провал. Ведь он сам просил ее не скрывать своих реакций — а в результате она стала ему противна…

Может быть, ей хотя бы повезет во второй раз и она забеременеет. Она по-прежнему будет настаивать, чтобы он приходил к ней, только будет отказываться от удовольствия. Да и какое это удовольствие? Она бы не хотела испытать те муки, что испытала прошлой ночью, не хотела вновь почувствовать ту изматывающую дрожь.

Он даже не поцеловал ее в губы…

Весь день она не выходила из своей комнаты — ей не хотелось ни с кем встречаться. Кэтрин принесла ей еду и была тут же отослана. Эмма рассматривала луну и звезды и ненавидела их. Они были фальшивыми. Они были бриллиантами.

Вот наступила ночь, и снова пришел Теодор.

— Добрый вечер, — тихо поздоровался он.

— Добрый вечер, милорд, — тихо ответила она.

— Ваше желание… все еще в силе? Вы по-прежнему желаете ребенка?

— Да, — кивнула она, не глядя на него.

— …Как вы хотите сегодня?

— Быстро.

— Тогда… ложитесь.

Эмма прошагала к кровати и легла в рубашке поверх одеяла. Но видит Бог, он не мог просто взобраться на нее и «исполнить супружеский долг». Теодор сел рядом с ней на кровать.

— Эмма…

Она открыла глаза.

— Прости меня.

— За что?

— За то, что случилось вчера. Я весь день думал о прошлой ночи, но я не знаю, что я сделал не так, …что-то сделал. Тебе было плохо.

Она нахмурилась, закусила губу.

— Не то чтобы плохо… Просто… это было слишком хорошо и… слишком долго.

— Ты плакала.

— Я не могла больше выносить это… То, что было.

— Прости.

Эмма кивнула.

— Значит, ты были мрачным не потому, что я стала противна тебе?

— Я был противен сам себе.

Эмма, теперь полностью успокоенная, припомнила их вчерашний разговор.

— Ты не обещал мне удовольствия, Теодор. Вчера ты мне ничего не обещал.

Он задумался на мгновение.

— Да, пожалуй. И еще я прошу прощения, что остался потом.

— Но я сама позвала тебя.

— Это не оправдывает меня. Я причинил тебе боль.

— Просто неудобства, — возразила она.

Он пристально глядел ей в глаза, но она была честной, поэтому ей не составило труда выдержать его взгляд.

— Хорошо, — напряжение отпустило Теодора. — Значит, быстро?

— Как хочешь, — слегка улыбнулась Эмма. Если она не была ему противна, она готова снова помучиться.

Изгиб ее губ вдруг показался Теодору очень соблазнительным. Он нерешительно наклонился — а Эмма потянулась ему навстречу. Поцелуй. Он целовал ее. Он восхитительно пах. Он восхитительно целовался. Она любила его. Но не могла сказать об этом. Лишь простонала. Какое это наслаждение — целовать того, кого любишь! Какое счастье — ощущать его ласки всем телом. Какое удовольствие — знать, что твое наслаждение приносит радость ему.