Земля надежды

— Она может появиться при дворе в Оксфорде…

На лице Эстер отразилась целая гамма чувств.

— Да скорее я брошу ее в клетку со львами в Тауэре, чем пошлю в эту свору. Все, что было плохо при дворе, когда они все хорошо жили и им хорошо служили, теперь в десять раз хуже, когда они собрались толпой в Оксфорде и девять ночей из десяти пьют, празднуя победы.

— Я считаю точно так же, — сказал Александр. — Я только подумал, может, вы согласитесь рассматривать меня как… Я подумал, может, вы позволите мне предложить ей — и, конечно же, вам тоже — безопасный рай? Я подумал, может, вы уедете отсюда, закроете Ковчег до конца войны, и переедете ко мне, и будете жить у меня, в лондонском Тауэре — самом безопасном месте во всем королевстве?

Она ничего не ответила.

— Я имею в виду замужество, Эстер, — добавил он очень тихо.

Она на мгновение побледнела и немного отодвинула назад свое кресло.

— Вы не ожидали от меня этого? Несмотря на все мои частые визиты?

Она безмолвно покачала головой.

— Я думала, вы просто добры к семье господина Традесканта, — мягко сказала она. — Как друг семьи, как родственник.

— Это было нечто большее.

Она тряхнула головой.

— Я — замужняя женщина, — сказала она. — Я не считаю себя брошенной или вдовой. Пока я не услышу от самого Джона, что он никогда больше не вернется домой, я буду считать себя его женой.

На секунду она посмотрела на него, как будто умоляла, чтобы он возразил ей.

— Вы можете думать, что он покинул нас навсегда, но я уверена, он вернется. Здесь его дети, здесь редкости, здесь сад. Он никогда не бросит наследство Традескантов.

Александр ничего не отвечал, лицо его было очень серьезным.

— Он ведь никогда нас не бросит, — повторила она с гораздо меньшей уверенностью в голосе. — Ну, скажите!

Прежде чем он смог ответить, она поднялась с кресла и быстро подошла к окну своей легкой, решительной походкой.

— И если вы думаете, что он там умрет и никогда не вернется, должна сказать вам, что я все равно считаю своим долгом остаться здесь и охранять дом и сад, которые унаследует Джонни, когда станет взрослым. Я обещала отцу Джона беречь этот дом и детей. Ничто не может освободить меня от этого обещания.

— Вы меня не поняли, — выпалил он. — Простите. Я сделал предложение не вам.

Она обернулась, услышав его слова. Свет окна был за ее спиной, поэтому Александр не мог ясно видеть ее лицо.

— Что?

— Я думал о Френсис.

— Вы делаете предложение Френсис?

Недоверие, прозвучавшее в ее голосе, заставило его вздрогнуть, словно от боли. Он кивнул, не говоря ни слова.

— Но вам пятьдесят пять!

— Пятьдесят три.

— А она — ребенок.

— Она — молодая женщина и готова к замужеству, а времена сейчас опасные и трудные.

Эстер помолчала, потом отвернулась. Он увидел, как она слегка сгорбилась, как будто защищаясь от оскорбления.

— Я прошу прощения. Вы наверняка думаете, что я полный идиот.

В три быстрых шага он пересек комнату и повернул ее к себе, держа на расстоянии вытянутой руки, чтобы видеть ее лицо.

— Я думаю о вас, и всегда думал о вас как об одной из самых отважных женщин, которых когда-либо встречал. Женщин, достойных любви. Но я знаю, Джон к вам вернется, и знаю, вы любите его со дня вашей свадьбы. Я думаю о вас сейчас так, как буду думать всегда, как о самом дорогом друге.

Эстер в ужасном смущении смотрела в сторону.

— Благодарю вас, — прошептала она. — Пожалуйста, дайте мне уйти.

— Моя робость и тупость привели вас к тому, что вы меня неправильно поняли, — решительно заявил он. — Пожалуйста, не сердитесь на меня и не сердитесь на себя.

Она вывернулась из его рук.

— Я чувствую себя такой дурой! — воскликнула она. — Отказывая предложению, которое было сделано не мне. Но вы и сами дурак!

Она вдруг вновь обрела силу духа.

— Рассчитываете, что можете жениться на девочке, которая только что выросла из короткого платьица.

Он направился к двери.

— Если позволите, я прогуляюсь по саду, — сказал он. — И мы вернемся к нашему разговору позже.

Он вышел, не добавив к сказанному ни слова, Эстер увидела в окно, что он прошел вдоль террасы на южную сторону дома и спустился в сад.

Сад стоял во всем великолепии середины мая. В отгороженной стенами части сада, где росли фруктовые деревья, за массой розовых и белых соцветий, такой же плотной, как взбитые сливки с розовым сахаром на пудинге, не было видно неба.

Длинные дорожки в цветнике омывались волнами нарциссов и тюльпанов красного, золотого и белого цветов. Каштановая аллея была в расцвете красоты, толстые свечи распускались белыми соцветиями, изящно тронутыми розовым. На стенах по правую руку уже сгибались под цветением выращенные на шпалерах смоковницы, персики и вишни, роняя лепестки на цветочные клумбы, как снег, идущий не по сезону.

За спиной Эстер открылась дверь в гостиную, вошла Френсис с кружкой эля для Александра.

— Он ушел?

— Ты сама прекрасно видишь! — огрызнулась Эстер.

Френсис поставила кружку, не пролив ни капли, и повернулась, чтобы внимательно осмотреть сердитое лицо мачехи.

— Что он такого сделал, что так огорчил тебя? — спокойно спросила она.

— Он сказал нечто смехотворное, я вообразила нечто смехотворное и теперь чувствую себя… чувствую себя…

— Смешной? — Френсис была вознаграждена яростным взглядом, полным раздражения.

Эстер отвернулась от девочки и продолжила смотреть в окно. В толстом стекле она одновременно могла видеть и Александра, прогуливающегося по саду, и отражение своего лица. Она выглядела мрачной. Она выглядела женщиной, из последних сил борющейся с бесконечными заботами, но все-таки храбро воюющей с ними.

— Что такого он сказал, что показалось тебе смехотворным? — ласково спросила Френсис.

Она подошла к мачехе, встала рядом, обвила рукой ее талию. Эстер увидела чистое прелестное личико рядом со своим изможденным лицом. И ощутила острый укус зависти из-за того, что ее собственная красота уже в прошлом, но в то же самое время в душе ее сияла радость, что она вырастила из нелюбимой, испуганной маленькой девочки это редкостно прекрасное существо.

— Он сказал, что ты — взрослая молодая женщина, — произнесла Эстер.

Она чувствовала Френсис, стоявшую рядом. Девочка уже не была девочкой, грудь у нее налилась, изгиб талии подходил для того, чтобы на него легла мужская рука, она потеряла жеребячью подростковую длинноногость. Она стала — и это видел Александр, но не видела мачеха — молодой женщиной.

— Ну да, — сказала Френсис, как человек, подтверждающий очевидную истину.

— Он сказал, тебе нужно выйти замуж, — добавила Эстер.

— Ну, разумеется. Думаю, когда-нибудь это случится.

— Он сказал, не когда-нибудь, а чем скорее, тем лучше, — возразила Эстер. — Потому что времена сейчас опасные. Он считает, что тебе нужен муж, который будет заботиться о тебе.

Эстер ожидала, что Френсис отодвинется и расхохочется своим беззаботным смехом. Но девушка положила голову на плечо мачехи и задумалась.

— Знаешь, думаю, я была бы не против, — спокойно сказала Френсис.

Эстер отодвинулась, чтобы посмотреть на нее.

— Мне ты все еще кажешься маленькой девочкой.

— Но я молодая женщина, — заметила Френсис. — И когда я прохожу по Ламбету, мужчины кричат мне вслед и называют всякими словами. Если бы папа был дома, тогда все было бы по-другому, но его нет, и он пока не думает возвращаться, ведь так?

Эстер покачала головой.

— У меня нет от него известий.

— Значит, если он пока не возвращается домой, а война продолжается, и все вокруг остается таким неспокойным…

— То что тогда? — спросила Эстер.

— Если жить нам не станет легче, я бы хотела выйти замуж, чтобы муж заботился обо мне, и о тебе, и о Джонни. Думаю, нам нужен мужчина в доме. Думаю, нам нужен мужчина, чтобы заботиться о нас.

Наступило долгое молчание. Эстер смотрела на красивое лицо своей падчерицы и думала, что первое из ее обещаний деду девочки, Джону Традесканту, почти выполнено. Она вырастила из его внучки красивую женщину, и через год или два ей останется заботиться только о Джонни и о сокровищах Ковчега.