Приди, полюби незнакомца (Где ты, мой незнакомец?) (др. перевод)

— Вы метались, мэм, и говорили что-то, словно у вас был дурной сон. Мне кажется, у вас лихорадка.

Все еще не вполне опомнившись, Ленора тревожно огляделась.

— Тут кто-нибудь есть еще?

— Только вы и я, мэм, — удивленно откликнулась Мейган. — Больше никого.

С потрескавшихся губ Леноры сорвался порывистый вздох, и она откинулась на подушки.

— Да, наверное, что-то приснилось.

— Конечно, мэм. — Мейган сменила ей влажный платок на лбу. — Вы бы лучше еще отдохнули, а когда придет время ужинать, я вас разбужу. Если к тому времени вам не станет лучше, я скажу вашему отцу, что вы не можете спуститься.

— Я устала, — призналась Ленора.

— Конечно, конечно, да и что здесь удивительного.

Ленора вздохнула и снова погрузилась в сон. На сей раз он был спокойнее, лишь порой все смешивалось, раздавались приглушенные голоса, слышались отрывистые ругательства, сдавленное женское рыдание и неразборчивая декламация пьяного поэта.

Ленора рывком села в кровати, пытаясь понять, где она. Потом память вернулась, она встала и надела приготовленное Мейган платье. Открыв дверь, она выскользнула в коридор и спустилась по лестнице.

Через открытые окна врывалась миллионноголосая какофония ночи, в которой выделялся низкий гул набегающей океанской волны. Застекленные двери гостиной были широко распахнуты, открывая доступ освежающему ветерку. Ленора, приближаясь к комнате, почувствовала вдруг, что вся дрожит от холода. Лихорадка еще не прошла, и предметы расплывались перед глазами, но Мейган постаралась, приведя в порядок ее волосы, так что подавленное состояние не так бросалось в глаза. От температуры щеки и глаза разгорелись, а голубое платье удачно оттеняло матовую кожу.

Остановившись в холле рядом с дверью, ведущей в гостиную, Ленора услышала чуть приглушенный голос отца:

— Чего это ты разворчался? Разве я плохо поработал? Бард считает, что все в порядке. Отец, знающий собственное дитя, — хороший отец.

Ответ прозвучал достаточно грубо:

— Счастливо то дитя, чей отец готов убраться куда подальше.

— Полегче, полегче, — увещевающе сказал Роберт. — У тебя что, совсем нет уважения к старшим? — Последовало молчание и удовлетворенный вздох, свидетельствующий о том, что Сомертон не пронес мимо бокал с любимым напитком. Затем в голосе послышалось насмешливое предупреждение: — Ты бы лучше поостерегся. А то оставлю состояние кому-нибудь еще, и где тебе тогда найти другое?

— Вы пьяны.

— Да неужели? — Роберт втянул воздух сквозь зубы и уже собирался что-то ответить, но тут в холл, неся поднос с чистыми бокалами, вошла Мэри и громко приветствовала хозяйку.

— Добрый вечер, мэм. Вам вроде получше?

Ленора слабо улыбнулась, не желая говорить на эту тему. Затем в сопровождении Мэри она вошла в гостиную. Малкольм быстро встал и двинулся навстречу Леноре, загадочно улыбаясь и лаская ее взглядом. Почувствовав его руку на талии, она слегка напряглась и прижала дрожащие руки к бокам, подавляя желание отстраниться.

— Присоединяйся к нам, Ленора. Мы так соскучились по тебе, по твоей красоте, и вот ты здесь — настоящий праздник. Одним взглядом такую роскошь не охватишь. Позволь нам насладиться ею.

Роберт неуклюже встал и поднял бокал в знак приветствия.

— Не могу не согласиться. Право, о такой красавице дочери можно только мечтать. — Он щедро отхлебнул из бокала и слегка подкрутил кончики усов. Затем, откашлявшись, Роберт посмотрел на пустой бокал и знаком велел Мэри наполнить его.

Малкольм укоризненно нахмурился и, провожая Ленору к кушетке, сказал ему:

— Вы что, не можете дождаться ужина?

Небрежно отмахнувшись от зятя, Сомертон обратился прямо к горничной.

— Глоток-другой не помешает.

Не зная, что делать, девушка посмотрела на Малкольма и, увидев, как тот неохотно кивнул, наполнила бокал. Потирая в предвкушении выпивки руки, Роберт ухмыльнулся и принялся декламировать:

— Вчера у королевы четыре были девы (сегодня только три). Осталась Мэри Битон и с нею Мэри Ситон… — И, подмигнув девушке, он переделал концовку на свой лад: — И ты, моя славная Мэри Мерфи.

Девушка прижала руки к губам, чтобы не прыснуть, и быстро вышла из комнаты. Малкольм проводил ее взглядом и, покачав головой на ужимки этой странной пары, сел рядом с Ленорой на кушетку.

— Удивительно, что ты надела сегодня это платье, дорогая, — сказал он, перебирая пальцами мягкую материю.

— Удивительно? А почему, собственно? — Ленора слегка нахмурилась. Она не могла отделаться от мысли, что когда-то уже надевала его по важному поводу. — Что в этом платье такого особенного?

Мягкая улыбка коснулась его губ.

— Есть кое-что особенное, мадам. В этом платье вы венчались со мной.

Его слова молотом ударили по сердцу, перечеркнув все ее романтические мечтания. В ответ она смогла лишь слабо пробормотать:

— А я и не думала, что платье такое старое, или, может, спутала сроки, когда мы поженились. Когда это было, вы говорите?..

— Мы поженились почти сразу, как познакомились, мадам. Платье хорошо сохранилось.

— Мейган нашла, что в чемодане оно сильно помялось, — рассеянно заметила Она, стараясь вспомнить, когда, по его словам, они познакомились.

Он мягко сжал ей руку.

— Ну, за этим, когда ты исчезла, я не следил. Я ведь понятия не имел, куда этот сумасшедший увез тебя.

Взгляд ее медленно скользил по комнате, ни на чем не задерживаясь. Камин примыкал к восточной стене, и над ним висел ничем особенно не примечательный пейзаж. Довольно заурядная вещица, совершенно не вяжущаяся с великолепной обстановкой гостиной. И в этой картине вдруг она увидела свое отношение к двум мужчинам. Как бы ни уверяли ее в обратном, ни Малкольм, ни этот жалкий пейзаж не имеют к ней никакого отношения. Ей нужен Эштон!

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Мягкие, цвета фуксии лучи занимающейся на востоке зари мимолетно коснулись набегающей волны, пробили белые, пенистые бурунчики и раскрыли сердце Леноры навстречу красоте утра. Медленно откинув на спину волосы, она вышла на веранду. Слуги возились в кухне, готовя завтрак. Весь дом был погружен в тишину, только из комнаты Роберта доносился приглушенный храп. Он для нее оставался Робертом или мистером Сомертоном. Отцом или каким-нибудь ласкательным именем Ленора назвать его не могла — ведь она его совершенно не помнила, и он был для нее чужим человеком. Просто Робертом Сомертоном. Из того, что говорил ей Эштон, она знала, что отец ее — человек трудный, но пристрастия к выпивке она, признаться, не ожидала. Каждое утро он начинал с кофе с коньяком, а уж потом пил, что попадется под руку.

С океана подул ветерок, и светлый халат плотно облепил ее. Ленора глубоко вдохнула, наслаждаясь свежестью утреннего воздуха. Хоть прошла всего лишь неделя, ей казалось, что вечность миновала с тех пор, как она оставила Бель Шен и приехала в этот дом. Несколько дней она провела в кровати, в полубессознательном состоянии. Затем, когда лихорадка прошла, она смогла передвигаться по дому и знакомиться с ним, его обитателями, прилегающими местами. Вскоре она поняла, что когда-то любила этот дом и ей здесь было хорошо. Она знала здесь каждый уголок, каждую складку на шторе, каждую раму, каждое дерево. Сейчас вокруг было зелено, но она знала эти деревья и в их осенней прекрасной желтизне, и в унылой зимней наготе. Она наслаждалась звуком набегающих на берег волн и видом чаек, пикирующих на отмели и клюющих что-то, видимое только им. Она смотрела, как на горизонте возникают маленькие точки. Приближаясь к берегу, они превращались в большие корабли с надувшимися и сверкающими на солнце парусами. При их приближении она почти физически ощущала, как колеблется под ногами палуба и ветер развевает волосы. Ощущала она, хоть и безрадостно, мужскую грудь, прижавшуюся к ее спине, и сильные, загорелые руки, обнимающие ее.

Порывисто вздохнув, Ленора повернулась и вошла в комнату. В последнее время она, кажется, вся погрузилась в сновидения. Только никак не могла понять, кто же стоял за каждым произнесенным словом, за каждой мелькнувшей мыслью. И в сердце ее был непокой.