Счастье Анны

— Подожди, кухасю, потому что я ничего не понимаю. Расскажи мне все по порядку. Давай сядем и расскажешь. Так что там и как?

Буба рассказала всю эту ужасную историю Фэльки, рассказала о своем визите в Солен и закончила заявлением:

— Я надеюсь, что и в дальнейшем буду заботиться о ней.

— Я чувствую в этом замысел небезызвестной пани Щедронь, — обратилась к мужу пани Костанецкая.

— Подожди, кухасю, — с улыбкой он взял жену за руку, — не о том речь, чей это замысел.

— Значит, папа тоже считает, что я совершила преступление? — воинственно спросила Буба, готовясь яростно защищать свой поступок.

— Только не волнуйся, кухасю, ты поступила правильно, в принципе правильно. Страждущим и оскорбленным следует помогать, но…

— Эта девушка вовсе не страждущая и оскорбленная, скорее наоборот. Рождение ребенка принесло ей большую радость. Она хотела его иметь, и он у нее есть, и в нем она видит свое счастье, а я ее хорошо понимаю. Что мама так смотрит на меня? Я прекрасно понимаю, что мама не разделяет моего взгляда, но я имею право иметь свой собственный. Я уже выросла из того возраста, когда обязана была смотреть на мир через катехизис, разработанный для школ ксендзом Голомбком. Так вот, по-моему, преступлением перед человечеством является общественное мнение и вообще вмешательство в сугубо личную жизнь человека. Как можно заставлять кого-нибудь иметь детей, если он их не хочет? И как можно осуждать за то, что имеет, если это самое жгучее его желание? Это варварство! И если такая Фэлька родила ребенка, она поступила правильно. А общество, не должно совать свой любопытный нос в интимную жизнь человека. Это дикость средневековья! К счастью, сейчас все больше таких, которые не позволяют одурманивать себя реакционными предрассудками, сталкивать себя с пути прогресса. Все больше людей смеются над наивными сказками и моралью, приказывающими им отказываться от права строить свое личное счастье. Зачем усложнять себе жизнь пустыми ритуалами и шаблонами, такими, как, например, брак? Кому какое дело, как я распоряжаюсь собой, своим телом!? Кто может меня заставить отказаться от ребенка из-за каких-то мещанских предрассудков? И почему я должна быть связана навсегда с одним-единственным мужчиной, если бы даже ненавидела его! Нет, папа, эти времена прошли, и через сотню лет люди вообще не смогут поверить, что такая темнота продолжалась веками, пока просвещение и культура не сделали свое.

Буба возбуждалась от собственных слов. Она сама удивлялась, что сумела быть такой разговорчивой, многословной и что так хорошо запомнила сокрушительные аргументы из статей пани Щедронь.

Она видела, какое гнетущее впечатление произвели ее слова на маму, но испуганные мамины глаза подталкивали Бубу к еще более категоричной и окончательной постановке вопроса. Отец тоже был несколько удивлен и сначала улыбнулся уголками глаз, но потом слушал уже внимательно. Когда она закончила, он сказал:

— Я не предполагал, что ты таким образом смотришь на эти вещи…

— Потому что папа со мной никогда о них не говорил, считая меня наивной, — выпалила Буба.

— Наоборот, кухасю. Я считал, что ты уже настолько взрослая, что умеешь смотреть на жизнь разумно.

— Разумно — это значит так, как советуют взрослые?

— Дорогая девочка, — откликнулась пани Костанецкая, — каким тоном ты разговариваешь с отцом!

— Вот именно! И это единственный контраргумент! — возмутилась Буба. — Так вообще нельзя дискутировать. В дискуссии должны быть одинаковые права, а возраст и родственные отношения здесь не играют никакой роли.

— Ты права, кухасю, — согласился пан Костанецкий. — Значит, чтобы уравнять наши права, или мне следует тоже начать разговаривать резко и невежливо, или тебе надо говорить спокойно и уважительно. Со своей стороны я бы предложил второе.

Бубе стало стыдно. Она осознала, что отец всегда так Добр по отношению к ней и что в эти минуты она обидела его сильно и незаслуженно.

— Извини,

папа, —

произнесла она тихо, — мне вовсе не хотелось быть невежливой. Только я заранее знаю, что ты мне скажешь.

— Может быть, и я знал, кухасю, что ты мне скажешь, однако выслушал тебя внимательно. Позволь и мне попросить у тебя хотя бы малой взаимности. Хорошо?

Буба хотела сказать, что согласна и готова выслушать советы, но только кивнула головой.

— Чрезмерно тебе благодарен. Если я тебя правильно понял, ты называешь реакционностью то, что определенным образом регулирует жизнь человека и общества.

— Что затрудняет, — поправила Буба.

— Различные формы жизни и сосуществования человека в обществе, формы, содержащиеся в обычаях, в этике и в законах, затрудняют жизнь настолько, насколько регуляция русла реки затрудняет ее свободное течение, насколько полицейский, регулирующий движение, затрудняет свободный проезд автомобилей. Представь себе, легче ли было бы стекать реке к морю, если бы у нее не было углубленного дна и обложенных берегов? Легче ли было бы проехать через город, если бы на углу не стоял полицейский, который руководит движением автомобилей? И то же самое касается вопроса, который тебя так раздражает. Ты сама водишь машину. Скажи, не возмутит ли тебя вид автомашины, которая движется не по правилам? Думаю, что его величество, не пользующийся общепринятым порядком, не будет по отношению к тебе прогрессивным представителем, а лишь глупцом или бессовестным хулиганом. Я умышленно употребляю сильные эпитеты, чтобы показать тебе, что чьи-то выступления против установленного порядка вызывают у нас крайнее недовольство. Если обычное неуважение к общепринятым законам дорожного движения может вызвать у нас возмущение, то что тогда говорить о нарушении установленного порядка в важнейших областях? Управляя машиной, ты ведь не задумываешься над целесообразностью и правильностью закона о езде правой стороной. Ты принимаешь это правило и пользуешься им автоматически. Тебе и в голову не придет зачеркивать его правильность, выезжая на левую сторону. Почему же тогда ты одобряешь выезд на левую сторону в жизни? Говоришь, прогресс! Прогресс — это большое слово, емкое. Только нужно договориться, что мы называем прогрессом? Например, мне кажется, что брак и домашнее воспитание детей являются прогрессом. Ты говоришь, что наша мораль — это пережиток темного средневековья и жизнь нужно облегчить, выбросив за окно сексуальную этику, а это означает на практике — зачеркнув законы. Прекрасно, но где же тут прогресс? Был же в жизни человечества период, и период довольно долгий, когда никого не стесняли никакие законы, никакая мораль, никакие запреты, каждый жил, как хотел, имел детей или нет, пользовался совершенной телесной свободой. Так, по твоему мнению, мир находился тогда в состоянии расцветающего прогресса? Но ведь это было в пещерные времена. Да, кухасю, в пещерные! Люди тогда были дикарями и даже не умели разговаривать. У них не было ни малейшего понятия, как складываются убеждения и принципы, у них не было организованной жизни и общества. А в моем понимании прогресс — это то, что отличает общество от стада, а человека от животного. Чем значительнее разница, тем глубже прогресс. И отличия эти основываются в обществе на организации и уважении принципа о том, что свобода единицы не может становиться угрозой свободе других, а в человеке — на превосходстве его разума, воли и вообще духа над первобытными животными инстинктами. Ты согласна, кухасю, с таким определением?

Буба слушала, пытаясь сконцентрировать мысли. Отец редко разговаривал с ней так серьезно. И каждый раз, когда он делал это, она чувствовала себя взрослой и умной. Более взрослой и умной, чем тогда, когда она смущенно разговаривала с пани Щедронь, хотя сейчас была как бы заступницей ее взглядов. Буба часто поражалась необычному явлению: одна и та же проблема, представленная разными людьми, всегда содержала в себе правильность. Вероятно, правильность является величиной относительной, и, выслушав несколько мнений, следует определить свое. И сейчас отец, конечно, был прав. Должен быть какой-то порядок во всем.