Любовь без обмана

– Ты так удивился, когда я дала тебе коку.

Она обвела пальцем контуры его губ, которые тронула слабая улыбка.

– Меня удивило твое поведение. Ты не хотела, чтобы я тебя заметил.

– Да. – Какой умной она себя чувствовала! Она думала, что делает маме большое одолжение, спасая Эшмора, что ее отвага поможет им сбежать от Коллинза. И некоторое время так и считалось. Четыре года. Всего четыре года. Она снова уткнулась лицом в его грудь, снова полились слезы. Стоило ли оно того? Она не узнает этого, пока не узнает правду о матери.

Но поступи она по-другому, тело, которое так горячо обнимает ее сейчас, могло быть мертвым. Никогда не, знаешь, какие мелкие решения переплетутся как паутина, образуют новые миры, предоставят немыслимые возможности.

Но это ощущение, возможно, и неправильно. Что, если мама мертва? Тогда эти мысли, этот разговор всего лишь самооправдание. Она может сидеть тут, разговаривая о себе и о нем, о давно забытых событиях, как будто такие мелочи имеют хоть какое-нибудь значение, когда ее матери, возможно, уже нет…

– Пожалуй, ты был прав, – сказала Минна, отпуская его руку. – Ты хорошо разглядел меня. Я все такая же пустоголовая шлюха. Посмотри, что я сделала с тобой.

Он ответил едва слышно, но она почувствовала вибрацию его груди там, где к ней прижималась ее щека.

– Не нужно, – сказал он. И потом более четко: – Не нужно так думать. Кольцо расплавилось бы.

Это правда. Огонь разрушил все здание.

– Мне не следует так думать, – поправилась она, больше для себя, чем для него. Можно привыкнуть, что тебя вот так держат.

– Это не важно.

Хотя своим замечанием он не собирался отвечать на ее мысли, она подумала, прав ли он. Мама всегда позволяла мужчинам выбирать ее. Может быть, выбирать должна женщина. Онамогла бы выбрать его.

Минна вздрогнула, настолько странной и неожиданной была эта мысль. Она крепче обхватила его руками, потрясенная этой идеей, он тоже крепче обнял ее. Ей это понравилось. Как будто он нуждается в ней так же, как и она в нем. «Я хочу его». А если и так? Что же ей, сдаваться? Эшмор первым обнял ее, но теперь, когда ее руки обвились вокруг него, посторонний не смог бы понять, кто начал первым.

Они долго сидели обнявшись, а поезд, громыхая, продолжал свой путь.

– Я всегда говорила, что не буду терзаться, – сказала она. – Так что, думаю, я предпочту поверить ему. Я телеграфирую Джейн. Но если позже обнаружу, что он лгал…

– Не думай сейчас об этом.

– Но…

– Тихо, – пробормотал он.

Как легко подчиняться его приказу и позволить себе прильнуть к нему! Она больна от страха. И тут ей пришло в голову: она ведь никогда не была такой отважной, как думала. Иначе почему бы ей было так приятно лежать в объятиях Фина? Она так боялась попасть в ловушку, что никогда не подпускала никого близко к себе. Но была ли это свобода? В те мгновения, когда она всем сердцем верила, что мать умерла, она поняла: ее полет не имеет цели. Нью-Йорка ей недостаточно. – Ты все еще раздумываешь – сказал ей Фин на ухо. Она закрыла глаза. Внезапно она почувствовала себя ужасно усталой.

– А ты действительно циник, Эшмор?

– Лучше называй меня Фином, – сказал он с улыбкой.

На ночь они остановились в Бристоле и, прежде чем отправиться в гостиницу, зашли на телеграф. За ужином Минна почти не разговаривала. Теперь, отправив телеграмму, они должны ждать, и это ожидание далось ей нелегко. Но когда они поднялись по лестнице к своему номеру, из болтовни хозяина, открывавшего двери их номера, Минна поняла, что Эшмор заказал отдельные комнаты, и тут ее усталость исчезла. Тяжесть появилась в груди, она перешла в горло и заставила ее выдавить: – Нет, ты будешь спать со мной. Хозяин гостиницы, старик лет семидесяти, поднял свой фонарь, разглядывая из-под щетинистых бровей новую для него картину: девушка повелительно смотрит на мужчину, а тот, упираясь широким плечом в стену, забавляется, глядя на нее.

– Лестно, – заметил Эшмор. – Но мне кажется, нам обоим нужно выспаться.

Хозяин гостиницы пробормотал что-то невнятное и бросил ключи Эшмору.

– Тогда спи рядом со мной.

Фин провел рукой по лицу.

– Не сегодня, – возразил он. – У нас был такой день…

Она нетерпеливо фыркнула:

– Ах да, ты, без сомнения, хочешь сказать мне, что я сама не понимаю, как шок подействовал на меня, Бонем, пожар и все такое. Я не буду спорить, проще сказать: я в здравом уме, а если нет, разрешаю тебе воспользоваться своим преимуществом.

Губы Фина тронула улыбка. Но он не двинулся с места.

– Зачем мне пользоваться своим преимуществом? – спросил Фин.

Она посмотрела мимо него в слабоосвещенный коридор, деревянные панели отливали благородным красным цветом в свете газового фонаря. Но если даже кто-то и услышал их, какое им до этого дело? Такие вещи никогда не волновали Минну.

– Ради развлечения. – Заметив, что это не произвело впечатления, Минна набралась храбрости. – Ради… утешения от твоего прикосновения. – И быстро добавила: – Только это, если ты настаиваешь. Ты говорил мне, что уже не мальчик, что можешь контролировать себя.

Он наклонил голову:

– Я также говорил, что у меня к тебе не пустой интерес. Твое желание отмахнуться от этой мысли я считаю наивным.

– Я лгала, – сказала Минна. Ей хотелось заплакать и она глубоко вздохнула, чтобы подавить слезы. Ей не хотелось, чтобы он считал ее желания необоснованными. – Даже себе самой…

Она поняла это в Гонконге, когда мать плакала в ее объятиях. Она поняла это у Ридленда, когда искала Тарбери и находила только пустые крыши. Она не хотела быть в одиночестве. Хватит с нее одиночества.

Я все вижу лучше, когда ты смотришь на меня. И я понимаю… – она вздохнула, – я понимаю, ты видел во мне то, к чему стоит привыкнуть. Если тебе это нужно, ты ляжешь рядом со мной.

– Я думаю, ты хитришь, – мягко заметил Фин. – А Ганс привык к чему-нибудь?

Ей понадобилось время, чтобы вспомнить, кто это – Ганс… Она назвала ему это имя во время их схватки в гостиной.

– Не знаю, кто такой Ганс. – Она смущенно улыбнулась. – Я просто хотела тебя поддразнить.

Он оттолкнулся от стены, подошел к ней и костяшками пальцев ласково провел по ее щеке.

– Я понял, – сказал он. – Значит, кто-то другой. Не важно кто.

Она вдохнула его запах, запах мужчины, способного краснеть и позволяющего ей прижать его спиной к стене, Мужчины, который не стесняется признавать свои ошибки, даже в ущерб собственной гордости. Он бессовестно обошелся с ней в гостиной, но как только она стала честной с ним, он тоже стал честным с ней. Сегодня он обнимал ее так, будто она драгоценность, и Генри казался совершенно неспособным на такой разговор.

– Он недолго стремился к этому, – сказала она. – Хочу предостеречь тебя: не все так приятно. Я… – она почувствовала, что краснеет, – я не всегда такая, как сейчас. Я ужасно упрямая.

Он поднял бровь:

– О! Приятно слышать, что ты это признаешь. Его откровенная насмешка ободрила ее.

– Это правда. Я даже горжусь этим. И это еще не все. – Она перевела дух. – Я безрассудная. Бессовестная и несдержанная. Особенно после шампанского. – Она кокетливо взглянула на него. Губы у него дрогнули. – А еще очень требовательна к своему охраннику, такая обманщица, что джентльмены иногда принимают меня за тупую… Все? – Она посмотрела в потолок. – Крикливая, – вспомнила она, снова взглянув на него. – Только когда сама этого хочу, но иногда мне хочется завопить. Гордая, да. Хитрая, без сомнения. Люблю манипулировать другими, – она засмеялась, – меня не любит даже мой кот.

Фин расплылся в улыбке:

– Думаешь, мне нужны эти предупреждения? Поправь меня, если я ошибаюсь, но я полагаю, что ты просто цитируешь меня.

– Может быть. – Внезапно Минна почувствовала себя неуверенно. – Если у тебя не… пустой интерес, тогда ты должен знать: я ценю свое упрямство. На самом деле это мой главный недостаток. У меня много недостатков, и я очень ими горжусь.