Чистый грех

Адам и Люси проводили большую часть дня вдали от курортной суеты — на ипподроме «Хорс-Хейвен». Там они наблюдали за тренировками своих коней. В Саратоге были лучшие беговые дорожки в стране и лучшие условия содержания лошадей, поэтому сюда стекались лошадники со всей страны, даже с Западного побережья. Престиж августовских забегов был так велик, что участвовать в них стремились все владельцы достойных скакунов.

Первый ипподром, возведенный в 1863 году, не мог вместить растущее количество публики, и его пришлось снести уже через пару лет, дабы построить на том же месте новый, огромный. Сейчас ипподром во время бегов ежедневно посещало около десяти тысяч человек: ставки принимали уже с девяти утра, а забеги начинались в одиннадцать. Миллионеры просаживали и выигрывали на лошадях целые состояния. На трибунах блистали многочисленные дамы полусвета в вызывающе роскошных нарядах, но держались они достаточно скромно: Саратога была по традиции городом для семейного посещения, открытый грех решительно преследовали. Ну а что творилось втайне — это другое дело. По крайней мере, ипподром был тем местом, где дамы полусвета могли благопристойно и без особого труда познакомиться с владельцами шальных миллионов.

В отличие от Ньюпорта, другой летней Мекки богатой публики, где миллионеры замыкались на своих роскошных виллах и сами цены на жилье исключали появление «шушеры», Саратога была куда демократичней. Сюда мог приехать каждый, у кого было за душой несколько долларов, чтобы оплатить дешевый пансион. И на променадах бок о бок прогуливались люди из разных слоев общества: мелкие чиновники, финансовые воротилы с Восточного побережья, нувориши с Запада, железнодорожные магнаты, солидные вашингтонские политики, аристократы всех мастей, а также богатейшие владельцы конных заводов. Вся эта публика оказывалась рядом также и за обеденными столами, в курзалах, на балах, в игорных клубах. Словом, не Ньюпорт, а именно Саратогу можно было назвать по-настоящему американским курортом, ибо именно здесь был «плавильный котел», где каждый энергичный человек с железной волей мог поглядеть на тех, кто уже добился успеха, попробовать себя и сорвать изрядный куш на бегах или за карточным столом, завязать полезные знакомства и просто насладиться зрелищем элегантной публики.

Но были, разумеется, и «истинные» аристократы, которые не желали встречаться со всякой «швалью». Для таких понастроили множество вилл и особняков, сдававшихся на лето. Архитекторы особенно не старались, а возводили копии французских шато, швейцарских шале, итальянских вилл, голландских особняков времен Возрождения и так далее, и так далее. Особенно ценился нарождавшийся викторианский стиль — отчаянная эклектика из башен и башенок, всевозможных украшений и радующих глаз излишеств. Все это выглядело космополитично и отчасти безвкусно — и вместе с тем знакомило с европейской культурой тех американцев, которые так никогда и не собрались пересечь океан и поглядеть на Старый Свет.

Однако все эти шокирующие своей роскошью «коттеджи» строились нуворишами, большинство из которых сколотили свой капитал в «добрые времена», то есть во время лишений и нужд Гражданской войны. Виллы «старых богачей» были поскромнее. Их строили преимущественно в стиле Федерации — так стали называть тот стиль, что царил на протяжении нескольких десятилетий до Гражданской войны. Это были спокойные непритязательные белые усадьбы с коваными оградами и обширными цветочными клумбами. Именно в таком аккуратном и уютном домике жила в Саратоге Флорина тетя Сара — еще с тех пор, когда город был сонной деревушкой, выделявшейся лишь минеральными источниками. Тетя Сара, завзятая лошадница и вообще энергичная особа, уже десять годков как овдовела, хотя выглядела удивительно молодо для своих пятидесяти лет.

Сара Гиббон познакомилась с Адамом Серром в 1863 году, на самых первых бегах в Саратоге. Они не стали близкими друзьями, но как страстные любители лошадей постоянно сталкивались на ипподроме и много общались друг с другом, подобно большинству владельцев собственных конюшен.

Этим августом миссис Гиббон видела Адама лишь издалека. С ним была девочка — по чертам личика и по глазам миссис Гиббон признала в крошке его дочь. Стало быть, граф де Шастеллюкс привез с собой свою прелестную малышку. А вот супруги при нем нет. Это подтверждало слухи о том, что его и без того неудачный брак вступил в еще более мрачную фазу.

Июль, пик лета, на монтанских равнинах время самое жаркое, и становище Четырех Вождей загодя переместилось в предгорья, дабы спастись от нестерпимой духоты. Другие кланы точно так же укрылись в более прохладных местах. Оказавшись поблизости друг от друга, дружественные индейцы часто ходили в гости из лагеря в лагерь. Устраивали совместные праздники, конные состязания, азартные игры. Конечно, сплетничали о племенных делах, а по вечерам и по ночам танцевали под усыпанным звездами небом. Лето было веселым и приятным временем, когда семьи и друзья могли вдо-

воль пообщаться, а парни завоевывать сердца девушек не только своего племени, но и соседнего.

Лорд Халдейн и его дочь были заняты как никогда: все замечали, все записывали, благо условия позволяли видеть жизнь абсароков в самое лучшее время года, когда они были веселы и открыты.

Флора целиком погрузилась в работу, хотя мыслями она вновь и вновь возвращалась к Адаму. Напряженное изучение абсарокских традиций не могло до конца отвлечь ее от воспоминаний. Девушка твердила себе, что любовная связь с Адамом имеет ясные границы, из которых выступить невозможно. Однако понимать — еще не значит смириться.

Кажется, чего проще — сказал: «Спасибо, было очень приятно», и забыл с той же легкостью, что и приятный солнечный день или купание в холодной чистой воде. Впереди ждут славные дела и великие свершения.

Увы, логикой томление по возлюбленному не задавишь.

Лорд Халдейн, несомненно, догадывался о том, что творилось в душе дочери.

Однажды днем Флора с отцом, сидя в прохладной тени горной сосны, наблюдали за конными соревнованиями индейцев, которые происходили на поросшем травой плато.

— Ты тоже можешь съездить в Саратогу, — вдруг обронил граф, не сводя глаз со скачущих лошадей.

Флора вздрогнула и резко повернула голову в его сторону.

— А что, — сказала она, упирая в лицо отца испытующий взгляд, — неужели это так заметно?

Отец лукаво улыбнулся, посмотрел наконец на нее и сказал:

— Для того, кто знает, — яснее ясного. Да и Генри говорил, что на обратном пути из Хелены ты едва сдерживала слезы.

— Спасибо, что ты попросил его остаться и подождать меня. Вот уж не думала, что моя хитрость вечером после бала у Фисков была белыми нитками шита и ты сразу понял, куда я направляюсь на самом деле. Вообще-то, не будь рядом с тобой Алана, я бы тебе честно во всем призналась. Но он же такой пуританин! Его мог запросто хватить удар, проведай он, что я намерена делать.

— Да, — с улыбкой поддержал ее отец, — Алан действительно чересчур серьезно смотрит на наш грешный мир. Но художник он от Бога, а потому приходится терпеть его нравственный ригоризм.

Граф, человек умнейший, однако продукт своего класса, наследник одной из древнейших и богатейших йоркширских фамилий, считал некоторое вольномыслие и даже распущенность характерной чертой аристократии — некоей привилегией голубых кровей.

— Даже если бы я не слышал твоей тихой перепалки с Адамом за карточным столом, — продолжал лорд Халдейн, — я бы все равно угадал, чем все это закончится. И потому, когда ты вдруг воспылала желанием посетить лагерь горных Воронов и заявила, что уезжаешь с Джеймсом, я не удивился. Только улыбнулся про себя.

— Я собиралась вернуться в поселок Четырех Вождей с каким-нибудь проводником. Адам наверняка мог бы кого-то посоветовать.

— Я бы предпочел, чтобы ты возвращалась с Генри. Он надежный и проверенный человек.

— Ты прелесть, папочка, — ласково вздохнула Флора. — Признаюсь тебе: впервые я охвачена чувством такой глубины. Впервые задействована вся моя душа. И это очень странное ощущение.