Любовь и чума

Он направился дальше и вошел в мрачную галерею, едва освещенную слабым лучом света, проникавшим сквозь разрисованные стекла окон. Погруженный в мрачные мысли, почтенный дож не заметил, что в одном из углов галереи стоял гигантского роста человек с длинной, разделенной надвое бородой, с курчавыми волосами, украшенными кораллами, одетый в изорванную донельзя пеструю одежду и походивший на каменного тритона.

Виталь Микели прошел мимо этой чудовищной фигуры, не обратив на нее внимания, и направился к комнате, в которой дожа обыкновенно ждала его жена Лукреция, славившаяся своими капризами, любовью к роскоши, а также великодушием и смелостью.

Эта комната с позолоченным потолком была убрана золотыми и серебряными статуэтками, античными бронзовыми вазами и другими предметами роскоши. Около одной из стен, обитых дорогими обоями, стояла великолепная резная кровать из черного дерева.

Посредине стоял сундук, нагруженный шелковыми материями, парчой, драгоценными головными уборами, жемчугом, бриллиантами и тончайшей восточной кисеей.

Перед сундуком стояли три женщины, перебирая все эти прекрасные вещи, которые были способны удовлетворить даже самый прихотливый и утонченный вкус.

Это были догаресса Лукреция и ее дочери. Все они поражали своими черными глазами, золотистыми волосами и ослепительной белизной лиц и плеч. Мать казалась старшей сестрой своих дочерей по своей свежести, живости и грации. Эти прекрасные существа, беспечные, наивные и живые, казались созданными единственно для того чтобы блистать весь век нарядами и красотой во дворце.

Все они так были погружены в свое занятие, что даже не заметили дожа.

Войдя в комнату, Виталь несколько минут смотрел угрюмо на жену и детей.

— О женщины, женщины, как вы беззаботны и легкомысленны! — произнес он печально. — Вам нет дела до завтрашнего дня, вас не пугает то, что горизонт покрывается тучами. Уже буря приближается, а для женщин достаточно браслета или ожерелья, чтобы заставить их забыть всякую опасность.

— А! Это вы, отец! — воскликнула с улыбкой младшая из дочерей, Августина. — Вы всегда готовы бранить нас за то, что мы отдыхаем несколько минут от наших постоянных забот... Пусть занимаются политикой важные сенаторы, а нам больше пристало выбирать украшения, которые могли бы сделать нас привлекательнее в ваших глазах.

— Дайте нам лучше совет и не упрекайте нас, — подхватила старшая. — Я не могу решиться купить что-нибудь, не посоветовавшись с вами. Будьте же снисходительны к капризам вашей Порчии, иначе она перестанет любить вас... Как нравится вам этот браслет?

Но дож не улыбнулся, как ожидали дочери. Он, напротив, стал еще угрюмее и проговорил нетерпеливо:

— Так ваши мысли заняты только выбором браслета?.. Можно, право, подумать, что жизнь есть бесконечный праздник, а вы сотворены, для того чтобы нравиться мужчинам и возбуждать зависть других женщин!

— Признаюсь, что мне доставляет удовольствие и то и другое, — сказала Августина.

— А я нахожу, — прибавила Порчиа, — что дочери дожа обязаны думать о том, как бы их не затмевали плебейки вроде Джиованны ди Понте, которая кичится своим богатством и своей грубой красотой.

— О, безмозглые куклы! — воскликнул гневно Виталь. — Вы заботитесь о пустяках, а не думаете о том, что греческий флот уже вышел в Зараский порт?

— Ну и что! — удивилась Августина. — Разве у нас мало трехъярусных галер и других кораблей? Разве мы не опытнее в мореходстве этих восточных разбойников?

— Это так! Но, кроме этого, существует и другая опасность: в Венеции не сегодня, так завтра вспыхнет мятеж.

— Это невозможно! — возразила Порчиа. — Ведь ваши кандиотские наемники не разучились еще смотреть в оба и владеть своими длинными копьями!

— Смейтесь, шутите, покупайте парчовые платья, выбирайте браслеты и мечтайте о пирах! Какое вам дело до того, что милостивый Мануил Комнин возвращает нам всех венецианских пленников?

— Но это же радостная новость, Виталь, — произнесла с ясной улыбкой догаресса. — Я не понимаю, почему она так пугает вас?

— Лукреция, милая Лукреция! Видели ли вы когда-либо, чтобы я дрожал во дни войны или мятежа!

— Нет! Неустрашимее вас я не знаю никого. Поэтому я и начинаю беспокоиться серьезно, видя вас таким огорченным и встревоженным.

Дож окинул жену и дочерей грустным взглядом и прошептал:

— Я боюсь не за себя, а за вас, дорогих моему сердцу!

— За нас?! — повторили сестры с удивлением и недоверчивостью.

— Да, — ответил Виталь. — Не страшен мне греческий флот, хотя наши галеры и отосланы в экспедицию. Не страшен и мятеж, несмотря на то что уж обезоружены несколько отрядов наших стрелков, так как мы всегда можем победить видимых врагов...

— Какой же таинственной опасности страшитесь вы, Виталь? — спросила догаресса, между тем как дочери устремили на отца недоумевающие взгляды.

— Не знаю, следует ли говорить вам правду? — сказал дож нерешительно. — Не лучше ли оставить вас в неведении?.. Нет, впрочем, неожиданность может поразить вас хуже...

— Говорите, говорите! — настаивала догаресса, которой овладело сильнейшее беспокойство. — Я не забываю, что я жена дожа. Может быть, я показалась вам сейчас очень легкомысленной, но вам не в чем будет упрекнуть меня, когда я узнаю, что моему мужу и детям угрожает серьезная опасность.

— Да заступится за нас святой Марк!.. К Венеции приближается чума. Ее везут с собой пленники, которых возвращает нам так великодушно Мануил Комнин.

— Чума?! — повторили женщины, задрожав от ужаса. — Пресвятая Дева, спаси нас!

— Нет ли какой возможности предотвратить хоть от наших детей эту кару? — спросила внезапно Лукреция, прижимая к груди дочерей, как бы желая защитить их. — Мне кажется, что можно отправить их на материк... Я же останусь, разумеется, с вами. О, у меня не будет недостатка в мужестве, если только буду знать, что наши девочки находятся вне ударов чумы.

— Это невозможно! — ответил дож. — Патриции будут заподозрены народом в измене, если вышлют свои семейства из города. Наши жены и дочери обязаны подавать пример гражданам, и потому должны оставаться в Венеции.

Сестры встали на колени и молили Бога избавить их родной город от страшной болезни. К догарессе первой вернулось ее хладнокровие.

— Никогда не следует унывать! — сказала она. — Будем придумывать средства избежать беды, вместо того чтобы предаваться бесполезному отчаянию.

— Предаваться несбыточным надеждам тоже не следует, — произнес Виталь, — нам остается только приготовиться к смерти и умолять Бога пощадить детей... О, дорогие дети, с каким удовольствием искупил бы я вашу жизнь своей кровью! Я уже исполнил свое предназначение, но вы, прекрасные молодые создания, жаждущие счастья, не должны преждевременно ложиться в могилу.

Слезы заструились по его щекам.

— Виталь, мужчина должен действовать, а не плакать! — проговорила Лукреция. — Я не понимаю вас... Отряд стрелков может проводить ночью наших дочерей в Лидо, откуда перевезет их на материк какой-нибудь рыбак. Если не хватит оружия, то можно взять из арсенала.

— Арсенал опустошен сегодня утром шайкой гондольера Доминико.

Лукреция затрепетала.

— Но разве нельзя купить оружие? — спросила она. — Дайте жидам побольше золота, и они достанут оружие даже из-под земли.

— Это так! Но откуда же я возьму золото? — возразил Виталь. — Когда казна наша пуста!

Догаресса остолбенела при этом неожиданном известии. Августина и Порчиа тщетно прижимались к ней и целовали ее руки: бедная женщина растерялась от горя и не отвечала на их ласки.

— Если бы кто-нибудь из моих недоброжелателей увидел, что я плачу, то постыдился бы называть меня неумолимым деспотом! — заговорил снова дож. — Не одно семейство бедняков прокляло меня за мои строгие меры, которыми я надеялся спасти республику... Лукреция, жена дожа, должна быть готова погибнуть вместе с ним! В Венеции не так уж трудно слететь с герцогского трона в кровяную лужу!