Право первой ночи

Толпа моментально притихла. Растерянно переглядываясь, люди расступились, чтобы бобби и официант могли подхватить незнакомца под руки.

Поднявшийся с пола беглец оказался настоящим великаном, и к тому же был взбешен. Если сама погоня не смогла поколебать его добродушия и чувства юмора, то заключительная сцена с избиением на полу напрочь лишила его выдержки. Он с подозрением уставился на Эдвину.

Непривычное положение. Чтобы вот так, сверху вниз, смотреть на Эдвину Боллаш, в нем должно быть не меньше восьми футов роста! А в этом типе их больше восьми с половиной! Кроме того, он оказался редкостным здоровяком, хотя и не выглядел слишком массивным. Широко развернутые плечи (его руки все еще были заломлены за спину) делали еще более выпуклыми мышцы на обнаженной груди, напомнившей Эдвине золоченую кирасу древнеримского воина — если бы только на кирасе могли... могли расти волосы!

Эдвина растерянно захлопала глазами и потупилась. Однако так и не смогла подавить непрошеные мысли о том, что на кирасах в музее никогда не бывает густых курчавых волос, постепенно сходящихся в узкую полоску, опускавшуюся к самому поясу. Ей еще никогда не приходилось видеть голую мужскую грудь — кроме, конечно, мраморных статуй, на которых волосы тоже не растут. Эдвина терялась все больше и больше — что же еше забыли изобразить создатели статуй, изученных ею с такой скрупулезностью?

— Кто-нибудь мог бы одолжить ему рубашку? — громко спросила она.

Конечно, проще было попросить его застегнуться, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что ни на пальто, ни на рубашке у незнакомца почти не осталось пуговиц, и вдобавок рубашка оказалась располосована так, словно зацепилась за что-то острое.

Последовало минутное замешательство, и вот уже ему на плечи накинули первое, что попалось под руку: скатерть со стола. Поправляя это оригинальное одеяние у себя на груди, мужчина обратился к Эдвине:

— Вы уж извиняйте меня, голуба! Знамо дело, не моя воля бегать по городу нагишом!

— Безусловно. — Теперь, когда приличия были соблюдены, она могла позволить себе поднять голову, так что закачались цветы, украшавшие ее шляпу, и взглянуть на незнакомца более внимательно.

У него были очень темные длинные волосы. Но прежде всего в глаза бросались черные как вороново крыло и в то же время совершенно кошачьи усы. На щеках проступила заметная темная щетина. В остальном его лицо вряд ли могло привлечь к себе внимание: довольно смуглое, с квадратным прямым подбородком, выпуклым массивным лбом и широкими скулами, под которыми ходили тугие желваки: он все еще с трудом сдерживал рвавшийся наружу гнев. Сильное, выразительное лицо. Изощренный ум тут же окрестил его «крестьянским». Но если уж на то пошло, незнакомец мог похвастаться довольно правильными и привлекательными чертами — привлекательными настолько, что скромная модистка даже рискнула ради него своей репутацией. И Эдвина не удержалась от вопроса:

— Итак, вы родились неподалеку от Сент-Джаста. Как долго вы прожили в кварталах Уайтчепеля?

— Вы че, меня знаете? — нахмурился он.

— Нет. Просто я филолог. Изучаю человеческую речь. А ваша речь показалась мне чрезвычайно интересной.

— Простите, мисс, — вмешался бобби, — но сперва нам нужно кое-что решить. Я арестую этого малого.

— Арестуешь? Да че я натворил, кроме как подставил свои бока под палку? Да я уже целый час толкую этим чудилам, что...

«Чудилам»! А минутой раньше — «дьявольщина». Наверное, он перенял это у кокни — привычку вставлять в речь этакие цветистые обороты. Хотя в данный момент эта слабость только подлила масла в огонь.

Мистер Эбернети оскорбился и потребовал арестовать всю компанию, ввалившуюся в его чайную. Все снова завопили, и взаимные обвинения и оскорбления хлынули дождем. Предполагаемый папаша любвеобильной белошвейки выдал что-то, отчего девица снова залилась слезами. Портниха — вероятно, ее родная тетка — утихомирила папашу чувствительным тычком в бок и советом держать язык за зубами. И все понеслось по новому кругу.

Но тут собравшихся удивил один из близнецов. Он выступил вперед и закричал, взмахнув рукой:

— Стоп! Замолчите!

Скандалисты неохотно подчинились, и то лишь когда джентльмен извлек из кармана довольно пухлый бумажник.

— Ваши убытки не так уж велики, — заявил этот господин, небрежно добавив: — Официанты приведут зал в порядок в два счета! Кроме грязи на полу, я вижу два сломанных стула, за которые с удовольствием вам заплачу! — Он подал мистеру Эбернети десять фунтов — вполне достаточно, чтобы купить дюжину таких стульев — и продолжал: — Отнесем это на счет удачно выигранного пари. — Джентльмен с милостивой улыбкой обратился к беглецу, задрапированному в скатерть: — Ты на славу развлек нас, старина. К тому же благодаря твоей ловкости я выиграл пятьдесят фунтов!

Усатый верзила вдруг разразился добродушным хохотом, словно они были с этим джентльменом закадычными друзьями, и воскликнул:

— Оно не худо и располовинить ваши бабки!

Эдвина была на седьмом небе от восторга: с какой легкостью этот тип выворачивает наизнанку самые простые слова! Тот из близнецов, что оказался ближе к ней, недовольно буркнул:

— Поразительно! Я почти ничего не понимаю. Но тем не менее это тоже английский язык, не так ли? — Джентльмен покачал головой и снисходительно улыбнулся: — Честное слово, Джереми, ты только растягиваешь его мучения! Было бы гораздо милосерднее казнить на месте эту безмозглую тварь!

Темная голова резко дернулась в ответ на оскорбление.

— Я тебе не тварь! — «Тва-ар-рь». Корнуэлец в точности передразнил капризные интонации надменного господина. — Но я и не дутая ослятина и не считаю, будто от моего дерьма не разит дерьмом, как у всех прочих!

По счастью, господин, столь гордившийся своими мозгами, успел отвернуться к своему брату, снова запустившему пальцы в бумажник, и ничего толком не разобрал. Мистер Эбернети все еще упрямился и отказывался принять от него деньги. Тогда щедрый джентльмен подступил к оскорбленной родне безутешной девицы.

— Она ведь ваша дочь, не так ли? По-моему, следует оказать леди честь и поверить, что ничего предосудительного не случилось. Ведь она сама так сказала!

Услышав, что их непутевую дочку величают «леди», все как по команде вскинули головы и жадно уставились на деньги. Джентльмен поощрил щепетильных родственников, добавив:

— По правде говоря, я бы заплатил любые деньги, лишь бы выиграть пари у моего брата! Возьмите это, купите юной леди что-нибудь нарядное и оставьте ее в покое. — Он отвесил девице полупоклон, всучив банкноту ее отцу со словами: — Вам на приданое, мадемуазель!

Папаша мигом спрятал деньги в карман.

Тогда джентльмен снова обернулся к Эбернети, выразительно приоткрыв пухлый бумажник.

— Сколько? В какую сумму вы оцените два новых стула, хорошую уборку и новый заказ вашему пекарю на эти замечательные пирожные? Полно вам, сэр, ведь не далее как завтра утром ваши дела пойдут по-прежнему. Даже лучше прежнего, если уж говорить откровенно. Весь Лондон пожелает взглянуть на место, где случился такой громогласный скандал. У вас не будет отбоя от посетителей!

Чтобы успокоить мистера Эбернети, пришлось потратить еще три десятифунтовые купюры. После чего оба брата потребовали, чтобы им подали чай на маленький угловой столик, пока официанты будут заняты уборкой в зале.

Так все и случилось. Словно по волшебству, негодование улеглось и все разошлись по своим делам. Мистер Эбернети приказал официантам взяться за тряпки. Бобби выпроводил на улицу семью оскорбленной девицы. А Эдвина осталась торчать посреди учиненного в зале разгрома рядом с высоким крысоловом, закутанным в скатерть.

— Благодарствую, — сказал он, — за то, что вы вступились! — И провел рукой по отворотам своего растерзанного пальто с таким видом, словно поправлял дорогой сюртук. Затем он наклонился и попытался привести в порядок свои брюки, машинально застегнув пояс.

Брюки так испачкались, что потеряли свой первоначальный цвет, трудно сказать: коричневый, черный или серый. Они были заправлены в высокие грубые сапоги, изрядно разношенные и потрескавшиеся от времени.