Предательство страсти

Около рыночной площади, все улицы оказались забиты экипажами и телегами.

— Покупайте гнилые овощи для закидывания шлюхи! По два пфенинга за фунт! — раздался рядом звонкий голос мальчишки. — Всего два пфенинга за фунт! Есть гнилые помидоры, капуста. Тухлые яйца!

Лизхен высунулась было из экипажа, но Мари дернула ее обратно.

— Но я хочу купить! — недовольно воскликнула фройляйн Риппельштайн.

Приобретешь этой дряни и у нас провоняет весь экипаж! — ответила Мари, но на самом деле все внутри нее протестовало против истязания несчастной Марты фон Граубер, все преступление которой состояло в том, что она не сумела хорошенько скрыть свою измену от супруга! Мари знала, что очень многие жены не прочь наставить рога своим мужьям. Об этом все знают, но делают вид, как будто супружеских измен нет в природе вовсе. «Проклятый Лютер!», в сердцах подумала Мари, отец которой был католиком, и всю жизнь презрительно отзывался об экономной, «лавочной» религии «бюргеров», в которой ханжество, лицемерие и скупость представлялись добродетелями. Сама Мари формально была протестанткой, но сердце ее всецело принадлежало Риму и католицизму с его таинствами, фантасмагорическими хоралами, органной музыкой, чудесным запахом благовоний, величественной красотой соборов.

— Пойдем пешком, Мари, — Лизхен потянула подругу за руку, та отдернула кисть.

— Тебе так не терпится увидеть эту несчастную?

— А разве мы не за этим приехали? — Лизхен смотрела на Мари зло. «Какая же она ханжа!», мелькнуло у Риппельштайн в голове.

Мари не нашла, что ответить. Действительно, они приехали посмотреть на Марту.

С трудом протискиваясь между любопытными, женщины добрались до середины рыночной площади, где возвышался огромный позорный столб. Его сделали из ствола огромной осины, что стояла здесь до появления города. Ветки срубили, а ствол остался и корни в земле. Каждую весну столб позора покрывался маленькими тонкими веточками, это дерево упорно пыталось возродиться, но стражники начисто уничтожали молодую поросль. Столб должен был оставаться гладким и ровным. Внизу ствол дерева совершенно почернел, словно впитал в себя страдания тех, кого приковывали к огромной и тяжелой цепи на потеху толпе.

Мари первая увидела Марту и замерла в ужасе, а затем зажмурилась.

— Что там? Мари! Дай и мне тоже посмотреть! Боже мой!..

Даже Лизхен стало не по себе.

Несчастная «прелюбодейка», как гласила надпись на доске обвинений над ее головой, лежала ничком на земле, закрыв голову руками, и только болезненно корчилась, когда в ее сторону летели очередные помои. Вокруг Марты не было ни единого клочка чистой земли. Все покрывал слой гнили, которой торговки забрасывали бедную женщину. Тело Марты еле-еле прикрывали грязные лохмотья, сквозь которые просматривалось тело, все сплошь покрытое ссадинами и синяками. Чтобы разъяренная толпа не растерзала несчастную совсем, префект города приказал поставить возле нее стражников. Те, впрочем, больше заботились о том, чтобы гадость, летевшая в Марту, не запачкала их камзолов.

— Поганая шлюха! — раздался рядом женский визг. Мари обернулась и увидела старую торговку, от которой несло пивом. Ведьма держала в руке яйцо, судя по запаху, тухлое. — Получай! — крикнула она, и, прищурив один глаз, запустила в лежащую у подножья столба Марту своим снарядом. Яйцо попало прямо в голову, и старуха радостно хлопнула в ладоши.

— Пойдем отсюда! — Мари не могла дышать. Словно в легкие ей насыпали песка. Казалось, вся эта толпа держит ее за горло. Душит! — Лизхен! Уходим отсюда немедленно!

— Но мы только пришли…

— Если хочешь смотреть на это изуверство — оставайся! — Мари оттолкнула руку Лизхен и побежала в сторону экипажа. Ей казалось, что если она сейчас же не уедет прочь от этого ужасного места — то умрет.

Лизхен некоторое время колебалась, затем бросила полный сожаления взгляд в сторону турецких торговых лавок, расположенных метрах в ста позади позорного столба. Не видать ей сегодня шелка, мускуса и гвоздики. Топнув ногой от досады, Лизхен пошла вслед за Мари.

Та уже сидела в экипаже.

— Смотри, — показала она Лизхен в сторону колокольни. Лизхен прищурилась.

— Там мужчина… Похоже, он плачет… Кто это?

— Это Эрхард фон Граубер, муж Марты. Я узнаю его по сюртуку из кремового лионского бархата. Этот сюртук ему подарил Рихард.

— Ну что ж, его оскорбленное достоинство мужа, должно быть полностью удовлетворено. Марта вряд ли оправится после такого, — Лизхен пожала плечами.

— Нет… Похоже, он страдает… Посмотри. Он не находит себе места. Видишь? Мечется туда-сюда, сжимает голову. Похоже, ему жаль Марту. Трогай, Ганс! — крикнула Мари кучеру. Они медленно тронулись с места, но по мере того как экипаж отдалялся от центра города, скорость увеличивалась.

— Но зачем он тогда подверг ее наказанию?

— Можно подумать, у него был выбор! Его бы отлучили от церкви, не сделай он этого. Ты что, забыла? Эрхард занимается поставками для австрийского двора, его общественная репутация была кристально чистой. Тем более, что о совершении прелюбодейства ему сообщил не кто-нибудь, а родная мать. Старая Грауберша, если бы Эрхард отказался наказать Марту, сама бы, за волосы, приволокла невестку на площадь.

— Все равно, Марте не следовало принимать любовника в доме, где их могли застать, и застали. Это было глупо.

— Я думаю, она его любила.

— Простите, ваша светлость, но она просто дура, — категорично отрезала Лизхен.

— Боже мой! Лизхен, откуда в тебе столько злости? Бедный твой будущий муж!

— Вряд ли он у меня когда-нибудь появится, — Лизхен печально опустила голову.

— Ну-ну… Выше голову, подружка!

— Тебе легко говорить. Ты вышла замуж, твой муж богат, красив и влиятелен. А я простая приживалка при тебе. Не то прислуга, не то бедная родственница. Кому я нужна?

— Лизхен! Прекрати, ради Бога! Ладно… Я не хотела тебе говорить до твоего дня рождения, но раз ты так уж переживаешь из-за всего этого, скажу. Мы с Рихардом решили составить для тебя приданое. — Мари улыбнулась и пожала Лизхен руку.

— О, Боже! Мари! Это правда? — глаза Лизхен загорелись.

— Клянусь небом! У тебя будет порядка двух тысяч марок золотом и небольшой домик на границе моего поместья, тот, что был в моем приданом. Еще мы закажем для тебя целый новый гардероб и собственный экипаж.

— О, Господи! Мари! Прости, прости меня! Я не знала… Я была так расстроена, мне ведь уже семнадцать, а скоро будет восемнадцать…

Я уже решила, что мне не суждено выйти замуж и всю жизнь придется быть экономкой в твоем замке.

Мари нахмурилась.

— Ох, прости… Я не хотела показаться неблагодарной. Ты всегда была ко мне так добра, так много для меня сделала. Ведь благодаря твоему отцу я получила хорошее воспитание, да и ты сама одеваешь меня, а твой муж назначил экономкой. Извини. Просто… Я чувствую, что не создана для того, чтобы быть прислугой.

— А чего же ты хочешь? — Мари подумала, что Лизхен и вправду не похожа на большинство служанок. У нее слишком ясный ум, слишком самолюбивый характер и чрезмерно много гордости. В последнее время фройляйн Риппельштайн ведет себя так, словно в ее жилах течет благородная кровь.

Я всегда мечтала о собственной модной мастерской. Ты не представляешь, какие мысли иногда приходят мне в голову. К примеру, можно было бы сшить платье, на манер тех, что носят жены турок, живущих в Висбадене, только шире. Взять для этого бордового и зеленого бархата, а еще серебристой парчи. Ткань сшить полосками. Рукава в обтяжку, а на шею надеть огромное ожерелье из плотно прилегающих друг к другу пластин, как чешуя, и такие же браслеты на руки. На голове можно носить чалму с большим плюмажем из черного лебедя.

— И как, по-твоему, муж будет относиться к твоим занятиям? — Мари улыбнулась, представив себе такой наряд. Выглядеть будет богато, жены местных богатых пивоваров передерутся из-за такого платья. Лизхен, возможно, ждет успех.