Цена свободы (СИ)

Откланявшись семейству Трегубовых, оба Ланских вышли из столовой. Подхватив племянника твердою рукой, Павел Сергеевич вместе с ним проследовал в его покои. Плотно притворив за собой дверь, он, нахмурившись, спросил:

- Что это сейчас было, Алёша? Ты не забыл, кто тут хозяин, а кто гость? Твой тон был непозволительным и слегка резковатым. Что ты задумал?

- С ними так и надо! - процедил Алексей. - Благодаря их стараниям, мой друг теперь на конюшне, а его мать вынуждена расплачиваться за то, что любила прежнего хозяина и подарила ему сына!

- Они крепостные, Лёша, а Трегубовы их хозяева, не вмешивайся в это! – пытался убедить его дядя.

- Ни Трина, ни Мефодий этого не заслужили. Не такой участи я хотел для своего друга. Если бы ты знал его раньше, то понял, что я имею в виду. И если существует какой-нибудь шанс выбраться ему из того дерьма, в котором он оказался по милости этих завистливых людишек, я должен ему помочь.

- Ты так похож на своего покойного батюшку, моего брата, - изрек Павел Сергеевич, кладя руку на плечо племянника, – справедливый, добрый и решительный. Ты уже почти взрослый, Алёша и, надеюсь, поступаешь правильно.

Павел Сергеевич Ланской, как и его старший брат, Петр, посвятил свою жизнь науке. Был географом и картографом Российской академии и часто, как и отец с матерью Алексея, странствовал по миру, открывая новые земли.

Племянника он мог видеть не так часто. В первый раз графу посчастливилось присутствовать на его крестинах, потом - когда ему минуло годков пять и вот теперь, посетив пансион Бергера, он видел перед собой двенадцатилетнего юношу, в глазах которого стояло неузнавание и непонимание происходящего.

- Алёша, вы, наверное, меня плохо помните, - начал Павел, не зная, как подготовить юношу к горькому известию о том, что тот стал сиротой, - я ваш дядя Павел Сергеевич Ланской.

- Вы привезли весточку от маменьки с папенькой? – с надеждой в глазах и нечаянной радостью в голосе спросил юноша. – Ибо за два года пребывания здесь я получил от них всего одно письмо.

- Мужайтесь, сударь, как бы ни было горько, я должен вам сообщить, что ваши родители погибли в корабельном крушении при заходе в порт Архангельска.

С навернувшимися слезами и тихим всхлипом Ланской бросился к дяде, и тот крепко обнял его, пытаясь разделить с ним боль потери.

«Мефодий! Где ты сейчас, когда так мне нужен?! - стучало в голове юноши, отчего тот еще теснее прижимался к Павлу Сергеевичу, ища утешения. – Говорил, что убежим вместе, а сам кинул меня на произвол судьбы, скрывшись неизвестно куда! Зачем?! Ведь все было так хорошо, а ты бросил меня, ничего не сказав! А вот теперь и папенька с маменькой меня покинули!»

Душу юноши заволокло такой тошнотворной печалью, а сердце болью нестерпимой, что долго сдерживаемые рыдания вместе с горькими слезами прорвали плотину, возведенную сдержанностью и попытками быть мужественным при любой ситуации. Возможно, в тот момент Ланской выплакал все свои слезы, так как эта предательская влага, свойственная кисейным барышням, больше никогда не опозорит его как мужчину и потомственного дворянина.

- Я пробуду в Петербурге недолго, - тихо сказал Павел Сергеевич, когда Алёша, все еще находившийся в его объятиях, затих и отстранился. - Вы можете остаться здесь и продолжить обучение, либо я, как опекун, могу забрать вас отсюда и отвезти обратно в Архангельск. Когда вы чуть подрастете, я бы смог брать вас с собой в экспедиции, - предложил он, кладя руки юноше на плечи и заглядывая в покрасневшие глаза.

- Сколько у нас времени до отъезда? - поинтресовался Алёша, сглатывая ком в горле.

- До отплытия корабля всего неделя, - ответил дядя, пожимая плечами.

Оглядев стены просторного помещения пансиона Бергера, учащихся и учителей, снующих по его коридорам, которое без его друга и правда выглядело удручающе и смахивало на клетку, юноша уверенно сказал:

- Через неделю я буду готов к отплытию.

Для Ланского оставшаяся до отъезда неделя была опутана сетью томительных ожиданий и несбывшихся надежд. Он до последней минуты верил, что Мефодий обязательно вернется, объяснит причину своего очередного побега, и все будет как прежде. Но у них не было шанса даже попрощаться. Когда Алёша вместе с дядей покидал заведение Бергера и Санкт-Петербург, Трегубов так и не вернулся.

Окончив работу в конюшне и в кузнице, ближе к вечеру Мефодий засобирался было к себе в ветхую избу, которую он делил с матерью. Проходя мимо барского дома, его окликнул Николай Карпович.

- Чего изволите, барин? – процедил Мефодий сквозь зубы, глядя мимо помещика.

- Изволю, чтобы ты вымылся да в порядок себя привел. Пусть Трина тебе рубаху даст чистую, да штаны одень поприличнее. Алексей Петрович изъявили желание завтра утром к реке прокатиться, - сказал, словно выплюнул помещик. – Приготовь также коляску и лошадей для нас с его милостью, Павлом Сергеевичем, они желают вотчину свою будущую осмотреть, перед тем как решиться приобрести. Ни меня, ни барыни с Антошей тут не будет, оставлю за главного приказчика Платова. Ступай!

- Как скажете, Николай Карпович. Чего-нибудь еще изволите?

- Гляди у меня! – повысил тон помещик, взирая ненавистно на своего племянника-байстрюка. – Веди себя подобающе с его милостью, да не смей искать его защиты и покровительства. Не забывай, кто ты, а кто он! Ежели вы с матушкой думаете, что при покупке сего имения перейдете в руки к новому владельцу, то спешу тебя огорчить - вы тут не останетесь. У меня на тебя и Трину особые виды, - добавил помещик, змеёй ощерившись. – Ступай, холоп, это все!

Мефодий попервах зубы стирал в порошок да до хруста кулаки сжимал, слыша эти пренебрежительные оскорбления. А потом просто стал их мимо ушей пропускать, браня про себя барина разными словами да представляя его жирной свиньей или напыщенным индюком, что скоро лопнет от гордости.

Вести себя подобающе с Ланским была для Мефодия задача трудная. Он вообще не знал, как себя с ним вести, после того как бросил его в пансионе и сбежал на столь длительный срок, но уже совсем по другой причине, нежели насмешки эгоистичных учеников и наказания строгих учителей.

К четырнадцати годам Мефодий стал крепким, рослым и сформировавшимся юношей. Голос его ломался, и спустя время, в нем уже слышались тембр и интонация взрослого человека. Глаза глядели более выразительно, линия губ стала жёстче, скулы и подбородок выделялись чуть резче.

Чувства Трегубова обострились, он стал более раздражительным, несдержанным, а временами и агрессивным. Но все это быстро сменялось необъяснимым чувством эйфории, нечаянной радости и абсолютно непонятно откуда взявшегося влечения. Мефодию снились странные сны, а поутру его льняные кальсоны были непривычно мокры и тесноваты в паху.

Возможно, то же самое происходило и с Ланским. За эти два года, что они проучились вместе, он вытянулся, возмужал, но при этом оставался все так же ангельски красив. Алые губы, молочная кожа с проступившим от усердия румянцем, небесно-голубые глаза, скулы и лоб обрамленные светлыми локонами, которые он подвязывал ленточкой. Детские, миловидные черты лица Ланского уступили место юношеским, чуть угловатым.

И когда только всепоглощающее чувство крепкой дружбы переросло в нечто совсем другое? Когда они вот так время от времени шептались по ночам, изредка засыпая рука в руке? Или когда делали уроки, обмениваясь колкостями по поводу непроходимого тупизма и врожденной неповоротливости? Или же когда выполняли сложные танцевальные па, наступая при этом друг другу на ноги, готовясь к приезду в их заведение барышень из института благородных девиц.

О, да! В тот день Ланской пользовался огромной популярностью среди юных прелестниц. Они, шепчась и хихикая, глядели на него и гадали, кого из них он первой пригласит на полонез.

- Ревнуешь, байстрюк? – услышал Мефодий в спину ехидную реплику одного из ненавистных ему учащихся. – Твою барышню, кажись, закадрили.

Трегубов, сперва отмахивался от этих «участливых» комментариев, как от назойливых мух. Но с каждым днем ему все труднее было отмахнуться от своих чувств, начинавших выходить за рамки приятельских. Тело Мефодия стало слишком чувствительным к дружеским похлопываньям по плечу, панибратским объятиям Ланского и его мягкому рукопожатию перед сном, как это бывало раньше, что теперь вызывало необъяснимый трепет и томление плоти.