Дворянская дочь

— Но почему мы не можем ответить, папа, разве у нас нет пушек?

— Пушки есть, но нет снарядов. Поэтому, как видишь, мы отступаем, потому что против немецкой стали выставлены русские тела. Но даже русские тела не в силах выдержать такого испытания, — с горечью произнес отец.

— Почему же у нас нет снарядов, папа? По вине генерала Сухомлинова?

— Виноват не только этот шепелявый дурак, хотя он и повинен в преступной халатности. Причина в плохом транспорте и интендантстве; все положение дел в великой матушке-России тому причиной. Как может быть позволено такому человеку и ему подобным, спросишь ты, создавать такой жуткий беспорядок? Потому что порядок и организация — это не первостепенные вопросы, говорят бесценные патриоты, это все немецкие выдумки. Авось, все как-нибудь уладится. Главное, чтобы тамбовский кузен Маши был переведен с фронта в безопасный городской гарнизон, а саратовский дядя Миша получил военный контракт — вот какие вопросы волнуют наше Военное министерство! Кумовство царит везде, от низших правящих кругов до высших и высочайших, где оно наносит самый страшный вред через посредничество Анны Вырубовой и... ты знаешь, кого я имею ввиду. — Отец не мог произнести имя Распутина. — Что касается судьбы России, об этом заботится Господь Бог. — Он замолчал, постукивая пальцами по колену; из всех колец он оставил лишь перстень с печаткой.

— Папа, — я с тревогой смотрела на него, — ты не думаешь, что мы проиграем войну?

— Нет, конечно, нет. Преемник Сухомлинова, генерал Поливанов — достойный человек. Мы можем отступать, но мы не сдадимся. Теперь спи, — он перекрестил и поцеловал меня.

— Папа, — удержала его я, — завтра... ты возьмешь меня посмотреть сражение?

— Сражение? — переспросил он, как будто я оговорилась.

— Да, чтобы я знала, что это такое, чтобы я могла разделить все испытания с тобой и Стиви.

— Ладно, я возьму тебя с собой, — сказал он, будто успокаивая ребенка. — Раз уж ты хочешь быть полевой сестрой милосердия, то можешь все это увидеть.

На рассвете я была уже на ногах, в высохшей за ночь форме. Когда меня позвали завтракать, я спустилась на кухню и нашла свой мешок с его нетронутым драгоценным содержимым. Его доставил на мотоциклете посланный отцом штабной курьер.

— Непростительная трата бензина! — усмехнулся отец в ответ на мое изумление и благодарность.

Позавтракав с офицерами штаба, мы с отцом и двумя адъютантами отправились в автомобиле на инспектирование сектора.

День снова выдался жарким, дороги высохли, хотя большие лужи еще блестели на солнце. От берегов Вислы, защищаемых к югу от пересечения неприятелем русского фланга, фронт тянулся почти прямой линией вдоль люблинского холма. Проехав версту, другую среди поросших лесом холмов карпатского предгорья, наш автомобиль повернул к полю и стал спускаться по склону холма.

У подножия холма стояла завеса черного дыма, то здесь, то там мелькали вспышки огня, и вздымались белые, черные и желтые клубы дыма. На полпути к подножию холма машина снова повернула налево и, подскакивая на ухабах, поехала вдоль склона. Мы остановились возле штаб-квартиры дивизии, располагавшейся на краю леса в домике лесника. Деревья стояли, оголенные и опаленные артиллерийским огнем. На фасаде низкой каменной избы зияло большое отверстие. Возле задней стены, под замаскированным ветками навесом, за длинным деревянным столом сидели возле телефонов офицеры штаба.

Я была неприятно поражена, увидев растянувшихся на траве солдат, но отец сказал:

— Мы здесь не на плацу, солдату на фронте нужно беречь ноги.

Но когда он вышел из машины, солдаты вскочили, став по стойке „смирно“, офицеры штаба также встали и отдали честь.

— Вольно, господа, — сказал отец. И, обращаясь к невысокому, сердито смотревшему командиру дивизии: — Моя дочь, Татьяна Петровна, хочет увидеть сражение. Она пока не находит его достаточно захватывающим.

— Боюсь, я в этом мало что понимаю, — сказала я.

Командующий дивизией генерал разложил на столе военную карту и карандашом указал сектор. — Вот, взгляните, Татьяна Петровна. Диспозиция очень проста: полк X — слева, в этом лесу, N — у подножия холма, в центре, Y — справа, М — в резерве. Участок фронта нашей дивизии — восемь верст. За нашей спиной, во второй линии фронта, — одна кавалерийская дивизия и одна стрелковая бригада.

Когда он закончил объяснение, офицер оторвал взгляд от телефона и сказал:

— Ваше превосходительство, телефон Y не отвечает.

Наступило молчание, все взгляды были устремлены на невысокого командира. Он окинул взглядом стол, постучал карандашом по карте, взглянул на отца и, вспыхнув, сказал:

— Вызовите резервы.

По телефону был передан приказ в резервный полк М, и послали офицера проследить за его выполнением. Еще одного офицера послали в полк Y, чтобы узнать, почему они не отвечают.

Кажется, полк М пойдет в атаку, подумала я и с надеждой взглянула на отца. Он помог мне сесть в машину, и мы поехали вдоль края леса в сопровождении ехавшего на мотоциклете офицера из штаба дивизии.

Проехав версты две, мы прибыли в резервный полк. По трем сторонам поля выстроились четыре тысячи человек в форме защитного цвета. В центре поля был воздвигнут алтарь, составленный из трех скрещенных винтовок, воткнутых в землю. Перед иконой, водруженной на этот импровизированный алтарь, бородатый полковой священник служил молебен.

Взглянув на солдат, я увидела бледные, осунувшиеся лица с застывшим взглядом. Я узнала в них ту особенную отрешенность, которая все усиливалась с приближением роковой минуты. Прибывший раньше нас офицер штаба дивизии разговаривал с полковником.

Прозвучала команда: „Резервы, вперед!“ — и солдаты побежали. Священник, держа икону в левой руке, осенял солдат крестом, украшенным драгоценными камнями. Мимо священника пробежали трое солдат, поспешно расхватав свои винтовки.

Мы с отцом присоединились к командиру полка, устроившему свой командный пункт за хижиной на краю леса, защищенной мешками с песком и замаскированной ветками. Здесь я увидела ту же картину, что и в штабе дивизии, — с телефонами и штабными офицерами, но на этот раз все сидели на земле. Теперь связь держали не с полками, а с батальонами, и время от времени та или иная рота получала приказ оставаться в резерве или наступать. Настоящее сражение разворачивалось там — впереди.

— Тебе, я вижу, этого недостаточно? — спросил отец. — Что ж, давай найдем более удобное место поближе к полю боя. — С этими словами он взял меня за руку, и мы быстро стали спускаться вниз по склону холма.

Адъютанты переглянулись и последовали за нами.

Грохот орудий стал просто оглушающим, в воздухе стоял едкий запах гари, пороха и кордита. Внезапно где-то над головой раздался какой-то неприятный свист. В одно мгновение отец прижал меня к ближайшему дереву и закрыл своим телом. Шестидюймовый снаряд врезался в землю левее и немного выше нас, осыпав всех нас комьями земли. Адъютанты, стремительно упавшие на землю, поднимались, отряхиваясь. Все были целы.

— Это прицелочный выстрел. Думаю, следующий выстрел будет гораздо точнее, — с иронией заметил отец адъютантам. Затем, обращаясь ко мне: — Поздравляю тебя с боевым крещением. Думаю, теперь мы можем вернуться назад.

— Но, папа, ты же обещал мне показать сражение!

— Гм, да. Но я не ожидал, что это будет так близко, как бы ни... — Он снова крепко взял меня за руку и повел вниз по склону холма, адъютанты шли за нами.

Внизу, в метрах пятистах, растущие вдоль петлявшего по полю ручья березы и ивы заслоняли от наших глаз поле боя. Придерживая юбку одной рукой, я подала другую отцу, перепрыгивая через ручей, разлившийся после вчерашнего дождя. В расположенном возле ручья блиндаже, посреди полудюжины телефонов сидел майор, командир батальона. Он то и дело хватал трубку то с одного, то с другого телефона, как будто играя в какую-то детскую игру.

Отец остановился и посмотрел в полевой бинокль, затем протянул его мне, и я впервые увидела, как пехота идет в атаку.