Милая Шарлотта (СИ)

– Один или с женой? – допытывалась Брижит.

– Не знаю, – буркнула Шарлотта, – если с женой, то лучше мне вообще из дома не входить: ума не приложу, как мне вести себя с ними.

– По-доброму, – наставительно посоветовала Брижит, помогая госпоже облачиться в кремового цвета платье для завтрака, – о погоде с ними поговорите, о политике – вы же сами меня учили! С соседями, даже с бывшими, надобно дружить.

– И то верно, – согласилась Шарлотта, – они просто соседи. И не самые приятные, к тому же. Я думаю о них непозволительно много. – Бросив взгляд на Брижит, сложившую на огромном животе руки и улыбавшуюся каким-то своим мыслям, она тоже расплылась в улыбке: – как думаешь, кто у тебя будет – мальчик или девочка?

Горничная смущенно пожала плечами:

– Не знаю. Я девочку хочу. Я бы ее наряжала, как куколку.

– Лучше мальчишку, – фыркнула Шарлотта, – мужчинам живется интереснее. А от женщин, будь они хоть семи пядей во лбу, требуется одно – удачно выйти замуж.

– Чего это вы? – поразилась горничная странным мыслям своей госпожи.

– Да так, навеяло… Верно, мне просто скучно. Вот бы мне тоже маленького, тогда бы и глупые мысли в голову не лезли.

Она постаралась произнесли это самым обыденным тоном, но, кажется, завистливые нотки все равно проскользнули. В глубине души Шарлотта считала, что это несправедливо: она уже год замужем! Барон так хочет сына, наследника, а она умиляется от одного вида светящейся счастьем беременной Брижит.

Быть может, дело в том, что муж уделяет ей крайне мало времени – он то в Испании, то по дороге в Испанию. Дома, с Шарлоттой, он бывает лишь неделю из месяца…

Брижит закончила с прической госпожи, и пока Шарлотта сама румянила недостаточно яркие, по ее мнению, скулы, та вдруг нерешительно заговорила:

– Мадам… вы же знаете, через пару месяцев я вообще буду с трудом передвигаться, а мне так хочется, чтобы малыш появился на свет в Шато-д’Эффель – там такой свежий воздух, да и Сильва там, будет помогать нам с Жаном…

До Шарлотты не сразу дошел смысл ее слов, прежде об этом и разговора никогда не заходило:

– Постой, ты что же, хочешь уехать в Шато-д’Эффель? Бросить меня здесь одну?

– Почему одну? А ваш муж, а мсье Госкар? И я найду вам другую горничную – самую хорошую, в сто раз лучше, чем я!

– Об этом и речи не может быть! – упрямо мотала головой Шарлотта. Она встала из-за туалетного столика и, уперев руки в бока, повелительным тоном продолжила, чувствуя, как голос ее срывается на писк из-за подходящих к горлу слез: – Ты ни за что не перенесешь дорогу, так что ни о какой поездке не может быть и речи! Родишь здесь, а потом я лично найму для твоего ребенка кормилицу, и пусть себе растит его в Шато-д’Эффель. А тебя я не отпускаю – и точка!

Горничная смотрела на нее и как будто жалела, а Шарлотта чувствовала, что еще мгновение, и она действительно расплачется. Она давно заметила, что забеременев, Брижит отдалялась от нее все больше – у той появились новые интересы, совершенно другие проблемы волновали ее. Некогда любимые их девичьи разговоры – сплетни, мода, кавалеры – становились все более натянутыми. Шарлотта все это замечала, но от мысли, что Брижит вдруг возьмет и уедет, бросив ее здесь, в этом огромном доме совершенно одну, Шарлотта приходила в ужас.

Но, видя эту жалость в глазах Брижит, баронесса вдруг поняла всю абсурдность своих требований. Нельзя разлучать мать с ребенком… И вдруг эта кормилица станет обижать маленького, еще простудит его, не дай Бог. И, потом, она снова ведет себя «как глупая истеричная женщина» – как сказал де Руан. Разумеется, он был совершенно не прав, и сам признал это в их последнюю встречу, но… она действительно самую малость похожа сейчас на истеричную женщину. А ведь Шарлотта клялась и божилась себе, что будет стараться сдерживаться.

Поэтому баронесса, внезапно успокоившись, тихо и невозмутимо продолжила:

– А, впрочем, езжай, куда хочешь. С тобой все равно невозможно в последнее время разговаривать: одни пеленки-распашонки на уме. И горничных мне твоих не надо – сама найду!

Развернулась и гордо ушла из своей же спальни. Хотя не удержалась и от души хлопнула дверью.

Когда Шарлотта, все еще сердитая, вплыла в столовую залу, мсье Госкар уже завтракал.

– Ох уж эта прислуга, – ворчала Шарлотта, – никакого сладу с ней нет.

– И вам доброе утро, Шарлотта, – утирая губы салфеткой, привстал Госкар, – и приятного аппетита. У мсье Ришара сегодня изумительные круасаны, разрешите налить вам кофе?

– Да-да, доброе утро, Оливье, – похлопала его по плечу баронесса. – Не хочу кофе, мне бы сейчас наоборот чего-нибудь успокоительного, вроде чая с ромашкой. Ах, моя кормилица Сильва готовила такой изумительный чай с ромашкой…

– Все тоскуете по дому, Шарлотта? И почему вам не нравится в Париже – прекрасный же город.

Он по-привычке придвинул к ней поближе розетку с клубничным джемом и подложил самый румяный круасан.

– Вам не понять, – вздохнула Шарлотта, с удовольствием обмакивая круасан в клубнику, – у вас и дома-то никогда не было: с детства колесили с бароном по Франции. Поди, если б Его Милость не велел вам сидеть подле меня, вы и сейчас бы мокли под дождем в какой-нибудь повозке вместе с ним.

– Да, мне вообще крупно повезло с вами, – рассмеялся Госкар.

– Послушайте, Оливье, – Шарлотта по-деревенски сложила локти на столе и с прищуром посмотрела на Госкара: – а где вообще пропадает барон? Его Милость не боится, что пока он днем и ночью разрешает свои важные государственные дела, я вот возьму и влюблюсь в вас? Больше-то я все равно мужчин не вижу, кроме вечно пьяного дворника.

– Это было бы крайне прискорбно в первую очередь для вас, милая Шарлотта, – усмехнулся тот.

– Это почему еще?!

– Да потому, что вы не в моем вкусе. Вы же умудряетесь измазаться в джеме, будто ребенок, – Госкар с некоторым раздражением подал баронессе салфетку, потому что она снова перепачкала руки, – и кладете локти на стол – это ни в какие ворота. А этот ваш акцент! Вы же избавились от него и можете говорить нормально, так почему не говорите?

– А зачем? – хохотнула Шарлотта, заявив: – своему мужу я нравлюсь и такой!

– Вот и нравьтесь вашему мужу, а на меня не рассчитывайте!…

– Рад это слышать, мальчик мой, теперь сердце мое точно спокойно, – донесся до них голос из дверей.

Шарлотта обернулась: в дверном проеме, прислонившись к косяку, стоял ее супруг, барон де Виньи, и с ухмылкой поглядывал на них.

Ахнув от радости, она выскочила из-за стола и с разбегу оказалась в его объятьях:

– Ну, наконец-то! Я жутко соскучилась по вам! – И, несколько смутившись, спросила: – и как давно вы слушаете наш глупый разговор?

– Достаточно давно, Чарли, – целуя ее руку, отозвался барон. – А разговор действительно был глупый.

Шарлотта затихла, не зная, как реагировать: супруг был так скуп на эмоции, что никогда невозможно понять, шутить он, говорит серьезно или вообще мыслями в данный момент далеко.

Барон, тем временем, медленно подошел к Госкару, давно уже поднявшемуся из-за стола и почтительно кланяющемуся. Шарлотта наблюдала за мужем со спины и многое бы дала, чтобы увидеть, как смотрит он на Оливье. Как бы не вышло неладного из-за этого их фривольного разговора.

Судя по напряженному лицу Госкара, тот и сам не знал, чего ждать. Потом барон поднял руку и тяжело опустил ее на плечо Госкара. Дружески потрепал его с дребезжащим смехом.

Ей-Богу, Шарлотта заметила, как Госкар моргнул в этот момент – ей и самой показалось, что барон вот-вот его ударит.

Оба мужчины уже дружески пожимали руки, а притихшая Шарлотта твердила про себя как молитву:

«Быть сдержанной и не молоть чепухи. Никогда больше…»

Барон привез супруге гору подарков: с десяток изысканных вееров, тончайшие чулки и панталоны, пару корсетов и целый сундук с лучшими шелками – на платья. Все это слуги сразу отнесли в гардеробную, а юной баронессе даже не особенно любопытно было посмотреть на ткани – ей не успевали шить платья из этих шелков, и все они были один другого красивее.