Жена русского пирата

Прежняя девическая смешливость Катерины, озорство и порывистость будто сгорели в камышах Азова вместе с цирковой кибиткой, и только постель превращала её в страстную, темпераментную жрицу любви. Этот контраст волновал Дмитрия тем больше, что такой знал её только он.

Третья жизнь Дмитрия Гапоненко, скрытая от посторонних глаз, никогда не прекращалась. Это была его внутренняя жизнь, та, о которой никто не догадывался. Он не знал немецкий язык так же блестяще, как его жена, но одну немецкую пословицу запомнил навечно: "Вас вессен цвай, кеннт дас швайн!" [31].

Теперь Гапоненко из третьей жизни собирался изменить судьбу Гапоненко из первой жизни. Кое-кому он сделал одолжение, другому намекнул, третьему, самому честному, "признался" в своей мечте "делать настоящее дело", и вскоре ему предложили перейти работать в другое ведомство ОГПУ [32]. Скромное название управления, сменившего чересчур прямолинейную, жестокую, порой неразборчивую в средствах ВЧК [33], скрывало огромные права и возможности, которыми могли пользоваться его сотрудники.

Это был очередной шаг на пути к его цели — большой, огромной власти, не той, которую дает непосредственное управление страной, а властью тайного правителя, человека-невидимки. Смог же он в свое время добиться на первый взгляд невозможного: создать под самым носом у властей собственную контрабандистскую империю!

Если бы кто из руководства Совнаркома подслушал его мысли — вот смеху-то было бы: наполеоновские планы у мелкого чиновника!

Гапоненко никогда не был прожектером и теперь свои планы отстроил на уязвимости многих членов большевистского правительства. Честных и бескорыстных среди них оказалось не очень много. В основном среди верхов царил настрой, который можно было выразить одним словом: "Дорвались!" Это вовсе не означало, что каждый из пришедших к большой власти тут же начинал обогащаться. Отнюдь. Но каждый начинал ею упиваться и доказывать своим друзьям, женам, любовницам, каким всемогущим стал их в прошлом гонимый, презираемый, недооцененный друг, муж или любовник… Власть оказалась лакмусовой бумажкой для выявления слабостей и скрытых пороков, и Дмитрий стал потихоньку записывать такие сведения. Когда-то, лет пятнадцать тому назад, они с Батей по глупости попали в каталажку. Ненадолго, но хватило впредь заречься. Тогда они и выдумали для переписки свои секретные значки, которые ему сейчас пригодились…

Задумавшись, он не услышал, как стукнула входная дверь. Дмитрий не терпел, когда двери скрипят, первым делом их подгонял и смазывал, так что они, бесшумные, порой его самого заставали врасплох.

Катерина, однако, услышала и в прихожую выскочила. Евдокия Петровна, действительно, помявшись, предложила:

— Если что, Катерина Остаповна, скажите, я задержусь… А так — все на плите, приготовлено, укрыла как следует, разогревать не придется…

— Не беспокойтесь, идите, мужчин своих сама покормлю!

Домработница неслышно прикрыла за собой дверь. Павлик прижался к матери, помогавшей ему раздеваться.

— Папа дома! — утвердительно крикнул он, попутно пытаясь влезть в туфли отца.

— Ай донт ноу! [34] — подняла брови Катерина: она старалась, чтобы дома Павлик говорил на каком-то иностранном языке — он успешно осваивал английский, французский, немецкий.

— Дэди из хоум? [35] — покорно спросил сын, косясь на приоткрытую дверь: что же медлит его спаситель?!

— Дома! — закричал Дмитрий, появляясь в дверном проеме с игрушечной шашкой в руке.

— Мой бледнолицый брат! — торжествующе завопил Павлик и с разбегу прыгнул на руки отцу.

Катерина с сожалением вздохнула: какие уж тут занятия! К счастью, Евдокия Петровна вполне прилично владела французским, так что на долю матери приходились немецкий и английский.

Как не похож был сейчас Дмитрий Гапоненко на сурового, безжалостного атамана, каким знали его товарищи по Азову! Он ползал с сыном по ковру своему пристрастию к коврам он не изменил и в Москве, — возил его на спине, гудел, хрюкал и ржал, в зависимости от того, какая роль ему отводилось.

Катерина не раз говорила, что по разговору между отцом и сыном ни за что не догадаешься, кто из них старше.

В вопросах воспитания Павлика и вообще в домашнем режиме главной была Катерина. Любящий отец оказался своему сыну негодным воспитателем: он жалел его так, как никого не жалел в жизни. У него даже сердце щемило, когда сын, отказываясь идти спать, начинал хлюпать носом. Но с матерью спорить было бесполезно, а Дмитрий робко пытался защитить любимца.

— Катюша, он же ещё маленький!

— Маленький, а ревет как большой… Ви шпэт ист эс? [36]

— Эс ист нойн ур [37], - буркнул Павлик. И побрел в ванную комнату чистить зубы и умываться перед сном

— Я тебе такую сказку сегодня расскажу! — пообещал ему Дмитрий

— Правда? — глаза мальчонки заблестели от радости, и он помчался в ванную вприпрыжку.

Разрешение на сказку перед сном было небольшой уступкой Катерины. Ей и самой хотелось приласкать сына, расцеловать, побаловать, но она считала, что такое изнеженное воспитание окажет ему в предстоящем суровом будущем плохую службу. Неженка и маменькин сынок будет страдать больше других. Катерина даже подумывала о том, не записать ли сына в кружок фехтования при цирке — она прочла на столбе объявление. Кружок — вот она, примета новой жизни! — вела женщина…

Дмитрий Гапоненко сидел в кабинете и листал документы ещё "вэчэковских" дел. Для начала в первый день работы ему предложили ознакомиться с архивами…

"Серьезные товарищи здесь работают, — думал Дмитрий, читая скупые строчки протоколов. — Я и раньше не считал их мягкотелыми, а теперь лишний раз убеждаюсь: большевик — не звание, а состояние души… А я — шмель в их паутине, тот самый, погибель для паука, шмель, прикинувшийся мухой…"

Гапоненко уже три года был членом коммунистической партии, но внутренне никак не отождествлял себя с большевиками.

"А вот и наш героический Яков Христофорович! [38] За один день отрядами ВЧК прихлопнул восемнадцать центров анархистов! Уж очень они большевикам досаждали: то разбой мирным гражданам учинят, то машину у американского посланника сопрут, а то кричат на всех углах, что большевики предали революцию. Так что ВЧК одним махом и порядок навела, и товарищей от целой противоборствующей партии избавила. Правда, Москву просто кровью залили, но товарищ Петерс так объяснял желающим знать: некогда большевикам производить судебное следствие и вообще ставить — как пьесу в театре — всю комедию законного судопроизводства! Слишком много врагов у Советской власти, и лучше их приканчивать на месте!"

Чета Гапоненко среди своих знакомых считалась идеальной. Никто никогда не слышал, чтобы они кричали друг на друга или высказывали несогласие поведением своей половины. Оба ровные в обращении, оба вежливые: настоящие представители новой советской интеллигенции, хотя и вышедшие из самых низов. Катерина с Дмитрием и сами верили в то, что семья их — лучше быть не может, и ошибочно полагали оба, что каждый из них не имеет секретов от другого. Да к тому и поводов не было вроде… Дмитрий с работы всегда спешил домой, с крайней неохотой ходил в гости. Только однажды, ещё четыре года назад, он уезжал куда-то, ничего ей не объяснив. Вернулся оттуда мрачнее тучи. Катерина догадалась, что это как-то связано с его пропавшей "артелью", возглавлял которую лучший друг Дмитрия — Батя. Он мечтал найти путь к сокровищам солнцепоклонников. Бог с ним, Батей, этим пиратом-идеалистом! Но с ним кроме двух чужих Катерине людей пропал и её названый брат Алька, тринадцатилетний подросток. Если сейчас он жив, ему уже восемнадцать.