Анжелика в России

— Собесский — в Варшаве! — развернул плечи и выкатил глаза полковник. — А здесь — я, полковник Рушич, и король, и канцлер, и великий гетман!

— Вы ответите!..

— К услугам вашей милости! — тронул Рушич саблю.

— Вы забываетесь, пан полковник! Приказ гетмана!

— Это вы забываетесь, граф. И если вы еще раз повысите голос на меня, полковника…

— Но многострадальная Родина… — изменил тактику граф.

— Неужели вы думаете, что я люблю Родину меньше вас? До полно вам, граф! — распахнул объятия Рушич. — Карету раньше завтрашнего вечера починить невозможно. А чем вам бал мешает? Право, не пойму. Спляшем! А? Подержать руками такую… такую… эх!.. за ее дивную талию!

— Я боюсь, как бы она не сбежала, — понизил голос граф.

— Куда?! — воскликнул Рушич и расхохотался. — Куда отсюда бежать, граф?

— Да хоть бы и к татарам!

Тут Рушич захлебнулся от хохота, долго кашлял и наконец сказал:

— Вам, граф, наверное, солнце голову напекло.

Карету отогнали в дальний угол площади, лошадей выпрягли и куда-то увели. Через полчаса согнанные поселяне под руководством местного кузнеца стали разбирать карету. Застучали молотки.

Странное возбуждение овладело несчастной женщиной. Повторный за этот день стук молотков (только теперь своеобразный подвижный эшафот сколачивали для нее), близость мучений и возможность спасения вызвали необъяснимую дрожь. Анжелика не отреагировала на очередное появление графа. Он стал за ее спиной и наблюдал за хлопотами вокруг кареты. Какое-то время он пугал ее, но уже устало и лениво, потом взял ее за руку и стал перецеловывать все пальцы. Анжелика старалась не обращать на это внимания, и лишь когда граф попытался поцеловать ее в плечо, она цепко взяла его за нос и молча отвела от себя дернувшуюся, пытающуюся освободиться голову.

Внизу, на первом этаже квартиры приготовили зал для пира и танцев. Стол ломился от блюд. Однообразие закусок компенсировалось их количеством. Постепенно зал наполнился народом, загудел. Полковник Рушич сам поднялся пригласить Анжелику. Ее появление вызвало крики восторга. Под одобрительные возгласы Рушич провел маркизу на почетное место во главе стола. Присутствующие стоя приветствовали ее. Среди собравшихся не было ни одной женщины. Со всех сторон долетал восхищенный шепот, и куда бы ни оборачивалась Анжелика, всюду встречала горящие взгляды.

Рушич уселся рядом с гостьей, но сразу же встал и поднял наполненный вином кубок.

— Виват! — громыхнул весь зал. — Виват! Виват!

Пир начался.

Видно, полковник что-то задумал, так как вокруг графа Раницкого уселись знаменитые на всю округу пьяницы и объедалы: пан Гржегорж Пршенчучкевич из Женцы-Жибошицы и католический монах, человек абсолютно лысый, но с огромным брюхом и задом. Пап Пршенчучкевич, рыцарь герба «Бочка в волнах», сразу припомнил всю графскую родню до седьмого колена, восхищался и лез целоваться:

— Стась! Юный друг мой! Я еще твою бабку помню! А дед?! Как вспомню его!.. Выпьем за польский гонор!

Граф старался уклониться, отодвигал недопитый кубок, но с другой стороны монах, давясь непрожеванными кусками, гудел ему на ухо:

— Грех, сын мой. Пейте до дна. Помните о первом чуде Господнем…

— Стась, ты как хочешь, но я не могу не выпить за твоего троюродного дядю, славного воина, прогремевшего на всю Европу, а также за океаном… — наваливался пан Пршенчучкевич. — Ты должен быть достоин своего дяди. Пей!

— Враг не страшен —

В сердце нашем

Грозный бог войны… — грохотала в зале, глуша все другие звуки, песня.

— Виват! Виват! Виват!

— Еще раз за здоровье несравненной пани маркизы, краше которой нету под луной!..

— Виват! Виват! Виват!

— Гей, музыканты!..

В углу грянули в трубы, ударили в бубны и забренчали на балалайках одетые в разноцветные кунтуши, принаряженные музыканты. Незнакомый, по-варварски быстрый ритм подстегнул всех пирующих. Они вскочили на ноги и стали хлопать в ладоши, обращая на Анжелику сверкающие взоры.

— Позвольте пригласить пани маркизу танцевать, — склонился над ней Рушич.

— Но я не знаю этого танца, — прошептала Анжелика.

— Просим! Просим! — вскричал весь зал.

Анжелика в растерянности оглянулась на графа, но тот лишь руками развел, с трудом освобождаясь от душившего его поцелуями пана Пршенчучкевича.

— Просим! Просим!..

— Что ж. Попробую научиться… — поднялась Анжелика.

Танец был довольно своеобразный — пан полковник обхватил ее за талию и пустился скакать все быстрее и быстрее, изредка останавливаясь, притопывая каблуками и поворачивая не сопротивлявшуюся маркизу.

— Благодарю вас, господин полковник, я разучила новый, не знакомый мне танец, — улыбнулась Анжелика Рушичу, когда музыканты смолкли.

Полковник, плохо понимавший по-французски, все же уловил смысл ее слов, и, доведя маркизу до места, обратился к залу, подкручивая усы:

— А что, паны-братья! Умань еще научит Париж новым танцам!

Зал взорвался криками. Разгоряченные поляки падали к ногам Анжелики, умоляя ее станцевать с каждым. Те, кто уже не мог танцевать из-за возраста, гордо переглядывались и повторяли слова полковника:

— Умань еще научит Париж новым танцам!

Танцы, а вернее, сплошная неугомонная скачка затянулась далеко за полночь.

Чадили от жары и духоты смененные в очередной раз свечи. Окна были распахнуты, но в зале не становилось прохладнее. Вразнобой играли уставшие музыканты. Гул голосов, прежде дружный, мощный и слитный, разорвался, рассыпался, плескал волнами, разрывался пьяными вскриками шляхты. Лишь два человека с завидным постоянством продолжали начатое с вечера дело: неслась в нескончаемом танце, меняя усталых кавалеров, Анжелика, да жадно работал челюстями прожорливый лысый монах.

Закончился еще один тур бесконечного танца. Сопровождаемая обступившими ее кавалерами Анжелика подошла к окну, надеясь перевести дыхание. Жадно вдохнула прохладный воздух и… замерла. За окном белыми призраками стояли запряженные в карету кони. Неясная фигура темнела на козлах. «Что это значит?…»

— Пани маркиза! Умру, но не встану от ваших прекрасных ножек! Еще один танец! Со мной! — упал перед ней на колено молоденький офицер.

С натугой, фальшивя, заиграли музыканты, и вновь волна танца увлекла измученную Анжелику.

«Что это может быть? Знак? Сигнал? — думала она, рассеянно улыбаясь на комплименты танцующего с нею офицерика. У входа она вдруг заметила Мигулина. Он стоял, скрестив руки на груди, не выделяясь из толпы молодых поляков и казачьих сотников из войск Ханенко. На нем был новый синий костюм со шнурами на груди и откидными рукавами, подпоясанный широким красным кушаком.

Граф Раницкий, вырываясь из рук неотступно следовавшего за ним Пршенчучкевича, нетвердым шагом направился к дверям и чуть не налетел на казака.

— Ты?

Мигулин просиял, обнял и поцеловал графа, развернул его, взяв за плечи, и подтолкнул к пану Пршенчучкевичу.

— Стась! А бабка по линии твоей благословенной матушки?…

Граф, опомнившись, вырвался из рук своего сизо-рылого друга и выхватил из ножен саблю. Но Мигулина уже не было, и удар сабли пришелся по притолоке двери.

— Эге, брат! Допился! — воскликнул Пршенчучкевич. — Померещилось? А ну-ка, выпьем для просветления ума. Гей, хлопец! Кубок!..

Граф, все так же сжимая саблю, осушил кубок. Его повело.

— О! Тебя что-то влево заносит, — развел руками рыцарь герба «Бочка в волнах». — Выпьем для равновесия! Хлопец! Еще кубок!..

— Мне надо переодеться, — сказала Анжелика подошедшему к ней после танца Рушичу. — Здесь так душно…

— С нетерпением ждем вашу милость, — склонился полковник. — Умоляю вас, пани маркиза, — недолго. Каждая минута в вашем божественном обществе…

Не дав ему договорить, Анжелика упорхнула вверх по лестнице.

Четверка запряженных в карету лошадей все так же белела за окнами. «Это сигнал! Пора! «Но надо было сделать так, чтоб ее не хватились. Анжелика наскоро связала в узел свои платья и выкинула в окно. От кареты отделилась темная фигура и подобрала узел. «Да, это сигнал!».