Несущая свет. Том 1

— Я смеюсь не над тобой, принцесса, а над этим миром. Вообще-то я ничего не имею против самой идеи обмена баш на баш, но я с трудом могу представить, что такая девица, как ты, может дать такому мужчине, как я. У меня есть достаточно просторная хижина и жилистая, уже с заметным душком оленина, которую я, однако, вполне могу употреблять в пищу, у меня есть полевые мыши для компании, чтобы скоротать одинокую ночь… и вполне еще пригодные лохмотья, чтобы прикрыть тело. Добавь к этому изобилие воды, текущей на меня подчас прямо сквозь худую крышу. Так что, видишь, я обеспечен всем необходимым. И единственное мое желание, крошка, состоит лишь в том, чтобы побыстрее выбраться из этой проклятой дыры.

— Ты чувствуешь себя несчастным здесь.

— Проклятье. Ты меня раскусила! А я-то думал, что умело скрываю это от постороннего взгляда.

Ауриана схватила папирусный свиток и начала внимательно разглядывать его с разных сторон.

— Прочь грязные лапки от моей единственной книги, маленькая бестия!

— Это слова, да? Точно такие же, как те, которые мы произносим? Скажи мне, о чем здесь говорится?

— Ну и резвая же ты девчонка! Здесь говорится о… об очень скучных и сложных вещах, о которых вовсе не следует знать маленьким девочкам и варварам.

Ауриана не сводила с него пристального дерзкого взгляда; и Деций чувствовал себя под ним, как зверь, попавший в ловушку. Какой-то странный отсвет в ее глазах, в которых прозрачная ясность смешалась с невыразимой болью, заставил его мгновенно замолчать.

— Я — не девочка. Я вполне взрослая женщина, прошло уже три полных года со дня моих первых месячных.

Децию удалось скрыть выражение изумления на своем лице, и он улыбнулся ей неловкой улыбкой. Трещина, разделявшая их, снова разверзлась до пределов непреодолимой пропасти. Женщины его народа вряд ли вообще стали бы говорить о таких вещах, а тем более с нескрываемой гордостью. В ее же голосе звучала не просто гордость: похоже, она ожидала, что, узнав об этом, он испытает робость или даже страх.

— Очень рад слышать это, прими мои поздравления. А теперь, когда мы обсудили этот вопрос, я…

— Да ты опять смеешься надо мной!

— Ты должна научиться не обращать на это внимание, принцесса. Я просто не умею говорить по-другому. Армия вся состоит сплошь из подобных мне грубых жестоких субъектов. А теперь выкладывай те вопросы, с которыми ты пришла ко мне. Да поторопись, иначе скоро винные пары начнут выветриваться, и скучный здравый смысл снова вернется к нам.

— Твой народ обладает самой могущественной магической силой, которая только существует на свете. Поэтому я хочу, чтобы ты научил меня тем заклинаниям, которые вы произносите перед битвой над своим оружием… и тем песням, которые вы поете накануне боя…

— Магическая сила, ты говоришь? А как ты думаешь, если бы я действительно обладал магической силой, неужели я до сих пор торчал бы здесь? Нет, я просто взмахнул бы крыльями и улетел. Хотя, может быть, я и задержался бы здесь на короткое время только для того, чтобы заманить тебя колдовскими чарами к себе в постель, ты ведь вызываешь у меня намного больше симпатий, чем полевые мыши, которые шныряют по мне ночи напролет.

Покойная бабушка Аурианы приказала бы, пожалуй, за такие речи утопить Деция в болоте. А другая девушка ее возраста и ее положения, окажись она на месте Аурианы, вскочила бы немедленно на ноги и гордо зашагала прочь. Но Ауриана чувствовала себя в этот момент охотником, вплотную подкравшимся к дичи, и поэтому не хотела отвлекаться на такие мелочи.

— Если тебе нравится быть грубым, я потерплю. В конце концов, ты — римлянин.

— Ты называешь это грубостью? Ну, что ж, ты льстишь моему солдатскому самолюбию, милашка. А теперь послушай мой совет — забудь весь этот вздор насчет магической силы. Мы не пользуемся в бою ничем подобным. Конечно, мы как и все остальные, взываем к своим богам, молим их о помощи. Но когда дело доходит до сражения, то твоя жизнь или смерть зависят только от твоего боевого мастерства и смекалки. Мы пользуемся в подобных случаях самым обыкновенным здравым смыслом.

— Тогда почему ваши дротики летят дальше, чем наши фрамеи, хотя ваших воинов не назовешь более сильными? И почему происходит так, что ваши дротики, вонзившиеся в наши щиты, уже невозможно использовать впоследствии? И что это за ужасное оружие, которое поражает людей на невероятном расстоянии… и что это за чудовища, которые раздирают на части целые крепости?

— Да ты просто бешеная собачонка, вцепившаяся мертвой хваткой в мою ногу! — тихо засмеялся Деций. — Все то, о чем ты говоришь, делают не духи, а люди, Ауриана, обыкновенные люди. Для человека, который питается только подножным кормом — кореньями и ягодами — плуг кажется сверхъестественным предметом. Это понятно. Что же касается наших дротиков, то я не думаю, что они летят дальше, чем ваши. Но то, что они пронзают цель точнее и впиваются глубже, это несомненно и происходит от того, что к центру тяжести каждого дротика прикреплен небольшой ремешок, из-за чего дротик в полете вращается и крутится вокруг своей оси. Но вот только зачем я говорю тебе обо всем этом? По-моему, я совсем спятил… После того, как они вонзаются в ваши щиты, они больше непригодны для дальнейшего использования, потому что их зазубренные наконечники изготовлены из мягкого, а не из закаленного железа. Если же ты хочешь, чтобы я еще объяснил и действие наших катапульт, а также осадных машин, то я должен признать, что выпил слишком много вина. Приходи-ка завтра утром, и мы тогда поговорим обо всем этом.

Но его слова не произвели на нее никакого впечатления, и она продолжать задавать один за другим свои вопросы, выведав у него постепенно, на каком расстоянии друг от друга находятся обычно легионеры в боевой цепи; бросаются ли в атаку все силы или кто-то остается в резерве, и когда пускается в ход этот самый резерв; в каком порядке атакует конница, и по какому принципу разбивается римский военный лагерь. Деций был просто ошеломлен той дотошностью, с которой она расспрашивала его, вникая в мельчайшие подробности. Он с удовольствием отвечал на ее вопросы, потому что испытывал гордость за свою родину, воспринимая эти вопросы как дань уважения и преклонения перед цивилизацией. Он не опасался того, что, возможно, раскрывает военные секреты врагам Рима, потому что считал эту девчонку своеобразной диковинкой, отклонением от нормы. Варвары же, как правило, мало интересуются военными приемами чужеземцев и видами их оружия. Деций был совершенно уверен, что они не проявят ни малейшей склонности использовать добытые девушкой сведения в своей боевой практике.

Ауриана задавала также вопросы, касающиеся непосредственно Рима. Действительно ли Император является божественным существом? И если так, почему же он смертен? И почему он не воскресает или не рождается в новом качестве? Где находятся римские женщины? Этот вопрос был вызван тем, что Ауриана никогда не видела ни одной из них. Почему они не сопровождают своих мужчин в бою, не перевязывают их раны, не подбирают упавшие копья и не помогают переломить ход сражения, когда это необходимо, — одним словом, не ведут себя, как германские женщины? Неужели они не любят свою страну? Кроме того Ауриану интересовало, почему Деций ест сидя, она была уверена, что все римляне едят лежа. И действительно ли они живут в каменных домах, таких больших, словно горы, сквозь которые пропущены целые реки?

Слушая все эти бесконечные неутомимые вопросы, Деций сам не заметил, как без всяких усилий со стороны Аурианы, без всяких ее ухищрений, принял эту девушку в свое сердце. Он был подкуплен ее горячей проникновенной интонацией, серьезностью и доверительностью ее тона, ее вниманием, полным достоинства и в то же время искреннего доверия к его словам. Блеском ее загадочных — то игривых, то суровых — глаз. Ее безыскусной старательностью в подборе слов, которым она придавала такое значение, как будто от них зависели судьбы мира. Деций давно не встречал подобного отношения человека к окружающим явлениям — все вокруг него были заняты только собой. Теперь же в нем росло желание защитить эту хрупкую девушку от подстерегающих ее превратностей жизни; это желание приподнимало его самого над собственной жалкой участью, наполняло его особой силой и уверенностью. С каждой минутой он все явственнее осознавал закравшуюся в его подсознание смутную мысль: «Эта девочка непременно пропадет без меня. Мне надо взять ее под свою опеку». В конце концов эта мысль стала ощущаться им как долг — он чувствовал, что судьба влечет это хрупкое существо к бесконечной череде бед.